Динесман Т. Г.: Ф. И. Тютчев. Страницы биографии. К истории дипломатической карьеры
I. В Мюнхене (1822—1837).
Страница 2

В результате своих «разысканий» («recherches») Потемкин убедился, что статья в Allgemeine Zeitung инспирирована правительством Австрии и знаменует собой изменение курса газеты, от которой следует ждать новых антирусских выступлений⁷⁰.

В создавшейся ситуации следовало незамедлительно позаботиться о том, чтобы нейтрализовать неблагоприятное впечатление от этого выступления. Несомненно, что именно этой необходимостью было продиктовано письмо Тютчева Фридриху Тиршу с призывом взять на себя опровержение злополучной статьи. 1 февраля, не дожидаясь окончания ее публикации, Тютчев писал Тиршу: «Вы конечно заметили возмутительную статью в двух последних номерах «», извлеченную из «Journal de Smyrne». Признаюсь, это самое грубое оскорбление, которое когда-либо наносилось общественному здравому смыслу. Но так как «Allgemeine Zeitung» сочла нужным перепечатать ее полностью и с известного рода сочувствием, вам надлежит, Милостивый Государь, вам, благородно связавшему свое имя с судьбами Греции, снова взять в свои руки защиту интересов, которые позорно попираются и искажаются. <...> Общественное мнение изменило бы самому себе, если бы в своих признанных органах не отразило со всей силой негодования подобное оскорбление, нанесенное общественному благоприличию»^26*.

⁷², пришел к выводу, что между этими текстами существует очевидная стилистическая связь, а в отдельных случаях и конкретные совпадения^27*. Этот вывод, который представляется нам вполне убедительным, означает, что Тютчев принимал самое непосредственное участие в составлении депеши Потемкина, а значит в обсуждении и решении проблем, связанных со статей в Allgemeine Zeitung⁷³.

Откликнулся ли Тирш на призыв Тютчева, неизвестно. В опровержение, которого от него ждали, не появилось (да оно и не могло там появиться). Обследовать же другие германские газеты мы не имели возможности. Во всяком случае, в последующих депешах Потемкина никаких сообщений об опровержении не содержится.

Однако дальнейшие события показывают, что этот эпизод имел продолжение. Год спустя два немецких публициста были удостоены внимания со стороны русского императора: каждому из них был пожалован перстень в знак признательности за их деятельность на благо России. Этими литераторами были Ф. Линднер и Ф. Тирш. 21 февраля/5 марта 1831 г. Потемкин писал по этому поводу: «Поощрения, коими удостоены эти два литератора, оказались как нельзя более своевременными, ибо влияние этих публицистов чрезвычайно способствовало моему противодействию той враждебной в отношении России тенденции, которую начала обнаруживать редакция “Allgemeine Zeitung”»^28*. Со своей стороны, Тирш сообщал в благодарственном письме, адресованном Нессельроде, о своем намерении опубликовать цикл статей, посвященных анализу политической ситуации в Европе и, в частности, проблеме взаимосвязей, существующих между Россией и Европой. Тирш подчеркивал, что эта задача подсказана ему требованиями времени: «Кризис, нам угрожающий, день ото дня становится все более неизбежным, а потому наступила печальная необходимость разъяснить публике истинное положение вещей в Европе, природу той опасности, которая нам грозит, и средства, способные ее развеять, а также истинные ценности законного порядка вещей и цивилизации, все достижения коих опорочены потоком пагубных идей, свидетелями чего мы по несчастию являемся»^29*. Напомним, что это написано спустя полгода после Июльской революции во Франции и в разгар Польского восстания.

годов, в сотрудничестве с Потемкиным, следует искать истоки идеи Тютчева, осуществлению которой впоследствии, по выходе в отставку, он был готов всецело посвятить себя. Эта идея — организация систематического воздействия на европейское общественное мнение путем консолидации действий европейских публицистов, известных своими симпатиями к России⁷⁶.

В 1830 г., после эпизода с обращением к Тиршу, Тютчев в делах миссии по-видимому, не участвовал. В известной мере это можно объяснить его длительным отпуском: 17/29 мая он выехал в Петербург и возвратился только 13/25 октября⁷⁷. Но и до его отъезда рукой Тютчева было написано всего две депеши: 20 марта/1 апреля и 4/16 мая (№№ 13 и 21; в первой сообщалось об отъезде атташе миссии А. Г. Понинского в отпуск, во второй — о предстоящих переговорах между Баварией, Вюртембергом и Пруссией)⁷⁸. По возвращении же из отпуска, вплоть до начала февраля 1831 г., никаких следов участия Тютчева в работе миссии не обнаружено (исключение составляют два письма Потемкина к министру внутренних дел Баварии от 21 февраля/11 марта и 7/19 июля 1831 г. — оба письма написаны рукой Тютчева⁷⁹).

Тем не менее 2/14 февраля 1831 г. Потемкин обратился к Нессельроде с ходатайством о досрочном производстве Тютчева в следующий чин — коллежского асессора: «Соображения о пользе, которую могли бы принести на государственной службе незаурядные дарования сего чиновника, в большей мере, нежели участие, им во мне вызываемое, побуждают меня обратить внимание Вашего Высокопревосходительства на высокую одаренность сего молодого человека. Со временем исключительные способности этого чиновника послужат на благо Отечества, и лишь одно для этого необходимо — такое положение, которое способствовало бы полному развитию его дарований»^30*.

«смог, благодаря своим старым связям в этой стране и уважению, которое ему по всей справедливости здесь оказывают, весьма облегчить мне знакомство со здешними обстоятельствами и был мне чрезвычайно полезен драгоценными сведениями, кои способствовали успешному выполнению моих обязанностей»^31*. Сравнение этих двух характеристик весьма показательно: в отношении Крюденера отмечены его конкретные заслуги, в отношении Тютчева — лишь надежды на будущее, залогом которых служит его исключительная одаренность. Вспомним, что за 6 лет до этого, весной 1825 г., И. И. Воронцов-Дашков почти в тех же выражениях характеризовал своего юного атташе. И теперь, после девяти лет службы, — снова одни надежды. Разумеется, если бы Потемкин мог указать на какие-либо конкретные заслуги Тютчева, он сделал бы это непременно. Однако десяток депеш, написанных его рукой за два с половиной года службы под началом Потемкина, поставить Тютчеву в серьезную заслугу было невозможно.

С февраля 1831 г. участие Тютчева в работе миссии становится весьма ощутимым — не столько по количеству написанных его рукой депеш (14 из 50), сколько по серьезности вопросов, в них затронутых, и по глубине проникновения в суть освещаемых им проблем.

Часть этих депеш касалась различных аспектов баварской политики: назревающий конфликт между Баварией и Францией (21 февраля/5 марта; № 13), проблема организации вооруженных сил Баварии (26 февраля/10 марта и 2/14 марта; № 14 и 15), перспектива пропуска через Баварию добровольческих соединений, направляющихся на помощь восставшей Польше (26 июля/7 августа; № 37), вступление французских войск в Бельгию (1/13 августа; № 38); встречаются среди них и депеши, содержавшие информацию по частным вопросам (вручение наград Ф. Линднеру и Ф. Тиршу, размолвка между французским посланником и кн. Вреде — 2/14 февраля и 8/20 июня; № 6 и 33)⁸². Однако главное место среди депеш, написанных рукою Тютчева в 1831 г., занимают сообщения о событиях, развернувшихся на очередной сессии баварского парламента.

— с одной стороны, и парламентом — с другой. Принимая во внимание, что в 1830 г. подобное противостояние привело Францию к Июльской революции, понятно, что события в Баварском парламенте вызывали немалое беспокойство в монархически настроенных кругах Европы. Мюнхенская миссия подробнейшим образом информировала свое правительство об этих событиях. Почти все депеши, посвященные парламентской сессии (кроме одной), написаны рукой Тютчева.

Первая из этих депеш (2/14 февраля; № 4) содержит прогнозы по поводу предстоящей сессии (в значительной мере они оправдались). Следующие пять освещают конкретный ход событий, отражая перипетии столкновений между правительством короля и парламентом (21 февраля/5 марта, 10/22 марта, 7/19 июня и 1/13 октября — две депеши; № 11, 19, 31, 42, 43). Последняя (21 декабря/2 января; № 48) подводит итоги событий, о которых сообщалось в предыдущих депешах⁸³.

Все эти депеши отличаются не только точным изложением возникавших в ходе сессии проблем, но — и это главное — аналитическим подходом к их освещению. Что же касается последней из них, то она больше похожа на публицистическую статью, нежели на дипломатическую депешу. На шестнадцати страницах большого формата, исписанных убористым почерком, сформулированы основные проблемы, послужившие причиной столкновений между парламентом и королевским правительством (избирательное право, цензура, государственный бюджет). Автор исследует истоки этих конфликтов и их последствия, высказывает ряд соображений обобщающего характера, порой выдвигает конструктивные предложения, облекая их в завуалированную форму и отнюдь не педалируя. Некоторые места этой депеши ассоциируются с отдельными местами известных публицистических статей Тютчева, иногда мелькают даже текстуальные параллели. Приведем лишь один пример.

Изложив суть конфликта, связанного с обсуждением указа о цензуре (парламент добился отмены этого указа и отставки министра внутренних дел, который предложил его, следуя инициативе короля), автор депеши размышляет:

«Воздействие новых идей, день ото дня возрастающее, оживление литературы и, прежде всего, цензура, плохо исполняющая свое назначение, неспособная ни противиться дурным теориям, ни поддержать благие, — все это породило повсеместную потребность в законодательстве, которое направляло бы периодическую печать согласно принципам более упорядоченным. <...> Цензура твердая, разумная, основанная на едином принципе, стала бы несомненным благом для Государства, но та цензура, которая действует здесь, порождает лишь скандалы и общественные беспорядки. Причины, кои препятствуют установлению цензуры умеренной и в то же время действенной, имеют двойную природу: одни проистекают из общего положения вещей и состояния умов в этой части Германии, другие присущи одной Баварии. Надо признать, к великому сожалению, что в последние годы во всех этих краях чрезвычайно ослабело чувство уважения к власти — то непосредственное чувство доверия к ее просвещенному превосходству, те привычки к порядку и повиновению, кои составляют силу сообществ более молодых. Потребность проверять и критиковать поступки Правительства, направлять его действия, навязывать ему свои цели, свои помыслы и даже свои пристрастия, — вот что характеризует не столько ту или иную партию, то или иное направление, сколько всю просвещенную публику в целом или тех, кто себя таковой считает, и эта склонность обнаруживается не только в последних рядах среднего класса, но и в высших кругах общества. В Баварии же эти анархические притязания как нельзя более поддерживаются непоследовательными действиями Правительства, которые являются следствием особенностей характера короля. При полном отсутствии системы, сколько-нибудь установившейся, каждая партия домогается чести воздействовать на намерения Правительства, а так как цензура есть не что иное как выражение этих намерений, она неизбежно должна будет следовать его постоянным колебаниям и таким образом множить в умах анархию, сдерживать которую она призвана»^32*.

Этот отрывок вызывает определенные ассоциации с «Письмом о цензуре», написанным в 1857 году. Автор депеши высказывает мысль о необходимости «законодательства, которое направляло бы периодическую печать» («d’une législation, qui organisât la presse périodique»), и продолжает: «Цензура твердая, разумная, основанная на едином принципе, стала бы несомненным благом для государства» (La censure forte, , homogène, serait sans doute un bienfait pour le pays». — Подчеркнуто нами. — Т. Д.). Через 25 лет Тютчев скажет: «А у нас в литературе, как и во всем остальном, вопрос не столько в том, чтобы подавлять, сколько в том, чтобы направлять. Направление (т. е. цензура. — Т. Д.) твердое, разумное— вот, чего требует страна»^33*. Бросается в глаза, что подчеркнутые нами определения цензуры в обоих случаях совпадают почти буквально. Далее автор депеши говорит о вредном стремлении общественного мнения критиковать правительство, «направлять его действия, навязывать ему свои цели» («de diriger sa marche, de lui imposer ses vues»); говорит он и о том, что при правительстве, подверженном «постоянным колебаниям» («perpétuelles fluctuations»), цензура не может исполнить свое назначение — «сдерживать анархию» («de contenir l’anarchie»). Через 25 лет эти мысли найдут продолжение у Тютчева: «Разумеется, не следует дозволять обществу вмешиваться в решения Государственного Совета или определять, вкупе с печатью, программу действий правительства. Но было бы чрезвычайно важно, чтобы сама Власть была настолько убеждена в правоте своих собственных воззрений, настолько проникнута своими собственными убеждениями, чтобы у нее возникла необходимость распространять их воздействие»^34*. Подобные параллели не только с «Письмом о цензуре», но и с другими публицистическими статьями Тютчева можно было бы продолжить.

Все сказанное позволяет полагать, что эта депеша, а также и другие депеши, посвященные сессии баварского парламента, написаны Тютчевым. Это в свою очередь подводит нас к выводу: именно здесь, в этих депешах, впервые проявился публицистический темперамент Тютчева, именно в это время формировались те политические воззрения, которые впоследствии легли в основу его публицистики.

В 1832 году Тютчев участвовал в делах миссии особенно активно — его рукой написана почти половина депеш (22 из 49), отправленных Потемкиным в Петербург за это время^35* ограничением свободы периодической печати⁸⁷; о беспорядках в баварских провинциях и о конфликтах с Францией, искавшей в этих беспорядках повода для введения своих войск в Баварию⁸⁸; о попытках правительства Баварии утвердить свою самостоятельность по отношению к Германскому сейму⁸⁹; о торговых переговорах с Баденом⁹⁰; лишь три депеши касаются отдельных эпизодов мюнхенской жизни (отъезд короля на курорт; протест Потемкина против пребывания в Мюнхене участников Польского восстания; возвращение короля)⁹¹.

В одной из них (№ 4) положительно оценивается запрет государственным чиновникам участвовать в ассоциациях, основанных с целью защиты свободы печати: «Эти объединения <...>, если они появятся, превратятся в подлинные революционные клубы, и Правительство, противясь их возникновению, осуществляет тем самым не только свое право, но прежде всего свою непреложную обязанность»^36*. Далее отмечаются два обстоятельства, способствующие развитию анархических тенденций в баварской периодической печати: «Это, с одной стороны, несовершенство законодательства о печати, которое на словах устанавливает цензуру, а на деле препятствует ее осуществлению; с другой, незрелость общества, которое, не обладая никакими твердыми убеждениями, не в состоянии ввести личные мнения в границы определенных принципов»^37*. Из этого следует вывод: «Тем более необходимо, чтобы Правительство серьезно задумалось над тем, как сдержать разнузданность печати, ибо дальнейшая безнаказанность приведет к полному разрушению общественного чувства нравственности»^38*.

 8) сочувственно оцениваются мотивы, побудившие Кабинет министров Баварии основать правительственный орган — газету «Bayerische Staats Zeitung» (редактором ее был назначен Ф. Линднер): «В момент, когда революционная партия пытается разорвать все общественные связи, разрушая всеми средствами чувство уважения к Закону, Правительство почувствовало необходимость иметь открытый, публичный орган, как для того, чтобы противопоставить вредным идеям идеи положительные, так и для опровержения клеветнических утверждений, путем которых пытаются посеять в стране сомнения в честности его намерений»^39*; сочувствие вызывает и личность редактора новой газеты — человека, «который в минувшем году имел счастье заслужить высочайшее одобрение Его Величества Императора» («qui a été assez heureux pour mériter l’année dernière un témoignage de la haute approbation de Sa Magesté l’Empereur»)⁹⁵.

Позиция автора обеих депеш ассоциируется с мыслями, высказанными в цитированной выше депеше № 48 за 1831 год, и, вместе с тем, с суждениями, высказанными Тютчевым четверть века спустя в «Письме о цензуре»⁹⁶.

Депеши, написанные рукой Тютчева во второй половине 1832 года, по своему содержанию резко отличаются от предыдущих — в них нет места вопросам внутриполитической жизни Баварии. Все 9 депеш, которые относятся к этому периоду, посвящены одной теме — избранию баварского принца Оттона королем Греции, а также возникшим в этой связи проблемам, решения которых должны были добиваться Потемкин и его коллеги — послы Англии и Франции.

Избрание на греческий престол принца одного из царствующих домов Европы (но не из династий России, Англии и Франции) было предусмотрено Андрианопольским договором⁹⁷ которые правительство было не в состоянии. Ситуация становилась опасной. Назрела настоятельная необходимость стабилизировать положение путем создания в стране монархии, располагающей аппаратом управления, армией и прочими атрибутами государственности. Три державы — «покровительницы» Греции (Россия, Англия и Франция) пришли к соглашению по поводу кандидатуры будущего короля, остановив свой выбор на баварском принце Оттоне, чье имя уже давно фигурировало в их предварительных переговорах. 13 февраля 1832 года Лондонская конференция трех держав вынесла соответствующее решение и запросила согласия короля Баварии. Однако король не торопился с ответом, несмотря на предупреждения о том, что промедление чревато серьезными последствиями, ибо успокоить волнения, охватившие Грецию, может лишь безотлагательное решение ее дальнейшей судьбы⁹⁸. Только 7 мая, после трех месяцев всевозможных проволочек со стороны короля, представители трех держав на Лондонской конференции с одной стороны, и Баварии, с другой, подписали конвенцию об избрании принца Оттона на греческий престол⁹⁹. Но и после этого прошло еще два месяца прежде чем король Баварии ратифицировал это соглашение. Только 4/16 июля Потемкин сообщил Нессельроде, что факт этот совершился и конвенция вступила в силу. Это была первая депеша по «греческому вопросу», написанная рукой Тютчева (№ 34)¹⁰⁰.

С этого момента «греческий вопрос» переходит в новую стадию — реализации подписанной конвенции. Королю Баварии предстояло сформировать Регентство (напомним, что принц Отгон был несовершеннолетним), определить программу его действий на первое время, установить его статус по отношению к баварскому правительству. Предстояло создать воинские части — основу будущей греческой армии. Предстояло также организовать придворный штат будущего короля. И, наконец, предстояло отправить всех в Грецию — принца Оттона (9 августа он был избран королем Греции), Регентство, войска и придворных. Все это требовало немалых усилий, времени и финансовых издержек.

Выполняя директивы своих правительств, а также указания Лондонской конференции, Потемкин и его коллеги — послы Англии и Франции — настаивали на скорейшей реализации этих задач. Однако нерешительность короля, с одной стороны, а с другой, множество затруднений, с которыми он с самого начала столкнулся, не позволяли форсировать события. Этим проблемам посвящена почти вся дипломатическая почта Потемкина, отправленная им в Петербург во второй половине 1832 года — 13 депеш из 16-ти. В свою очередь, десять из них написаны рукой Тютчева (№ 34, 35, 38, 40, <43>—<47>, 49). В этих депешах отражены почти все перипетии, связанные с решением перечисленных выше проблем — от ратификации конвенции об избрании принца Оттона на греческий престол до отъезда его и Регентства в Грецию. Перечислим вкратце события, о которых сообщают эти депеши (о первой из них, посвященной ратификации конвенции, мы уже упоминали).

ИЗБРАННОГО НА ГРЕЧЕСКИЙ ПРЕСТОЛ.
МЮНХЕН. 6 ДЕКАБРЯ 1832 Г.
Картина Ф. Фольца (масло). Мюнхен, 1833

Рядом с принцем его родители — король Людвиг I и королева Тереза.

Главой Регентства предполагалось назначить гр. Й. Армансперга, опытного государственного деятеля (в недавнем прошлом он был последовательно министром иностранных дел, внутренних дел и финансов), а членами Регентства — юриста Маурера и полковника Хейдеггера (Хейдекка). Неожиданно для короля и его правительства Армансперг поставил непременным условием своего согласия полную независимость будущего Регентства от баварского правительства. Это требование противоречило интересам России, ибо таким образом она теряла возможность воздействовать на политику Греции через посредство короля Баварии.

Создавалась крайне затруднительная ситуация, при которой король и его министр иностранных дел барон Гизе, не будучи в состоянии принять какое-либо твердое решение, явно избегали встреч и переговоров с русским послом (король отбыл на курорт, Гизе — в свое поместье). Обо всем этом сообщается в депеше от 21 июля/2 августа (№ 35)¹⁰¹.

О причинах, побудивших Армансперга выдвинуть требование независимости Регентства, а также о безвыходном положении, в которое поставило короля это требование, сообщалось в депеше от 29 августа/10 сентября (№ 38)¹⁰². Здесь же охарактеризованы предполагаемые члены Регентства — гр. Армансперг с его амбициозностью, подозрительностью и обидчивостью («son ombrageuse susceptibilité»), Maypep с его тайной завистью по отношению к Арманспергу («il était secrètement jaloux») и нескрываемой корыстью (пользуясь затруднительной ситуацией, вызванной требованиями Армансперга, он выговорил себе максимальное вознаграждение), а также полковник Хейдеггер — единственный, кто оказался на высоте своей новой задачи («qui semble s’être placé à l’hauteur de sa nouvelle mission»).

впервые), дало Потемкину возможность получить королевскую аудиенцию в Бад-Брюккенау^40*. О беседе с королем и об его уклончивом ответе на вопрос о вероисповедании принца Потемкин сообщил Нессельроде 7/19 августа, в депеше № 36 (написана рукой Крюденера); дополнением к этому сообщению служит депеша от 4/16 сентября (№ 40) — в ней содержатся некоторые характерные для короля подробности, сопровождавшие его согласие дать аудиенцию Потемкину¹⁰³.

В последних числах сентября (н. ст.) состав Регентства был утвержден королем, и с этого момента по всем вопросам, связанным с Грецией, надлежало обращаться к его главе — гр. Арманспергу. Об этом сообщается в депеше от 22 сентября/4 октября (№ <43>)¹⁰⁴.

С учреждением Регентства, Лондонская конференция удвоила свою настойчивость, требуя от представителей трех держав в Баварии незамедлительно принять все возможные меры с тем, чтобы ускорить отъезд в Грецию короля Оттона и Регентства, а также приданного ему войска. Об успешных результатах усилий, предпринятых ими в этом направлении, сообщено в депеше от 11/23 октября (№ 45)¹⁰⁵.

В свою очередь Армансперг не менее настойчиво ходатайствовал перед тремя державами об оказании финансовой поддержки Греции для погашения долга, который, по решению Лондонской конференции, она была обязана выплатить Турции. Этой проблеме посвящены две депеши — от 22 сентября/4 октября и 22 октября/3 ноября (№ <44> и 46)¹⁰⁶.

с тем еще одной характеристике гр. Армансперга посвящена депеша от 5/17 ноября (№ <47>)¹⁰⁷.

Наконец, 24 ноября/6 декабря, после многочисленных оттяжек и проволочек, король Оттон и его Регентство отбыли в Грецию. Описанию этого события посвящена депеша от 29 ноября/10 декабря (№ 49) — последняя депеша за 1832 год¹⁰⁸.

С отъездом короля Оттона и Регентства спала напряженность, отличавшая деятельность Мюнхенской миссии в течение последнего полугодия. Дипломатическая жизнь ее вошла в обычную рутинную колею. Об этом свидетельствуют 15 депеш, отправленных Потемкиным в Петербург в январе-мае 1833 г. — большинство их посвящено частным эпизодам мюнхенской жизни (помолвка принцессы Матильды, предполагаемая женитьба кронпринца, приезд нового посла Бельгии и т. п.). Лишь 6 из них касаются важных политических проблем, и все эти депеши написаны рукой Тютчева. Они содержат сообщения о работах по демаркации северных границ Греции (2/14 и 8/20 марта; № 4 и 5); о пребывании в Мюнхене кн. Г. А. Катакази, назначенного поверенным в делах России в Греции, и о любезном приеме, оказанном ему королем (5/17 апреля; № 8); о реакции короля на сообщение, что три державы готовы гарантировать оплату греческого долга Турции (17/29 апреля; № 10); об отказе короля ратифицировать коммерческий договор с Пруссией (21 апреля/3 мая; № 12); о беспорядках в Рейнских провинциях Баварии (20 мая/1 июня; № 14)¹⁰⁹.

Почти все эти депеши носят чисто информативный характер. Исключение составляет депеша № 12, которую заключает прогноз по поводу последствий отказа короля от ратификации договора с Пруссией:

«Надо опасаться, как бы последствия разногласия, возникшего по поводу вопросов чисто коммерческих, не сказались пагубным образом на политических отношениях между государствами Германии; это было бы тем более печально, что именно в настоящий момент одно лишь единодушие, самое непритворное единодушие может стать для них действенной защитой против постоянно возобновляющихся поползновений революционной пропаганды»^41*.

 14 была последней из депеш, написанных Тютчевым от имени Потемкина. В конце мая (н. ст.) 1833 г. Потемкин, получивший новое назначение, покинул Мюнхен, передав свои полномочия кн. Г. И. Гагарину. В жизни Мюнхенской миссии и, прежде всего, в жизни Тютчева начался новый, совершенно непохожий на предыдущее пятилетие этап.

Но прежде чем говорить об этом новом периоде, необходимо вернуться назад и представить себе, как складывалась служебная карьера Тютчева и его материальное положение после назначения его на должность второго секретаря миссии.

Служба под началом Потемкина была приятна и необременительна. О дружеских отношениях, сложившихся между Тютчевым и его начальником, мы уже говорили. Что же касается самой службы, то написание десяти, пятнадцати и даже двадцати пяти депеш в год при всей серьезности их содержания, отнимало лишь незначительную часть времени Тютчева и, принимая во внимание его интерес к политическим проблемам, не должно было быть ему в тягость, несмотря на его «отвращение ко всякого рода писанию» (это «отвращение» он любил декларировать, однако огромное количество оставшихся после него писем ставит под сомнение искренность этих деклараций^42*).

Но надо полагать, что не в писании депеш заключалась для Тютчева привлекательность его службы под началом Потемкина, а в глазах последнего не в этом заключалось главное достоинство его второго секретаря. Несомненно, что Потемкин прежде всего ценил возможность обсуждать с ним вопросы российской и общеевропейской политики, события внутренней и внешней политической жизни Баварии, а вместе с тем дипломатические проблемы, с ними связанные, и те конкретные задачи, которые стояли перед ним как представителем России в Баварии. Об этом свидетельствует большая часть депеш, написанных от его имени рукой Тютчева, — сплошь и рядом в них излагаются и оцениваются факты, которые Тютчев мог знать лишь от самого Потемкина (например, содержание его многочисленных бесед с королем, с министром иностранных дел, с представителями других государств). Зная политический темперамент Тютчева, легко себе представить, что именно эта сторона его служебной деятельности представляла для него главный интерес в ту пору.

Несомненно, что многие из депеш, написанных рукой Тютчева, явились результатом подобных бесед. Таковы прежде всего депеши, посвященные «греческому вопросу». Об этом свидетельствует их содержание, большую часть которого составляет изложение переговоров Потемкина с королем Баварии и его министром иностранных дел, причем слова его собеседников передаются со скрупулезной точностью, в форме прямой речи, заключенной в кавычки. Разумеется, что такого рода подробности Тютчев мог знать только из рассказов самого Потемкина. Это относится также и к сообщениям о совместных действиях, предпринятых Потемкиным и его коллегами — послами Англии и Франции — в целях исполнения директив Лондонской конференции по тому же «греческому вопросу». Конечно, обсуждались с Потемкиным и депеши, касавшиеся проблем внутренней и внешней политики Баварии, однако сведения для этих депеш Тютчев черпал главным образом из правительственных указов, сообщений периодической печати и других официальных источников.

«...в течение 7 лет, то есть после отъезда Графа Воронцова, именно мне в основном поручалось вести политическую переписку, коей начальство Миссии, с того самого времени постоянно менявшееся, имело честь сноситься с Вашим Высокопревосходительством <...> Из докладов, остановивших на себе особое внимание и заслуживших одобрение Вашего Высокопревосходительства, редкий был составлен не мною: мне принадлежит полное освещение греческого вопроса, а также дел сей страны^43*. Эти слова служат несомненным подтверждением авторства Тютчева в отношении депеш, написанных его рукой. Однако есть здесь и известная доля преувеличения. Из предыдущего описания со всей очевидностью следует, что Тютчеву принадлежит весьма значительная, но отнюдь не бо́льшая часть депеш, написанных от имени Потемкина (в частности, все депеши по поводу такого важного для России вопроса как вероисповедание будущего короля Греции, отправленные в первой половине 1832 г., написаны самим Потемкиным¹¹² и как мы увидим далее, его руке принадлежат всего три депеши, написанные от имени Г. И. Гагарина в течение 1833—1835 гг.^44*

Все эти преувеличения, допущенные Тютчевым, вполне объяснимы, если принять во внимание цель его письма. Во всяком случае, они ни в коей мере не снижают значения того факта, что в период управления Потемкина роль Тютчева в жизни Мюнхенской миссии была весьма немаловажна: сам факт его присутствия, его суждения, его оценки событий политической жизни и дипломатических коллизий Потемкин очень ценил.

Иначе обстояло дело со служебной карьерой Тютчева. Здесь он не продвинулся ни на шаг, оставаясь все в той же скромной роли второго секретаря, при том же более чем скромном окладе в 800 р. в год. Даже полагавшееся ему в 1832 г. очередное производство в следующий чин бесконечно затягивалось из-за бюрократических проволочек с получением требуемого свидетельства о дворянстве (лишь 21 июля 1833 г. Тютчев был пожалован в чин коллежского асессора «со старшинством с 25 февраля 1832 года»), не говоря о том, что ходатайство Потемкина о досрочном производстве Тютчева в этот чин, не было удовлетворено¹¹³.

Подобная ситуация, когда продвижению по служебной лестнице предшествовали бесконечно долгие годы ожидания, была обычной в дипломатическом мире России той поры. Штаты посольств и миссий были крайне ограничены, места освобождались редко, а значит редко открывались и возможности продвижения (тем более ограничены были эти возможности для чиновников, не имевших протекции).

Прекрасно зная себе цену, Тютчев мечтал о настоящей дипломатической карьере. По мере того, как с годами бесперспективность его положения становилась все более очевидной, эта ситуация все больше раздражала и угнетала его. Лишь однажды, весной 1833 года возник слух о предстоящем переводе Крюденера, что открыло бы перед Тютчевым возможность занять место первого секретаря. Его жена возлагала на это большие надежды: «Если бы <...> Тютчев мог получить место Крюденера, я не желала бы ничего лучшего и надеюсь, что, обретя некоторое спокойствие, я заставила бы Теодора забыть свои честолюбивые мечты или, по крайней мере, добилась бы того, чтобы они не омрачали нашу жизнь»^45*. Однако слухи не оправдались, надежды гасли, и настроение Тютчева день ото дня становилось все более угнетенным^46*.

Источником постоянных тревог в семье Тютчевых была вечная нехватка денег и ее последствия — неоплатные долги. Семейный бюджет их был чрезвычайно скромен. Основу его составляли 10000 руб. в год, которые посылали Тютчеву родители из своих доходов по имению. Годовой оклад в 800 руб. был лишь небольшой добавкой к этой сумме. Между тем содержание большой семьи (четверо детей Элеоноры от первого брака¹¹⁶, ее сестра Клотильда и дочь Анна, появившаяся на свет в 1829 году) требовало значительных средств. Но едва ли не главную часть расходов поглощал тот открытый образ жизни, к которому служебное положение Тютчева обязывало его и его жену, — приемы, визиты, выезды в свет и т. п.

Из года в год денег не хватало, из года в год возрастали долги. К весне 1833 года средств на их уплату решительно не было и достать их было негде. Оставалась надежда на помощь со стороны родителей Тютчева. Но они сами находились в стесненном положении: доходы от имения неудержимо падали, большая часть их и так уходила на содержание двух взрослых сыновей; к тому же надо было обеспечить приданым находившуюся на выданье дочь.

¹¹⁷. Но 30000 руб., вырученные от этой продажи, таяли неудержимо. Неудивительно, что когда жена просила Тютчева обратиться к родителям за помощью, он упорно отказывался сделать это: «Каждый раз, когда я заговариваю с ним об этом, он находит массу возражений, всю важность которых я не в состоянии оценить, ибо в большинстве своем они касаются своеобразия нравов и местных особенностей, которые мне неизвестны. Но я прекрасно понимаю, что касаться этого вопроса не позволяет ему его деликатность»^47*. Тем не менее необходимость вынуждала Элеонору настаивать: «Ах, я отнюдь не неблагодарна и очень хорошо сознаю, что они сделали для нас более того, на что мы имели право рассчитывать, но вместе с тем я уверена, что если бы они знали, к чему обязывает нас наше положение, они поняли бы, что при 10000 руб. содержания и куче долгов, которые приходится делать, чтобы вести дом, вполне естественно, что затруднения растут. Одна непредвиденная трата влечет за собой другую, и единственным способом жить при таких незначительных средствах была бы строжайшая бережливость. Вот уже пять лет, как я безуспешно силюсь преуспеть в этом, но ныне я слишком ясно вижу, что без серьезной поддержки я никогда из этого не выберусь»^48*.

Затруднительное положение Тютчева тревожило Потемкина,

ТЮТЧЕВ

<Москва, 1825>

ЭЛЕОНОРА ТЮТЧЕВА
Акварель И. Шёлера. <Мюнхен, 1827>

который попытался ему помочь. 3/15 сентября 1832 г. он обратился к Нессельроде с ходатайством о денежном вознаграждении для Крюденера и Тютчева¹²⁰

«Если же соображения экономии окажутся непреодолимым препятствием к увеличению содержания, получаемого гг. Крюденером и Тютчевым в качестве 1-го и 2-го секретарей, я был бы чрезвычайно счастлив, когда бы возможно было, посредством сокращения жалования, по исправляемой мною должности мне назначенного, увеличить содержание хотя бы одного только Тютчева; скромность его жалованья совершенно не соответствует расходам, к коим вынуждает его положение человека женатого и дипломата, ибо, не совершая этих расходов, он не может оставаться на уровне того общества, где ему надлежит вращаться не только по его должности, но и в силу личных достоинств. Подобная милость помогла бы ему выйти из состояния постоянной нужды, на которую недостаточность средств неизбежно его обрекает; кроме того, она была бы для него также лестным поощрением в карьере, к коей, как я уже почел своим долгом заметить Вашему Высокопревосходительству, у него есть способности: тем не менее, за десять лет усердной службы, засвидетельствованной его начальниками, г-ну Тютчеву ни разу не посчастливилось заслужить хотя бы малейший знак поощрения со стороны Министерства»^49*.

Сноски

^26* «Vous aurez bien certainement remarqué dans les deux derniers Nos de la Gazette Universelle, l’incroyable article tiré du Journal de Smyrne. C’est, j’en conviens, la plus grossière insulte qui ait jamais été faite au bon sens du public. Mais puisque la Gazette Universelle a cru devoir la reproduire dans son entier et avec une sorte de complaisance, c’est à vous qu’il appartient, Monsieur, à vous qui avez noblement associé votre nom aux destinées de la Grèce de prendre encore une fois en main les intérêts d’une cause qu’on outrage aussi indignement en les dénaturant. <...> L’opinion publique se manquerait à elle même, si par ses organes avoués, elle ne repoussait de toute l’énergie de son indignation, un semblable outrage, fait à la décence publique»⁷¹.

^27* Р. Лэйн ограничивается констатацией этого факта, но не приводит конкретных примеров совпадения. Позволим себе привести такой пример. У Тютчева: C’est, j’en conviens, la plus grossière insulte qui ait jamais été faite au bon sens du publique. У Потемкина’ose le dire, plus grave insulte n’avait été faite au bon sens public.

^28* «Les encouragements accordés à ces deux hommes de lettres sont arrivés d’autant plus à propos que leur influence comme publicistes m’était <d’autant> plus nécessaire pour combattre une certaine tendance hostile à la Russie qui commençait à se manifester dans la rédaction de la «Gazette Universelle»»⁷⁴.

^29* «La crise dont nous sommes menacés devient de jour en jour plus imminente et il est de la plus triste nécessité d’éclairer le public s’il est possible, sur le véritable état des affaires de l’Europe, sur la nature des dangers, qui nous menacent, sur les moyens de les dissiper et sur les véritables intérèts de la civilisation, dont tous les résultats sont compromis par le débordement des idées subversives, dont nous avons le malheur d’être les témoins»⁷⁵.

^30* «La considération de l’utilité que service Impérial pourrait retirer un jour des talents peu communs de cet émployé, plus encore que le juste intérêt qu’il m’inspire me porte à signaler à Votre Excellence la haute capacité qui distingue ce jeune homme, capacité qui pour tourner tout entière au profit de l’Etat n’aurait besoin que d’être placée dans une position propre à favoriser son entier développement»⁸⁰.

^31* «a pu, par ses anciennes liaisons dans ce pays, et la juste considération qu’il s’y est acquise, — me faciliter grandement l’acquisition des lumières et des renseignements précieux que dans l’intérêt du service il pouvait m’être d’une grande importance de me procurer»⁸¹.

^32* «L’influence toujours croissante des idées nouvelles, l’activité littéraire et avant tout la mauvaise administration d’une Censure également inhabile à revoir les mauvaises doctrines et à féconder les bonnes, faisaient éprouver universellement le besoin d’une législation, qui organisât la presse périodique d’après des principes plus réguliers. <...> La censure forte, intelligente, homogène, serait sans doute un bienfait pour le pays, mais censure telle qu’elle s’exerce réellement ici n’est qu’un scandale et un désordre public. Les raisons qui rendent déficient l’établissement d’une censure raisonnable en même temps qu’efficace sont d’une double nature: les uns tiennent à l’état général des esprits et des choses dans cette partie de l’Allemagne, les autres sont plus particulières à la Bavière. Il faut reconnaître, tout en le déplorant, que depuis quelques années, le sentiment du respect pour l’autorité, — cette confiance spontanée dans la supériorité de ses lumières, toutes ces habitudes d’ordre et d’obéissance qui constituent le nerf des sociétés plus jeunes, se sont singulièrement affaiblies dans tous ces pays-ci. Un besoin de contrôler et de critiquer les actes du Gouvernement, de diriger sa marche, de lui imposer ses vues, ses intentions et jusqu’à ses passions, voilà ce qui caractérise, non tel ou tel parti, non pas telle ou telle opinion, mais la totalité à peu près du Public éclairé ou qui croit l’être et cette disposition se retrouve dans les derniers rangs de la classe moyenne, tout aussi bien que dans les hautes positions sociales. En Bavière surtout ces prétentions anarchiques sont singulièrement encouragées par la marche incohérente du Gouvernement, effet nécessaire du caracère personnel du Roi. En l’absence de tout système quelque peu arrêté, chaque parti prétend à l’honneur de posséder la pensée du Gouvernement et comme la censure n’est autre chose que l’expression de cette pensée elle doit nécessairement participer à ces perpétuelles fluctuations et accroître ainsi l’anarchie des esprits qu’elle aurait mission de contenir»⁸⁴.

^33* «Or, chez nous, en littérature comme en toute chose, il s’agit bien moins de réprimer que de diriger. La direction forte, intelligente, sùre d’elle-même voilà le cri du pays (подчеркнуто нами. — Т. Д.)⁸⁵.

^34* «Non, certes, il ne s’agit pas d’autoriser le public à intervenir dans les délibérations du Conseil d’Empire, ou l’arrêter de compte à demi avec la presse le programme des mesures du gouvernement. Mais ce qui serait bien essentiel, c’est que le Pouvoir fùt lui-même assez convaincu de ses propres idées, assez pénétré de ses propres convictions pour qu’il éprouvât le besoin d’en répandre l’influence au dehors»⁸⁶.

^35* Отметим, что рукой Потемкина написано 13 депеш за 1832 год и столько же — рукой Крюденера.

^36* «Ces assotiations <...> deviendraient de véritables clubs révolutionnaires, s’ils venaient à se réaliser et le Gouvernement est non seulement dans son droit, mais ne fait que remplir un devoir impérieux en s’opposant à leur établissement»⁹².

^37* «C’est, d’une part, le mauvais état de la législation sur la presse, qui établit une censure de nom et empêche une répression de fait; de l’autre, le peu de maturité d’esprit public, qui n’ayant de convictions fortement arrêtées sur rien, n’impose aucune règle aux opinions individuelles»⁹³.

^38* «Il est d’autant plus nécessaire que le Gouvernment songe sérieusement à réprimer ce dévergondage de la presse, car une plus longue impunité finirait par flétrir tout sentiment de pudeur publique»⁹⁴.

^39* «Dans un moment où le parti révolutionnaire travaille à relâcher tous les liens de la société, en affaiblissant par tous les moyens le sentiment du respect pour la Loi, le Ministère a senti la nécessité d’avoir un organe avoué, publique, tant pour combattre les mauvaises doctrines par les bonnes, que pour refouler les assertions calomnieuses par lesquelles on cherche à rendre suspecte au pays la loyauté de ses intentions».

^40* Курорт в Баварии, излюбленное место отдыха короля.

^41* «Il est à craindre que le contrecoup d’un dissentiment soulevé par des questions purement commerciales, ne se fasse sentir d’une manière fâcheuse dans les rapports politiques des Etats Allemands entre eux, ce qui serait d’autant plus à déplorer que dans le moment actuel, l’unanimité seule, et l’unanimité la plus sincère, peut les protéger efficacement contre les tentatives sans cesse renouvelées de la propagande révolutionnaire»¹¹⁰.

^42* Сохранилось более 1500 писем Тютчева, подавляющее большинство которых занимает по 4, 6 и даже 8 страниц (Королева И. А. Указатель писем Тютчева в архивах СССР // ЛН-1—575). На самом деле их было значительно больше.

^43* «...depuis 7 ans, c’est-à-dire, depuis le départ du Comte Woronzow, c’est moi qui ai été chargé, en très grande partie, de la correspondance politique que les chefs de Mission qui depuis ce temps-là, se sont succédés au poste de Munich ont eu l’honneur d’entretenir avec Votre Excellence <...> Parmi les rapports qui ont plus particulièrement fixé son attention et mérité son suffrage, il y en a peu qui ne soient de moi: tous sur la question grécque, que sur les affaires de ce pays-ci»¹¹¹.

^44* См. стр. 72.

^45* «Si <...> Tjutcheff pouvait obtenir la place de Krudener, je ne désirerais rien de plus — et même j’espère qu’avec un peu de tranquillité je ferai oublier à Théodor ses rêves d’ambition, au moins ils ne nous rendront pas malereux»¹¹⁴.

^46* Судьба А. С. Крюденера может служить примером типичной судьбы чиновника российской дипломатической миссии. Прослужив 10 лет в должности второго секретаря Мюнхенской миссии, он лишь в результате смерти первого секретаря получил его место, а затем еще 10 лет дожидался нового повышения¹¹⁵.

^47* «Chaque fois que je lui en parle, il a toujours une foule d’objections à faire dont je ne suis pas à même de comprendre toute la valeur parcequ’elles se rapportent la plus part à des particularités de caractères et de localités que me sont inconnues. Ce que je comprends bien c’est qu’il répugne à sa délicatesse de toucher à ce sujet»¹¹⁸.

^48* «Hélas, je ne suis certainement pas ingrate, je sens bien qu’ils ont fait pour nous ce que nous n’avions pas le droit de prétendre, mais je suis sûre aussi que s’ils pouvaient connaître les exigences de notre position, ils verraient bien qu’avec 10000 Rb. de rente et confond de dettes qu’il a fallu faire pour monter notre ménage il est plus que naturel que l’embarras aille croissants. Un désordre entraîne l’autre et le seul moyen pour vivre avec si peu de chose serait pourtant l’ordre le plus scrupuleux. Voilà cinq ans que je fait d’inutiles efforts pour y parvenir, et maintenant je ne vois que trop clairement que sans les grands remèdes, je n’en sortirai jamais»¹¹⁹

^49* «Si néanmoins des raisons d’économie devaient s’opposer invinciblement à une augmentation du traitement dont MM. Krudener et Tutcheff remportent en leur qualité de 1-r et 2-me secrétaires, je me croirais trop heureux, si au moyen d’un retranchement sur celui qui est alloué au poste qui j’occupe moi-même, on pouvait effectuer cette augmentation au moins en faveur de Mr. Tutcheff dont la modicité des appointements est tout à fait hors de proportion avec la dépense qu’en sa qualité d’homme marié et d’emloyé diplomatique il est forcé de soutenir pour se placer en quelque sorte au niveau d’une société à laquelle il est appelé tant par sa place que par son mérite personel. Une telle faveur, en même temps qu’elle contribuerait efficacement à le tirer de l’état de gêne, à laquelle l’insuffisance de ses moyens doit necéssairement l’exposer, lui servirait d’encouragement flatteur dans la poursuite d’une carrière, pour laquelle je me suis déjà fait un devoir de signaler à Votre Excellence son attitude, mais dans laquelle non obtenant de dix années de zélés services attestées par ses chefs, Mr. Tutcheff n’a jamais été assez heureux de mériter une marque d’approbation de la part du Ministère Impérial»¹²¹.

Примечания

⁷⁰ Канцелярия МИД. 1830. № 158. Л. 17; . P. 229—230.

⁷¹ Lane 1. P. 230 (на фр. яз.); Письма к Тиршу—545 (на фр. яз. и перевод; цитируем текст письма и его перевод по этому изданию). См. также: Тютчев. Т. II. С. 12—13 (перевод в др. редакции).

⁷² См. примеч. 69 и 71.

⁷³ Определить степень участия Тютчева в составлении этой депеши могла бы графологическая экспертиза. Однако депеша, хранящаяся в , написана писарской рукой, что исключает такую возможность.

⁷⁴ Депеша И. А. Потемкина К. В. Нессельроде. 21 февраля/5 марта. № 12 // Канцелярия МИД. 1831. № 171. Л. 112 об.

⁷⁵

⁷⁶ Осповат А. Л. Новонайденный политический меморандум Тютчева: К истории создания// Новое литературное обозрение. 1992. № 1. С. 89—115.

⁷⁷ Колл. документ. материалов. № 97. Л. 2 об.

⁷⁸ Канцелярия МИД 158. Л. 52, 279—281.

⁷⁹ Lane 7. Р. 41.

⁸⁰ Колл. документ. материалов. № 98. Л. 2—3. Для производства в чин коллежского ассессора (VIII класс по «Табели о рангах») требовалось четыре года выслуги в предыдущем чине. Согласно этому правилу, Тютчев имел право на это производство только с 25 февраля 1832 г. (см. примеч. 25).

⁸¹

⁸² Канцелярия МИД. 1831. № 171. Л. 117—117 об., 58—58 об., 64—65 об., 197—197 об., 200—201 об., 51—51 об., 186—186 об.

⁸³ «Там же. Л. 35—41 об., 106—108 об., 76—79 об., 173—175 об., 224—225, 227—230 об.; Канцелярия МИД 169. Л. 4—11 об.

⁸⁴ Канцелярия МИД. 1832. № 169. Л. 5 об., 7 об. — 8 об.

⁸⁵ Тютчев Ф. И. Полн. собр. соч. СПб., изд. А. Ф. Маркса. <1911>. С. 586 (на фр. яз.).

⁸⁶ Там же. С. 589 (на фр. яз.).

⁸⁷  4 и 8 от 18 февраля/1 марта и 25 февраля/8 марта 1832 г. // Канцелярия МИД. 1832. № 169. Л. 46—47 об. и 67—69.

⁸⁸ Депеши № 6, 16, 25, 26 и 30 от 20 февраля/3 марта, 20 марта/1 апреля, 15/27 мая, 23 мая/4 июня и 8/20 июня 1832 г. // Там же. Л. 55—57 об., 119—121 об., 166—167, 169—171 об., 188—189 об.

⁸⁹ Депеши № 11 и 32 от 17/29 марта и 18/30 июня 1832 г. // Там же. Л. 87—89 об., 208—210 об.

⁹⁰  22 от 5/17 апреля 1832 г. // Там же. Л. 159—160.

⁹¹ Депеши № 13, 24 и 33 от 19/31 марта, 5/17 мая и 20 июня/2 июля 1832 г. // Там же. Л. 110—111, 164—164 об., 212—212 об.

⁹² Депеша № 4 от 18 февраля/1 марта 1832 г. // Там же. Л. 46 об.

⁹³ Там же. Л. 47—47 об.

⁹⁴ Там же. Л. 47 об.

⁹⁵ «Депеша № 8 от 25 февраля/8 марта 1832 г. // Там же. Л. 68 об. О деятельности Ф. Линднера, заслужившего высочайшее одобрение императора, см. в цитированных выше (с. 29 и 30) депешах Потемкина от 5/17 февраля и 15/27 октября 1829 г.

⁹⁶ Тютчев Ф. И. Полн. собр. соч. СПб., изд. А. Ф. Маркса. <1911>. С. 506—508.

⁹⁷ История дипломатии. Т. I. М., 1959. С. 544.

⁹⁸ О подобном предупреждении со стороны главы британского кабинета лорда Пальмерстона идет речь в депеше И. А. Потемкина от 19 февраля/2 марта 1832 г. (№ 5) // Канцелярия МИД 169. Л. 51—51 об.

⁹⁹ О получении копии этого документа И. А. Потемкин сообщил К. В. Нессельроде 23 мая/4 июня (депеша № 27) //Там же. Л. 173—174.

¹⁰⁰ Депеша № 34 // Там же. Л. 215—216.

¹⁰¹ Канцелярия МИД. 1832. № 169. Л. 220—220 об.

¹⁰² —247 об.

¹⁰³ Депеши от 7/19 августа (№ 36) и 4/16 сентября (№ 40)// Там же. Л. 227—235, 255—256.

¹⁰⁴ Там же. Л. 266—267 об. Тютчев ошибся в нумерации, проставив № 42 вместо № 43.

¹⁰⁵ Там же. Л. 278—281.

¹⁰⁶ Там же. Л. 274—274 об. и 294—296. Тютчев ошибся в нумерации первой из этих депеш, проставив № 43 вместо № 44.

¹⁰⁷ —310. Тютчев ошибся в нумерации этой депеши, проставив № 46 вместо № 47.

¹⁰⁸ Там же. Л. 317—319 об.

¹⁰⁹ Канцелярия МИД. 1833. № 142. Л. 17—17 об., 29—29 об., 45—45 об. и 49—49 об., 54—54 об., 62—63 об., 71—73.

¹¹⁰ Там же. Л. 63 об.

¹¹¹ Гладкова, Лебедев 1. С. 151 (на фр. яз.), 154 (перевод).

¹¹² Депеши № 12, 20 и 27 от 19/31 марта, 1/13 апреля и 23 мая/4 июня // . 1832. № 169. Л. 93—95, 145—147 и 173—175.

¹¹³ Колл. документ. материалов. № 97. Л. 7—11 об., 19. См. также примеч. 80.

¹¹⁴ Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 15 апреля 1833 г. // . Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 3 об. (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 187—188 (пер.; неполный текст).

¹¹⁵ АВПРИ 1858.

¹¹⁶ У Элеоноры Тютчевой было четверо сыновей от первого брака. В 1830 г. два старших сына (Карл и Оттон), при содействии К. В. Нессельроде, были определены на казенный счет в петербургский Морской кадетский корпус (Канцелярия МИД 262. Л. 3—10). В 1837 г. туда же был определен четвертый ее сын Альфред. Третий сын (Александр) ввиду слабого здоровья оставался с матерью (Мюнхенская миссия 21. Л. 248—248 об.).

¹¹⁷ Илясова Т. А. Минувшим нас повеет и обнимет...  7. С. 125.

¹¹⁸ Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 15 апреля 1833 г. // Мураново. С. 187 (пер.; неполный текст).

¹¹⁹ Там же // Мураново—3 об. (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 187—188 (пер.; неполный текст).

¹²⁰ Колл. документ. материалов 98. Л. 7—8; . 1832. № 19. Л. 32—33 об. (копия).

¹²¹ Колл. документ. материалов 98. Л. 19—20 об. (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 186—187 (неполный текст; в др. переводе).