Однако благородный порыв Потемкина не имел успеха. Почти год спустя, 13 июня 1833 г., Эл. Тютчева писала об этом Н. И. Тютчеву: «Что касается наградных, которых мы с таким нетерпением ожидали, то они так и не прибыли, надо поставить на них крест»50*.
Серьезным ударом для Тютчева стал отъезд Потемкина. Когда в конце весны 1832 г. в Мюнхен пришло известие о предстоящем переводе Потемкина в Гаагу, Тютчев писал брату Николаю: «Это одна из самых крупных неприятностей, какие могли меня постигнуть»51*. В приписке к этому письму Элеонора Тютчева уточняла: «Для нас это весьма чувствительный удар; мы теряем самого любезного начальника, который непрестанно высказывал нам всяческую доброту и даже привязанность. <...> Как вы понимаете, он хочет, чтобы Теодор остался при нем: это было бы возможно лишь при том условии, если Теодору дадут место первого секретаря в Гааге»52*.
Подобное стечение обстоятельств создавало ощущение полной безысходности. Тютчев был удручен и растерян. «Я нуждаюсь в советах и утешениях»53*, — писал он 1 июня 1832 г., умоляя брата не медлить с обещанным приездом125. О том же просила Николая Ивановича и Элеонора: «Само Провидение посылает вас к нам на помощь, чтобы поддержать в тревогах и сомнениях, обступающих нас со всех сторон»54*. Однако приезд брата не разрешил сомнения и тревоги Тютчева. Напротив, через год, к моменту приезда Г. И. Гагарина, они полностью им завладели.
Г. И. Гагарин прибыл в Мюнхен 28 мая 1833 г. (об этом он известил Нессельроде депешей, которая была написана рукой Тютчева127). С его появлением многое изменилось в Мюнхенской миссии. Атмосфера неизменной благожелательности, простота и непринужденность в отношениях, царившие при его предшественнике128, исчезли без следа. Новый посол, замкнутый и чопорный, сразу установил твердые границы между собой и своими подчиненными: «Есть в его обхождении что-то сухое и холодное, что ранит вдвойне при том положении, в котором мы по отношению к нему находимся <...>. Вы знаете нрав вашего брата; боюсь, подобная манера держаться испортит их отношения; обоюдная стесненность и холодность, возникнув однажды, сделает дальнейшее сближение невозможным. Эта перспектива приводит меня в отчаяние»55*, — писала жена Тютчева его брату через две недели по приезде Гагарина129. Однако надо отдать должное ее объективности — в том же письме она продолжала: «По отношению к прочим и даже ко мне Гагарин порою держит себя вполне непринужденно, и не он один повинен в той скованности, о которой я говорю. Вы сами знаете — если Теодор чем-либо задет или предубежден, он уже сам не свой; его натянутый и обиженный вид, его колкие фразы или хмурое молчание — все искажает его обычное обхождение, и я понимаю, что он производит неприятное впечатление. Следовательно, это обоюдно замкнутый круг <...>»56*. Самые худшие опасения овладели Элеонорой: «Понимаете ли вы, что случилось? Нет... Это начало конца»57*— писала она все в том же письме131.
Однако жизнь требовала действий, и Элеонора решилась взять на себя заботу о служебных делах мужа, заговорив о них с Гагариным132. Вопреки ее собственным ожиданиям, шаг, предпринятый Элеонорой, оказался успешным. Гагарин отнесся к затруднительному положению Тютчевых с большим сочувствием и не замедлил доказать это делом. Уже 8/20 августа. на основании его ходатайства, годовой оклад Тютчева был увеличен на 200 р. — с 800 р. до 1000 р.133.
Тем временем «греческий вопрос», с отъездом короля Оттона в Грецию потерявший в глазах Мюнхенской миссии свою актуальность, неожиданно вновь заявил о себе и потребовал от нового посла действий незамедлительных и решительных. 1/13 июля гр. Нессельроде направил Г. И. Гагарину секретную депешу с сообщением, что правительство Франции стремится упрочить свое влияние в Греции путем заключения брака короля Оттона с одной из принцесс Орлеанского дома и поручило своему послу в Навплии58* барону Руану добиться согласия Регентства на этот союз134. Поскольку гр. Армансперг с первых же дней своего правления повел курс на разрыв с Россией и сближение с Францией и Англией, известие о подобных намерениях не могло не встревожить русского императора и его кабинет. Заключение предполагаемого союза повлекло бы в дальнейшем решающее воздействие Франции на внешнюю политику Греции и, вместе с тем, утверждение французского влияния в прилегающем к Балканскому полуострову регионе Средиземноморья. Необходимо было предотвратить осуществление планов французского правительства. В этой связи Гагарину предстояла весьма ответственная миссия, ибо упомянутая депеша Нессельроде, доставленная специальным курьером 10/22 июля, гласила: «Император намерен при вашем посредстве обратиться прямо к королю Баварии с целью убедить сего Государя воспользоваться своим родительским авторитетом, дабы своевременно отклонить и предотвратить союз, который отнюдь не послужит к упрочению спокойствия и процветания Греции. <...> Принципы Июльской революции и Правительство, ими порожденное, не могут встретить благоприятный прием при Мюнхенском Дворе. Однако именно это обстоятельство вдвойне побуждает нас опасаться, что план Союза, задуманный Тюильрийским Кабинетом, может быть до сих пор неизвестен Кабинету Баварии. В самом деле, вполне вероятно, что Правительство Франции, предвидя затруднения, кои могло бы встретить в Мюнхене осуществление его намерений, удвоит заботу о том, чтобы сохранить свой замысел в тайне, и поначалу попытается снискать ему успех в Навплии, опираясь на влияние, которым оно там пользуется. Действительно, оно может рассудить, и не без основания, что для достижения более верного успеха ему следует прежде всего подготовить пути к тому, чтобы заручиться согласием греческого Регентства поддержать его замысел; таким образом оно крайне затруднило бы Мюнхенскому Кабинету попытку остановить исполнение проекта, в основном уже принятого Двором, непосредственно в этом проекте заинтересованным. Сие обстоятельство представляется нам столь значительным, что мы сочли необходимым, не теряя ни минуты, известить Правительство Баварии о первом же сообщении по этому поводу до нас достигшем, дабы Его Величество Король, вовремя предупрежденный о хитросплетениях, существование коих ему, быть может, неизвестно, употребил бы свое влияние на юного Государя и Министров, его окружающих, чтобы разрушить интригу, которую тайно плетет Правительство Луи Филиппа»59*.
На следующий день по получении этой депеши, т. е. 23 июля, Гагарин посетил министра иностранных дел барона Гизе и, получив его санкцию на визит к королю, 24 июля выехал в Бад-Брюккенау, где в это время находился король136. Утром 27 июля Гагарин был принят королем и вечером того же дня сообщил Нессельроде, что король «решительно отвергает мысль о возможности союза с Июльской монархией» («l’idée de la possibilité d’une alliance avec la royauté de Juillet Lui répugnait au-dessus de tout») и намерен конфиденциально сообщить об этом сыну: «Король сразу же сказал мне, что хотел бы написать сыну, но так, чтобы письмо было доставлено ему непосредственно, минуя руки гр. Армансперга, “ибо, говорит он, я не могу поручиться, что он не вскрывает моих писем и не вычеркивает из них то, что кажется ему неуместным”. Это пожелание показалось мне очень важным, и я сказал, что если Его Величество соблаговолит доверить мне свое письмо, я отправлю его г-ну Катакази»60*.
Вечером того же дня Гагарин получил записку короля: «Князь, я пользуюсь любезным предложением, которое вы мне сделали, и посылаю вам приложение, в коем я высказался столь же определенно, как и в сегодняшней беседе с вами. Я крайне заинтересован в том, чтобы г-н Катакази лично передал это письмо моему сыну»61*. «Приложение» («l’incluse»), о котором говорит король, — его письмо к сыну, где он сообщает свое мнение по поводу предполагаемого бракосочетания Оттона: «Ты слишком хороший сын, чтобы за спиной своего отца вести переговоры о женитьбе; со стороны Регентства это было бы дурно, очень дурно, однако возможно, ибо, в самом деле, в прежние времена, по крайней мере бо́льшая часть его членов, в частности гр. Армансперг, были привержены трехцветной Франции, но с твоей стороны это недопустимо. <...> Я решительно против такого брака»62*
В тот же день Гагарин отправил Тютчеву распоряжение быть готовым к поездке в Грецию. Об этом сообщил своему министру иностранных дел герцогу де Брольи посол Франции бар. де Водрей 3 августа: «Сразу после аудиенции <...> г. Гагарин отправил г-ну Тютчеву, секретарю Российской миссии, распоряжение подготовиться к поездке в Грецию для доставки депеш, кои будут вручены ему по возвращении сего посла в Мюнхен»63*.
30 или 31 июля Гагарин возвратился в Мюнхен, а 4 августа Тютчев выехал в Навплию141. Много лет спустя И. С. Гагарин, племянник посла, в ту пору служивший в Мюнхене, вспоминал, что, помимо чисто курьерских функций, Тютчеву была поручена неофициальная миссия: «Тютчев был довольно близко знаком с членами Регентства; в беседах с ними он мог дать понять этим господам, чего ждет от них Петербургский кабинет»142.
Цель поездки Тютчева сохранялась в тайне. Дипломатический корпус был встревожен, теряясь в догадках. 3 августа бар. де Водрей сообщал в Париж: «Г-н Тютчев говорит о поездке в Венецию и облекает тайной свою миссию, цель которой
КОПИИ ДОНЕСЕНИЙ РОССИЙСКИХ ПОСЛАННИКОВ В МЮНХЕНЕ
В КОЛЛЕГИЮ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ. 1818—1826
Копии всех донесений за 1823 г. выполнены Тютчевым
МЮНХЕН. КАРОЛИНЕНПЛАЦ
Литография Г. Крауса. 1835
В 1832—1837 гг. Тютчев с семьей жил на Каролиненплац (д. 1).
На этой же площади находилась российская миссия.
Здесь же (д. 3) в 1833—1837 гг. жил Г. И. Гагарин
дипломатическому корпусу неизвестна. <...> Итак, я ограничиваюсь сообщением Вашему Превосходительству о миссии г-на Тютчева, предстоящей в ближайшее время; она не подлежит сомнению и имеет особую цель»64*. 11 августа посол Сардинии гр. Б. Берту де Самбуй сообщал в Турин: «Кажется совершенно достоверным, что г. Тютчев везет в Навплию увещания Его Величества Короля Баварии Регентству»65*. А на следующий день, 12 августа, бар. де Водрей писал министру иностранных дел Франции: «Теперь мне стало достоверно известно, что Князю Гагарину было поручено сделать королю Людвигу заявление по поводу действий греческого Регентства, а также по поводу взглядов, которых придерживается большинство его членов. Следствием этого заявления и было решение о поездке г-на Тютчева»66*. И, наконец, уже 25 августа бар. де Водрей сообщил герцогу де Брольи еще одну версию: «Заявление по поводу длящегося присутствия французских войск в Греции является частью инструкций, данных Тютчеву»67*.
Но уже 24 августа герцог де Брольи, встревоженный первыми сообщениями де Водрея, направил в Навплию барону Руану, французскому поверенному в делах, распоряжение: «Вследствии некоего сообщения, которое г. Гагарин сделал королю Людвигу, г. Тютчев, секретарь Императорской миссии в Баварии, получил распоряжение подготовиться к исполнению в Греции поручения, о содержании коего существуют лишь предположения, но которое несомненно имеет важную цель. В случае, если г. Тютчев действительно отправится в Навплию, вам надлежит по возможности <...> убедиться, в какой мере обоснованы эти предположения, и выяснить истинную цель его миссии»68*.
Когда де Брольи отправлял свою депешу, Тютчев находился в Триесте, в ожидании корабля, который доставил бы его в Навплию69*. В Триесте он был не один. Рядом с ним была жена, которая решилась сопровождать его до начала морского путешествия. Позднее, возвратившись домой, она писала Н. И. Тютчеву, что это решение было вызвано тревогой, которую в последнее время внушало ей душевное состояние мужа: «...Есть в нем какой-то нравственный недуг, который, как мне кажется, развивается быстро и страшно. И вот это-то, сознаюсь, толкнуло меня на то, чтобы побудить его согласиться на это путешествие; я очень рассчитывала на смену дорожных впечатлений, но надежды мои не оправдались <...>. Надо его знать так, как знаю его я, и притом необходимо, чтобы он сам высказался до конца, — только тогда можно представить себе его состояние. Вы должны понимать, что́ я имею в виду: ваша мать, кажется, передала ему в наследство эту боль?150 Посоветуйте, что мне делать. Когда я об этом думаю, когда я это вижу, меня охватывает смертельный ужас и горе <...> это не только меланхолия, отвращение ко всему, невероятная разочарованность в мире и, главное, в самом себе, это — что пугает меня больше всего — то, что сам он называет навязчивой идеей. Самая нелепая, самая абсурдная идея, которую можно себе представить, мучает его до лихорадки, до слез; подумайте же, каково мне знать, что он в таком состоянии и не иметь ни малейшей возможности оградить его от этого несчастья... Теперь вы понимаете, почему я в последнее время так настойчиво просила, чтобы ваш отец взял на себя устройство наших дел; все это, малейшее огорчение, способствовало учащению и обострению подобных состояний Теодора»151.
Многочисленные дорожные злоключения152 не способствовали улучшению настроения Тютчева. А в Триесте его ожидали новые осложнения. Выяснилось, что в гавани нет и не предвидится ни одного корабля, направлявшегося в Грецию, за исключением австрийского военного корвета «Корнелия», который должен был отплыть во второй половине августа; только содействие Гассера, баварского поверенного в делах, направлявшегося к месту службы в Навплию, дало Тютчеву возможность отплыть вместе с ним на этом корабле153. По сообщению французского консула в Триесте, Тютчев ожидал отправления корабля «около трех недель»154. Болезнь капитана, ожидание груза и, наконец, десятидневная непогода долго не позволяли «Корнелии» выйти в море155. «После всяческих задержек и десятидневного ветра, а вернее, гроз, корвет поднял паруса 1 сентября в 5 часов утра, и вот я в Триесте — одинокая и покинутая», — писала Элеонора Н. И. Тютчеву 10 сентября, уже из Мюнхена156. Не менее одиноким и покинутым чувствовал себя и Тютчев. По словам Гассера, вспоминавшего путешествие на «Корнелии», он охотнее всего возвратился бы обратно («am liebsten wieder unterwegs umgekehrt wäre»157). Надежда Элеоноры, что дорожные впечатления окажут благотворное воздействие на душевное состояние ее мужа, не оправдалась: «...я покинула его с неописуемым чувством боли и тревоги», — жаловалась она Н. И. Тютчеву в цитированном письме.
На семнадцатый день пути, после трехдневной борьбы со штормом, после вынужденной стоянки у о-ва Лезина, где «Корнелия» в течение четырех дней пережидала бурю158, корвет бросил якорь в гавани Навплии. Это произошло 17 сентября159, а за несколько дней до того король Оттон отбыл в длительную поездку по стране160. 20 сентября вслед за ним отправился на «Корнелии» Гассер, а также семья гр. Армансперга161 в которых разъяснялось, что письмо это должно быть вручено адресату строго конфиденциально. О получении этой почты Катакази докладывал Нессельроде: «Г-н Тютчев, секретарь Императорской миссии в Мюнхене, прибыл в Грецию с посланием Князя Гагарина <...>. Тем же путем получил я письмо, которое Его Величеству Королю Баварии благоугодно было доставить своему сыну через мое посредство»70*.
Однако вскоре стало известно, что в увещаниях короля Людвига сыну по поводу предполагаемого брака с французской принцессой уже не было необходимости. Это видно из сообщения Катакази Гагарину: «Все, что я узнал здесь относительно союза, задуманного Луи Филиппом, позволяет мне полагать, что подобное предложение было сделано, однако то, как оно было воспринято, отнюдь не поощрило Посланника Франции к дальнейшим переговорам»71*. Тем не менее Катакази считал своим долгом доставить королю Оттону послание его отца и соблюсти при этом условие секретности. 26 сентября/8 октября он писал Гагарину: «Первой моей мыслью было самому отправиться в Патрас72*, где, по моим сведениям, Король должен был провести некоторое время; однако поездка, предпринятая мною с тем, чтобы присоединиться к Его Величеству, могла бы породить в публике слухи и толкования, избежать коих мне показалось более благоразумным. Стремясь в точности исполнить распоряжения Его Величества Короля Баварии, переданные мне при вашем посредстве, Князь, и вручить Королю Оттону адресованный ему пакет, я отправляю его сегодня в Патрас с г-ном Тютчевым»73*.
Действительно, 8 октября, после трехнедельного пребывания в греческой столице, Тютчев покинул Навплию. Отъезд был поспешным и для окружающих неожиданным. «Г-н Тютчев <...> своим поспешным отъездом поставил меня в весьма затруднительное положение»74*, — писал 7 октября Гассер, в распоряжении которого оказался всего один день, чтобы составить донесения своему королю165. Поспешность эта вполне объяснима. Из сообщений в Allgemeine Zeitung известно, что вечером 5 октября в Навплию возвратился из плавания в Марафон корвет «Корнелия», а 8 октября он отправился обратно в Триест166. Можно было бы предположить, что Тютчев сел на этот корабль с тем чтобы, воспользовавшись стоянкой в Патрасе, передать там королю Оттону письмо его отца.
Однако уже после отъезда Тютчева Катакази сообщал Нессельроде: «Г-н Тютчев, которого я отправил обратно в Мюнхен, предначертав ему путь через Морею75*, Корфу и Анкону, должен встретить Его Величество в Патрасе, где у него будет возможность передать мой пакет без всяких посредников»76*. Это сообщение позволяет предположить, что 8 октября Тютчев отправился в Патрас сухим путем, через северную часть Пелопонесского п-ва. Этот путь, составляющий около 150 км, можно было проделать за 3—4 дня, тогда как корабль должен был обогнуть весь полуостров, что требовало значительно бо́льшего времени. Таким образом, Тютчев мог приехать заранее, дождаться встречи с королем, а затем, по приходе корвета, отправиться на нем в дальнейший путь.
Но каким бы путем ни добирался Тютчев до Патраса, доподлинно известно, что поручение, ему данное, он не исполнил. 31 октября/12 ноября Катакази писал Гагарину: «По возвращении Короля в свою резиденцию, я поспешил вручить ему в собственные руки доставленное г-ном Тютчевым письмо, которое тот не смог передать ему в Патрасе»77*. Остается загадкой, каким образом это секретное письмо вновь вернулось в руки Катакази. Единственным объяснением, которое представляется вполне вероятным, может быть то, что Тютчева в его путешествии в Патрас сопровождал один из секретарей Российской миссии, который и привез обратно в Навплию оставшееся неврученным письмо.
3 ноября Тютчев сошел с корабля в Триесте. Об этом сообщила газета Allgemeine Zeitung: «Триест, 3 ноября. Только что бросил якорь корабль, отплывший из Навплии 8 октября; среди прочих пассажиров <...> на его борту находится секретарь Российского посольства фон Тютчев, который несколько месяцев тому назад отправился в Навплию с поручением от русской миссии в Мюнхене»78*.
Однако продолжить свой путь Тютчев не смог. Он был задержан в карантине из-за холеры, свирепствовавшей в Триесте (сам Тютчев остался здоров, но в одном из городских госпиталей скончался его слуга)170. Известие об этом достигло Мюнхена. 14 ноября король Людвиг писал сыну в Навплию, что надеется получить от него письмо, «если Тютчев, который все еще задержан в карантине Триеста, сюда прибудет» («wenn Tjutchef noch in der Triester Quarantine begriffen, hier anlangt»)171.
Тютчев возвратился в Мюнхен между 14 и 21 ноября, усталый и расстроенный. 21 ноября бар. де Водрей сообщал в Париж, что Тютчев вернулся «весьма недовольный своей поездкой, которая, кажется, не имела никаких результатов» («fort mécontant de son voyage, qui parait n’avoir eu aucun résultat»)172.
Но если сам Тютчев был недоволен результатами своей миссии, то тем более недовольны были ими и король Людвиг, и Гагарин. Действительно, долгожданного письма от сына Тютчев королю не привез, а судьба доверенного ему послания самого короля к этому времени была совершенно неизвестна. Легко представить себе, как неприятно было Гагарину сообщать об этом королю.
Что же касается неофициальной миссии Тютчева, то она тоже потерпела неудачу, если только действительно существовала. В этом можно убедиться, читая донесения послов Франции в Мюнхене и Навплии, — в них еще долго звучали отзвуки этого эпизода. 21 ноября бар. де Водрей писал в Париж: «Г-н Тютчев <...>, последовав за королем Оттоном, напрасно пытался догнать Его Величество; с гр. Арманспергом он повидался только один раз»79*. В свою очередь бар. Руан доносил 19 декабря из Навплии министру иностранных дел Франции: «Г-н Тютчев уехал в Мюнхен, даже не получив возможности быть представленным Королю <...> и не войдя ни в какие сношения с Регентством — ни от имени своего Двора, ни от имени короля Баварии»80*. И, наконец, в депеше бар. де Водрея от 22 ноября содержится сообщение, смысл которого раскрыть полностью не представляется возможным: «Что же касается миссии секретаря посольства России, одно из писем г-на д’Армансперга ограничивается такими словами: “Г-н Тютчев очень дурно проявил себя в Греции, однако ему ничего не удалось достигнуть”»81*.
Сразу же по возвращении Тютчева Гагарин поручил ему составить для Нессельроде депешу и изложить в ней свою точку зрения на политическую ситуацию, возникшую в Греции. Тютчев выполнил поручение. Его депеша содержит вполне определенную характеристику плачевных результатов деятельности Регентства и, вместе с тем весьма четкую дипломатическую программу176. Однако форма, в которую были облечены его суждения, оказалась весьма необычной для дипломатического документа:
«Волшебные сказки изображают иногда чудесную колыбель, вокруг которой собираются гении-покровители новорожденного. После того, как они одарят избранного младенца самыми благодетельными своими чарами, неминуемо является фея, навлекающая на колыбель ребенка какое-нибудь пагубное колдовство, имеющее свойством разрушать или портить те блестящие дары, коими только что осыпали его дружественные силы. Такова, приблизительно, история Греческой монархии. Нельзя не признать, что три великие державы, взлелеявшие ее под своим крылом, снабдили ее вполне приличным приданым. По какой же странной, роковой случайности выпало на долю Баварского короля сыграть при этом роль Злой феи? И, право, он даже слишком хорошо выполнил эту роль, снабдив новорожденное королевство пагубным даром своего Регентства: надолго будет памятен Греции этот подарок «на зубок» от Баварского короля. Прошло около десяти месяцев как Регентство взялось за дело, и оно уже успело на целые годы испортить будущность Греции».82*
Таково начало этой депеши. Изящество стиля и блистательная ирония делают ее произведением художественным; это своего рода эссе на тему о судьбах современной Греции. Однако, как справедливо заметил К. В. Пигарев, «на одном литературном таланте дипломату нелегко построить свою карьеру»178. Педантичный Гагарин нашел проект депеши «недостаточно серьезным» и отказался его принять179.
Трудно сказать, почему Тютчев, прекрасно владевший формой и стилем дипломатических депеш, на этот раз избрал такую вызывающе несоответствующую правилам дипломатической бюрократии форму. Не было ли это сознательным эпатажем в адрес Гагарина?
Сухому и чопорному Гагарину был чужд нервный и изменчивый нрав Тютчева, его неспособность подчиняться дисциплине, его живой, ироничный ум. Отношения между ними не складывались. По-видимому, возник некий психологический барьер — то, что на языке XX-го века носит название «психологической несовместимости». В результате, к концу 1833 года в Мюнхенской миссии возникла совершенно четкая расстановка сил: Гагарин всецело опирался на Крюденера, тогда как Тютчев, написав после возвращения из Навплии две незначительные по содержанию депеши180, в течение последующих двух лет в работе миссии практически не участвовал. Никаких следов его деятельности за 1834—1835 гг. в архивах Мюнхенской миссии и Канцелярии Министерства иностранных дел не обнаружено (исключение составляет лишь одна депеша, написанная его рукой в октябре 1835 г.181).
но и вследствие непрекращающихся денежных затруднений, вновь представших перед ним во всей своей неразрешимости. И хотя Элеонора мужественно брала на себя большую часть связанных с этим забот, Тютчев знал о них, пытался их разрешить и страдал от безвыходности сложившейся ситуации.
Перед отъездом Тютчева в Навплию над ним висел долг в 12000 р. 10 сентября, едва проводив мужа, Элеонора взывала к Н. И. Тютчеву о помощи: «Напишите папеньке, сделайте все возможное, чтоб добиться его согласия на постепенную уплату этих 12 000 рублей»83*. А в октябре, в ожидании ответа на свою мольбу, Элеонора была не в состоянии оплатить квартиру, которую занимала ее семья183. Родители Тютчева, как всегда, откликнулись на заботы сына, но не могли выплатить весь долг полностью. Тем не менее, посланная ими сумма на какое-то время, по словам Элеоноры, избавила ее и мужа от «главных забот»184. Но долги оставались и снова росли. «Жить на 10000 рублей при требованиях занимаемого нами положения, при детях и людях, число которых с каждым годом увеличивается, почти невозможно»84* — жаловалась Элеонора Н. И. Тютчеву185.
Попытался помочь Гагарин. Несмотря на отчуждение, разделявшее его и Тютчева, Гагарин относился к нему с уважением и искренне сочувствовал его тяжелому материальному положению. В ноябре 1834 г., через год с небольшим после своего первого ходатайства о денежном вознаграждении Тютчеву, которое, как мы уже знаем, увенчалось успехом, Гагарин обратился к Нессельроде с аналогичной просьбой, сопроводив ее характеристикой Тютчева, в высшей степени лестной: «Коллежский асессор Тютчев, состоящий при посольстве в должности 2-го секретаря, — человек редких достоинств, редкой широты ума и образованности, притом нрава в высшей степени благородного. Он женат и обременен многочисленной семьей, а потому при скромных средствах, коими он располагает, лучшей для него наградой было бы денежное пособие, и я настоятельно прошу вас, Граф, испросить для него от Императорских щедрот годовой оклад, другими словами, 1000 рублей ассигнациями».85*
Но на этот раз ходатайство Гагарина успеха не имело — ответа на него не последовало. «Остается только надежда на место Крюденера, — писала Элеонора в начале января 1834 года, — так как эта столь желанная преемственность должна наконец наступить»187. Слухи об ожидаемом повышении Крюденера и надежды на получение его места — лейтмотив ее писем за 1833—1835 гг.
Наконец, летом 1835 г. Тютчев решается действовать самостоятельно. Воспользовавшись пребыванием Нессельроде на водах в Карлсбаде, он отправляется туда, чтобы лично просить вице-канцлера о повышении. Встреча состоялась, и Тютчев возвратился в Мюнхен, обнадеженный благожелательностью Нессельроде и его обещаниями86*. А потому, когда в октябре стало известно о предстоящем переводе Крюденера, Тютчев счел возможным обратиться к Нессельроде с личной просьбой о предоставлении ему освобождающегося места первого секретаря Мюнхенской миссии. <22 октября>/3 ноября 1835 г. он писал: «При нашем свидании, коим Вы меня удостоили, Граф, во время Вашего последнего пребывания в Карлсбаде и о коем я по сей день храню благодарную память, Вашему Высокопревосходительству угодно было заверить меня, что Вы не преминете вспомнить обо мне при первой же возможной вакансии. И вот, по возвращении князя Гагарина191 я узнал, что г-н Крюденер скоро получит новое назначение. Таким образом, место 1-го секретаря Мюнхенской миссии станет вакантным. Осмеливаюсь просить у Вашего Высокопревосходительства сие место для себя»87*.
Кратко перечислив свои служебные заслуги (эту часть его письма мы цитировали выше) и изложив свою просьбу, Тютчев останавливается на причинах, которые делают для него место Крюденера «предпочтительнее всякому другому» («de préférence à toute autre»):
«Несмотря на то, что в будущем меня ожидает получение независимого состояния, уже в течение многих лет я приведен к печальной необходимости жить службой. Незначительность средств, отнюдь не отвечающая расходам, к коим меня вынуждает мое положение в обществе, против моей воли наложила на меня обязательства, исполнению коих может помочь только время. Такова первая причина, удерживающая меня в Мюнхене. Даже выгодное перемещение по службе, пусть с повышением в чине, непременно принудило бы меня к новым расходам, кои вкупе с прежними столь значительно бы усугубили мое затруднительное положение, что покровительство Вашего Высокопревосходительства оказалось бы призрачным из-за материальной невозможности для меня им воспользоваться.
Как я уже говорил, Милостивый Государь Граф, служба доставляет мне средства к жизни. Уверяю Вас, я бы не стал останавливаться на этом обстоятельстве, ежели бы я был один... но у меня жена и двое детей. Конечно, никто лучше меня не понимает, что женитьба в столь непрочном, зависимом состоянии, как мое, есть самая непростительная ошибка. Я сознаю сие, поскольку уже 7 лет расплачиваюсь за нее. Но я был бы глубоко несчастлив, ежели бы за мою ошибку расплачивались три совершенно невинных существа.
Впрочем, ежели и существует страна, где бы я льстил себя надеждой приносить некоторую пользу службой, так это решительно та, в коей я ныне нахожусь. Длительное пребывание здесь, благодаря последовательному и серьезному изучению страны, продолжающемуся поныне как по внутреннему влечению, так и по чувству долга, позволило мне приобрести совершенно особое знание людей и предметов, ее языка, истории, литературы, общественного и политического положения, — в особенности той ее части, где я служу. Все сии причины купно дают мне некоторое право надеяться, что, по крайней мере, здесь я смогу должным образом оправдать милость, о коей прошу»88*.
Ответом на это письмо был вежливый отказ. Нессельроде мотивировал его тем, что произведенное согласно указу императора сокращение должностей оставило многих служащих не у дел: «...любая вакансия за границей рассматривается Императорским кабинетом как возможность вознаграждения тех, кто потерял свою службу. Сии особые обстоятельства, требующие принятия особых мер, делают совершенно невозможным в настоящее время удовлетворение Вашей просьбы в отношении должности, освобождающейся в Мюнхене89*. Желая смягчить свой отказ, Нессельроде сообщает Тютчеву, что в вознаграждение его заслуг он удостоен звания камергера.
сорокалетний барон Апполоний Мальтиц, много лет прослуживший в Бразилии в должности поверенного в делах. Все это полностью закрывало перед Тютчевым возможность продвижения по службе в Мюнхене. Он пытается иронически отнестись к сложившейся ситуации: «Г-н Вице-Канцлер хуже тестя Иакова. Тот, по крайней мере, заставил своего зятя работать только семь лет, чтобы получить Лию, для меня срок был удвоен. Они правы в конце концов. Так как я никогда не относился к службе »90*. Однако далее для иронии уже нет места. Тютчев продолжает: «Тем временем положение мое становится все более и более ложным. Я не могу помышлять о возвращении в Россию по той простой и наиприятнейшей причине, что мне не на что будет там существовать, с другой стороны, у меня нет ни малейшего разумного повода упорно держаться службы, которая ничего не обещает мне в будущем»91*.
Начиналось самое тяжелое время в мюнхенской жизни Тютчева.
Крюденер готовился к отъезду, появления Мальтица ждали не ранее осени, а в ближайшем будущем Тютчева ожидала перспектива на долгий срок остаться единственным помощником Гагарина, исполнителем обязанностей, соответствующих той самой должности, в назначении на которую ему было отказано. Тяжелое душевное состояние вновь овладело им.
Но не только служебные неудачи были причиной этого состояния. В жизнь Тютчева вошла новая любовь — сильная и глубокая. Еще в 1833 году случайная встреча на балу свела его с баронессой Эрнестиной Дёрнберг и с тех пор навсегда связала с этой женщиной, ставшей впоследствии его второй женой. Отношения их развивались медленно и неровно, но к тому времени, о котором идет речь, они вполне определились. Мучительная раздвоенность овладела Тютчевым — Элеонора была ему по-прежнему дорога.
исходу. В порыве отчаяния она нанесла себе несколько ударов маскарадным кинжалом и выбежала на улицу, где, потеряв сознание, упала, обливаясь кровью.
Разразился скандал, последствия которого не замедлили сказаться. Дипломат, замешанный в скандале, — фигура нежелательная для посольства, к которому он принадлежит. 3 мая 1836 года Гагарин отправил с Крюденером, уезжавшим в Петербург, письмо, в котором просил Нессельроде о переводе Тютчева из Мюнхена. При этом он поручил Крюденеру рассказать вице-канцлеру об обстоятельствах, побудивших его обратиться
ЭРНЕСТИНА ДЁРНБЕРГ
Портрет работы Й. Штилера (масло). Мюнхен, 1834
Собрание баронов Риттер (Бавария)
«Литературного наследства»
(предоставлена г-ном Рональдом Лэйном)
с этой просьбой. Гагарин писал: «...умоляю вас, Граф, уделите самое благосклонное внимание всему, что он будет говорить вам о господине Тютчеве, о его злополучии, о его отчаянном положении и о самой настоятельной необходимости его из этого положения вывести. При способностях весьма замечательных, при уме выдающемся и в высшей степени просвещенном, господин Тютчев не в состоянии ныне выполнять обязанности секретаря миссии по причине того пагубно-ложного положения, в которое он поставлен своим роковым браком. Во имя Христианского Милосердия, умоляю Ваше Высокопревосходительство извлечь его отсюда, а это может быть сделано лишь при условии предоставления ему денежного пособия в 1000 руб. для уплаты долгов: это было бы счастие для него и для меня92*. Далее следует знаменательное признание. Оказывается, Гагарин еще раньше просил о том, чтобы его сын Евгений, служивший в Российском посольстве в Вене, был временно откомандирован в Мюнхен: «Он воспринял традиции бар. Крюденера и станет моей правой рукой, моей опорой, ибо от г-на Тютчева уже нечего ожидать»19893*, тогда как в мае в его распоряжении оставался один Тютчев.
Тем не менее документы свидетельствуют, что и в этой ситуации служебные обязанности не слишком обременяли Тютчева: в мае — июне его рукой было написано всего 5 документов: краткое письмо Гагарина министру иностранных дел Баварии (8/20 мая) и четыре столь же кратких отношения Гагарина в ДХиСД (8/20, 12/24 мая и 15/27 июня)200. Затем последовала двухнедельная курьерская экспедиция в Вену201
По возвращении из Вены Тютчев узнает, что Гагарин намерен ехать на лечение в Карлсбад и на время своего отсутствия оставляет его в качестве временного поверенного в делах. За шесть недель пребывания на этом посту временный поверенный написал одно незначащее письмо министру иностранных дел Баварии (20 июля/11 августа) и два донесения в ДХиСД: первое — о своем назначении на этот пост (1/13 июля) и второе — о снятии с себя полномочий в связи с возвращением Гагарина (22 августа/3 сентября)202.
23 августа/4 сентября на имя Тютчева пришло пособие для уплаты долгов203, о котором еще весной ходатайствовал Гагарин как о необходимом условии перевода Тютчева на новое место. Три дня спустя Гагарин направляет Нессельроде просьбу предоставить Тютчеву возможность провести зиму в Петербурге: «Я не вижу препятствий, с точки зрения интересов службы, против его отсутствия», — пишет он204205. Вероятно, это объясняется тем, что сын его Евгений еще не приехал, и Гагарин, уже тяжело больной, боялся остаться в одиночестве.
Сообщая об этом родителям, Тютчев жалуется: «вся работа, более чем когда-либо, лежит на мне одном»206. О чрезвычайной его занятости пишет и жена. По ее словам, в ноябре Тютчев был «так занят отправлением депеш», что не мог писать ни родителям, ни брату207. Однако документы говорят о другом — в делах Мюнхенской миссии нет депеш за ноябрь-декабрь 1836 г. (обнаружено лишь одно, написанное рукой Тютчева письмо Гагарина в ДХиСД 208. Что же касается до сношений миссии с министром иностранных дел Баварии, то они ограничиваются пятью письмами Гагарина, написанными рукой Тютчева в сентябре 1836 — феврале 1837 г.209 К тому же именно в это время при Гагарине находился его сын Евгений, которого отец называет своим «единственным помощником в делах управления миссией»: «Ныне слабое мое здоровье лишает меня возможности писать, а диктовать я могу лишь ему одному. К тому же он ведет все дела канцелярии, и если я, будучи едва в состоянии ходить и писать, лишусь его помощи, положение мое будет крайне затруднительным»210. И все же уехать и оставить больного Гагарина Тютчев не мог.
В течение зимы супруги Тютчевы твердо решили воспользоваться предстоящим отпуском, чтобы добиться в Петербурге нового назначения. Об этом Эл. Тютчева писала Н. И. Тютчеву 5 декабря 1836 г.: «Надеюсь, что в Петербурге мы устроим это, тем более, что с недавнего времени Нессельроде относится к нему весьма благожелательно»94*
9 февраля 1837 г. в Мюнхен прибыл Мальтиц, а две недели спустя, 24 февраля, Гагарин скончался212. 1 апреля был назначен новый посол213, и теперь уже Тютчева ничто не задерживало. Отпуск был получен, родители прислали денег на дорогу и на уплату долгов. 21 мая 1837 г. Тютчевы покинули Мюнхен, чтобы уже не возвращаться более в этот город. Впереди их ожидал Петербург и надежда на новое назначение.
Сноски
50* «Quant à la gratification que nous attendions plus impatiemment que le reste elle n’est pas arrivée, il faut en faire notre deuil»122.
51* C’est un des plus grands désagréments qui pouvaient m’arriver»123.
52* «C’est un coup bien sensible pour nous; nous perdons le chef le plus aimable, nous ayant témoigné continuellement tout la bonté et même tout l’attachement possible. <...> Il désire, comme vous le pensez, que Théodore reste auprès de lui; cela ne se pourrait que si on lui accordait la place de premier secrétaire à la Haye»124.
53* «J’ai besoin d’avis et de consolations»
54* «La Providence vous envoye à nous pour nous aider et secourir dans tous les troubles et incertitudes qui nous submergent»126.
55* «Il a dans son abord quelque chose de sec et de froid qui blesse doublement dans nos rapports avec lui <...> De l’humeur dont vous connaissez votre frère, cette manière d’être fausse je le crains leur rapports; la gêne et la froideur s’établissant de part et d’autre, il n’y a plus de rapprochement possible. Cette perspective me désole».
56* «Gagarin, pour d’autres, même pour moi, a des moments d’abandon et la faute de cette contrainte n’est pas à lui seul. Vous savez ce que c’est: une fois blessé ou prévenu Théodore n’est plus lui-même, son air prétentieux et piqué, ses phrases mordantes ou son silence boudeur tout dénature sa manière d’être et je conçois qu’il paraisse désagréable. C’est donc des deux côtés un cercle vicieux <...>»130.
57* «Devinez vous ce que c’est? Non... C’est le commencement de la fin».
58* Навплия (Навплион) в то время была столицей Греции.
59* «L’Empereur se propose à faire par votre organe un appel direct au Roi de Bavière, pour conjurer ce Souverain d’interposer son Autorité paternelle afin de décliner à temps et prévenir une union, qui n’est pas faite pour assurer le repos et la prospérité de la Grèce. <...> Les principes de la révolution de Juillet et le Gouvernement auquel ils ont donné la naissance, ne sont pas de nature à trouver un accueil favorable auprès de la Cour de Munich. Mais c’est justement ce motif qui nous autorise doublement à craindre que le projet d’Alliance conçu par le Cabinet des Tuileries, aura pu demeurer inconnu jusqu’ici au Ministère de Bavière. Il est probable en effet que le Gouvernement français prévoyant les difficultés que l’accomplissement de ses desseins pourrait rencontrer à Munich, aura redoublé de soins pour couvrir ce projet de mystère et aura cherché d’abord à en assurer le succès par les moyens d’influence dont il dispose à Nauplie. Il aura jugé en consequence, non sans fondement que pour gagner une chance de plus de réussite, il lui faudra préparer d’abord les voies de faire accepter son plan d’Alliance par la Régence grecque afin de rendre plus difficiles au Cabinet de Munich les moyens d’arrêter ensuite l’exécution d’un projet, déjà adopté en principe par la Cour qui y est le plus directement intéressée. Cette considération nous a parue d’une si haute importance, que nous avons cru devoir ne pas perdre un seul instant pour communiquer au Ministère Bavarois le premier avis qui nous est parvenu, afin que Sa Majesté le Roi, averti à temps d’une combinaison, dont l’existence lui peut être inconnue, puisse user de tout l’acsendant dont Il dispose sur le jeune Souverain et sur les Ministres qui l’environnent, pour déjouer une intrigue, ourdie en secret par le Gouvernement de Louis Philippe»135.
60* «Le Roi me dit ensuite qu’Il voudrait écrire à son fils, mais de manière à ce que Sa lettre lui parvienne, directement, sans passer par les mains du Comte Armansperg, “car, dit Il, je ne réponds pas qu’il n’ouvre mes lettres et ne supprime ce qui ne lui convient pas”. Ce désir me parut assez important pour dire au Roi, que si Sa Majesté voulait me confier Sa lettre, je l’expédierais à M-r Catacazi»137.
61* «Mon Prince, je profite de l’aimable offre que vous m’avez faite, en vous envoyant l’incluse dans laquelle je me suis prononcé d’une manière aussi positive que je l’ai fait aujourd’hui envers vous. Je désire infiniment lui-même cette lettre à mon fils138.
62* «Du bist ein zu guter Sohn um hinter dem Rücken deiner Vaters eine Heiratsunterhandlung zu führen; arg, sehr arg wäre dieses von der Regentsschaft, dennoch möglich, da, es ist sicher, in früheren Zeiten wenigstens die Mehrheit ihrer Mitglieder, namentlich Gr. Armansperg, zu dem tricolorum Franzreich sich hineigten, von Dir ist unmöglich<...> Entschieden gegen eine solche Heirat bin ich139.
63* «Immédiatement après l’audience <...> M. de Gagarine a expédié à M. de Tutcheff, secrétaire de la Légation Russe, l’ordre de se tenir prêt à porter en Grèce les dépèches qui lui seraient remises dès le retour de ce Ministre à Munich»140.
64* «M. de Tuttcheff parle d’une course à Venise et fait un mystère de cette mission dont le corps diplomatique n’a pas généralement connaissance. <...> Je me borne donc à informer Votre Excellence de la mission très prochaine de M. de Tuttcheff; elle est positive et a un but spécial»143.
65* «Il paraît certain que M-r de Tuttcheff porte à Nauplie des représentations de Sa Majesté Bavaroise à la Régence»144.
66* «Je sais maintenant, d’une manière assez positive que le Prince Gagarine a été chargé de faire auprès du Roi Ludwig des représentations sur la marche de la Régence grecque et sur l’esprit qui anime la majorité de ses membres. C’est à la suite des représentations que l’envoi de Mr. de Tuttcheff a été décidé145.
67* «Des représentations sur la continuation du séjour des troupes françaises en Grèce font partie des instructions données à Mr. de Tutchef»146.
68* «A la suite des communications faites au Roi Ludwig par Mr. Gagarine, le secrétaire de la Légation Impériale en Bavière Mr. de Tutchef avait reçu l’ordre de se préparer à remplir en Grèce une mission sur l’objet de laquelle on est réduit à de simples conjectures mais qui doit nécessairement avoir quelque but important. Dans le cas où Mr. de Tutchef se rendrait effectivement à Nauplie, vous serez à portée <...> d’observer jusqu’à quel point ces conjectures sont fondées, et de connaître le but réel de sa mission»147.
69* Первоначально Тютчев намеревался ехать через Венецию (об этом сообщали в своих донесениях А. де Водрей и Б. Берту де Самбуй148; о том же писала и Эл. Тютчева149). Причины изменения маршрута неизвестны. Возможно, что в Венеции не предвиделось корабля, который следовал бы в Грецию.
70* «M-r Toutcheff secrétaire de la Légation Impériale à Munich est arrivé en Grèce, porteur d’une expédition de M-r le Prince Gagarin <...>. J’ai reçu également par cette voie la lettre qu’il a plu à Sa Majesté le Roi de Bavière de faire parvenir à son fils par mon organe»162.
71* «Tout ce que j’ai pu apprende ici au sujet du projet d’alliance conçu par Louis-Philippe, doit me faire croire que la proposition en a été faite, mais qu’elle n’a pas été accuillie de manière à encourager le Ministre Président de France à poursuivre sa négociation»163.
72* Патрас (ныне Патры) — порт на севере Пелопонесского п-ва.
73* «Ma première pensée avait été de me rendre moi-même à Patras, où je savais que le Roi devait séjourner quelque temps, mais cette course que j’aurais faite dans le but de rejoindre Sa Majesté aurait donné lieu dans le public à des bruits et à des interprétations qu’il m’a paru plus prudent d’éviter. Désirant toutefois remplir fidélement les ordres que Sa Majesté le Roi de Bavière m’avait transmis par votre organe, mon Prince, et faire parvenir entre les mains du Roi Othon le pli qui lui était adressé, je l’expédie aujourd’hui même à Patras par M-r Tutcheff»164.
74* «Herr v. Tjutcheff <...> hat mich durch seine schnelle Abreise sehr unangenehm überrascht».
75* Морея — одно из названий Пелопонесского п-ва, принятое в XIX веке.
76* «Mr. Toutcheff que j’ai réexpédié pour Munic en lui indiquant son itinéraire par la Morée, Corfou et Ancone, doit rencontrer Sa Majesté à Patras et aura la facilité de lui remettre mon pli sans aucune interméditaire»167.
77* «Au retour du Roi dans sa résidence, je me suis empressé de lui faire parvenir en mains propres la lettre dont M. Tutscheff a été porteur et qu’il n’avait pas pu lui remettre à Patras»168.
78* «Trieste, 3 Novembre. So eben ist ein Schiff vor Anker gegangen, welches Nauplia am 8 October verlassen, und unter andern Passagieren <...> den russischen Legationssekretär v. Tutscheff an Bord hat, welcher von einiger Monaten mit einer Mission von der russischen Gesandschaft in Munchen nach Nauplia gegangen war»169.
79* «M. de Tjutcheff <...> poursuivi en vain le Roi Othon pour parvenir à rejoindre Sa Majesté; il n’a pu voir qu’une seule fois M. le C-te Armansperg»173.
80* «M-r de Tjutcheff est parti pour retourner à Munich, n’ayant pas pu même être présenté au Roi <...> et sans avoir fait non plus aucune communication à la Régence, soit de la part de sa Cour, soit de la part du Roi de Bavière»174.
81* «Quant à la mission du secrétaire de la Légation Russe, une lettre de Mr. d’Armansperg se borne à ces mots: “Mr. Tjutcheff s’est fort mal conduit en Grèce, mais il n’a rien obtenu”»175.
82* «Les contes de fées nous montrent quelquefois un merveilleux berceau autour duquel viennent se réunir les génies protecteurs du nouveau-né. Après qu’ils ont doté l’enfant privilégié de leurs plus heureuses influences, on ne manque jamais de voir arriver une fée malfaisante qui attache au berceau de l’enfant quelque charme funeste qui a pour l’effet de détruire ou de gâter les dons brillants que des puissances amies venaient de lui prodiguer. Telle est à peu près, l’histoire de la Royauté grecque. On ne saurait disconvenir que les trois grandes puissances qui l’ont couvée sous leur aile, ne l’aient dotée fort honorablement. Par quelle étrange fatalité était-il réservé au roi de Bavière de se charger, dans cette circonstance du rôle de la fée Malfaisante? Et certes, il ne s’en est que trop bien acquitté, en attachant aux déstinées de la royale nouveau-née le maléfice de sa Régence: la Grèce se souviendra longtemps des étrennes du roi de Bavière. Voilà, tantôt dix mois que la Régence est à l’oeuvre, et déjà elle a gâté pour plusieurs années l’avenir de Grèce»177.
83* «Ecrivez à papa, faites ce que vous pouvez pour obtenir qu’il s’engage à payer peu à peu ces 12 000 Rb.»182.
84* «Il est presque impossible de vivre avec les exigence de notre position, avec les enfants et le monde qui augmente chaque année et ne pas dépenser que 10000 Rb.».
85* «L’assesseur de Collège Tutcheff qui est attaché à la légation en qualité de 2-d secrétaire est un homme d’un rare mérite, d’une portée d’esprit et d’une instruction peu commune et du plus noble caractère. Marié et chargé d’une famille nombreuse pour ses moyens de finance, une véritable récompense serait pour lui une gratification pécuniaire, c’est avec les plus vives intances que je vous sollicite, Monsieur le Comte d’obtenir pour lui, de la magnificence Impériale une année de traitement c’est-à-dire mille Rbl. bonifiés»186.
86* Предположение, что это произошло летом 1834 г. (Гладкова, Лебедев 1. С. 156— сначала июля до начала октября188. 1/13 августа отбыл за границу император Николай I; он надолго задержался в Берлине, где его принимал прусский король, а затем в Тёплице, где встречался с австрийским императором189. Нессельроде должен был участвовать в этих встречах и переговорах, которые длились до конца сентября (10/22 сентября Николай I покинул Тёплиц и направился в Прагу, а через несколько дней Нессельроде выехал в Петербург190). Таким образом пребывание Нессельроде в Карлсбаде могло иметь место только до начала этих переговоров, т. е. в июле или в августе. Тогда же состоялась и встреча Тютчева с ним.
87* «Dans l’entrevue que Vous m’avez fait l’honneur de m’accorder, Monsieur le Comte, lors de Votre dernier séjour à Carlsbad et dont je conserve un si reconnassant souvenir, Votre Excellence a daigné m’assurer qu’Elle ne manquerait pas de songer à moi, à la première vacance qui viendrait à se présenter. Or, j’ai été informé, à la suite du retour du Prince Gagarin que M-r de Krudener serait incessement appelé à une nouvelle destination. La place de 1-er Secrétaire de Légation à Munich va donc devenir vacante. J’ose la demander à Votre Excellence»192.
88* «Bien que destiné à avoir, un jour, une fortune indépendante, je me trouve depuis des années, réduit à la triste nécessité de vivre du service. La modicité de cette ressource, hors de toute proposition avec la dépense à laquelle me condamne la position sociale où je me trouve placé, m’a forcément imposé des engagements que le temps seul peut me mettre à même de remplir. C’est déjà là un premier lien qui me retient à Munich. Un déplacement, même avantageux sous le rapport du service, même accompagné d’un avancement m’obligerait nécessairement à des dépenses nouvelles, qui s’ajoutant aux anciennes, pourraient à tel point accroître les embarras de cette position, que la faveur que Votre Excellence croirait m’avoir accordée, en deviendrait illusoire par l’impossibilité matérielle où je me trouverai d’en profiter.
Or j’ai eu l’honneur de Vous dire, Monsieur le Comte, que j’avais besoin du service pour vivre. J’insisterai beaucoup moins sur cette considération, je Vous assure, si j’étais seul... mais j’ai une femme et deux enfants. Certes, personne ne saurait être plus persuadé que je ne le suis, que dans une position précaire et subalterne comme la mienne, le mariage est la plus impardonnable des imprudences. Je le sais, puisqu’il y a 7 ans que je l’expie. Mais je serai profondément malheureux, je l’avoue, si l’expiation de ce tort s’étendait à trois êtres qui en sont parfaitement innocents.
D’ailleurs, s’il y a un pays où je puisse me flatter d’être de quelque utilité pour le service, c’est assurément celui-ci. La connaissance très particulière des hommes et des choses que <le> long séjour que j’y ai fait, m’a mis à science d’acquérir, des études suivies et sérieuses faites plus encore par goût que par devoir, sur l’état social et politique de l’Allemagne, et surtout de cette partie de l’Allemagne, sur sa langue, son histoire, sa littérature, toutes ces raisons réunies me donnent quelque droit d’espérer qu’ici du moins, je pourrait justifier, jusqu’à un certain degré, la faveur que je sollicite»193.
89* «...ésente à l’étranger doit être considérée par le Ministère Impérial comme un moyen d’indemniser ceux qui viennent d’être privés de leurs emplois. Les arrangements que cette circonstance spéciale rend nécessaires me mettent donc dans l’impossibilité absolue de réaliser pour le moment le voeu que Vous m’avez exprimé à l’égard du poste qui deviendra vacant à Munich»194.
90* «Mr. le Vice-Chancellier est pis que le beau-père de Jacob. Au moins celui-là n’a fait travailler son gendre que 7 ans pour obtenir Lia, pour moi la mesure était doublée. Ils ont raison après tout. N’ayant jamais pris au sérieux, il est juste que le service aussi se moque de moi»195.
91* «En attendant, ma position se fausse de plus en plus. Je ne puis songer à retourner en Russie par la simple et excellente raison que ne saurais comment faire pour y exister, et d’autre part, je n’ai pas le moindre petit motif raisonnable pour persévérer dans une carrière qui ne m’offre aucune chance d’avenir»196.
92* «...je vous supplie Monsieur le Comte de lui accorder votre plus bienveillante attention, lorsqu’il vous parlera de Monsieur Tuttscheff, de sa position malheureuse et désespérée, et de la nécessité la plus urgente de l’en tirer. Monsieur Tuttscheff avec des talents fort remarquables, un esprit aussi cultivé que distingué, par la fâcheuse et fausse situation dans laquelle il s’est placé par son funeste mariage est actuellement hors d’état de remplir les fonctions de Secrétaire de Légation, et c’est au nom de la Charité Chrétienne que je supplie Votre Excellence de le tirer d’ici, ce qui ne peut se faire qu’en lui accordant une gratification pécuniaire de 1000 Rbl. pour acquiter ses dettes: ce serait une bonne fortune pour lui et pour moi»197.
93* (4/16 января 1837 г.)199.
94* «L’espère qu’en allant à Pétersbourg nous arrangerons cette affaire d’autant plus que depuis quelque temps Nesselrode lui donne des témoignages de bienveillance»211.
96* «...segelte die Korvette mit Hrn. v. Gasser und seinen Gattin, so wie mit Familien des Grafen v. Armansperg am 20 Nachts nach Maraphonis ab»
Примечания
122 . Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 6 об.
123 Письмо Тютчева Н. И. Тютчеву. 1 июня 1832 г. // Письма к брату. С. 433, 434 (на фр. яз. и в пер.).
124
125 Письма к брату. С. 433 (на фр. яз), 434 (перевод).
126 Там же. С. 432 (на фр. яз.), 433 (перевод).
127 Депеша Г. И. Гагарина К. В. Нессельроде. № 1. 5/17 июня 1833 г. // . 1833. № 142. Л. 83—83 об.
128 См. об этом письме Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву от 13 июня 1833 г. (Современники о Тютчеве. С. 189).
129 Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 5 об. — 6 (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 188—189 (перевод).
130 . Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 6 (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 189 (перевод).
131 МурановоСовременники о Тютчеве. С. 188 (перевод).
132 Современники о Тютчеве. С. 190.
133 . № 98. Л. 11—11 об., 13.
134 Канцелярия МИД. 1833. № 142. Л. 237—248.
135 Там же. Л. 244 об. — 246 об.
136 3. 15/27 июля // Канцелярия МИД. 1833. № 142. Л. 91—91 об.
137 Депеша Г. И. Гагарина К. В. Нессельроде. № 4. 15/27 июля // Канцелярия МИД 142. Л. 97—98 об.; Lane 2. Р. 269.
138 Канцелярия МИД. 1833. № 142. Л. 95; . Р. 269 (на фр. яз.).
139 Lane 2. Р. 277 (на нем. яз.).
140 Lane 2
141 Дата отъезда Тютчева указана в депеше английского посла лорда Эрскина от 4 августа 1833 г. // Lane 2. Р. 268.
142 Тютчев в Мюнхене
143 Lane 2. P. 266—267.
144 Lane 2. P. 268 (на фр. яз.).
145 . P. 267 (на фр. яз.).
146 Lane 2. P. 267 (на фр. яз.).
147 Lane 2
148 Lane 2. P. 266, 268 (на фр. яз.).
149 Современники о Тютчеве. С. 191 (пер. с фр. яз.)
150
151 Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву 10 сентября 1833 г. // Современники о Тютчеве. С. 191 (пер. с фр. яз.).
152 Там же.
153 Lane 2. Р. 276 (на нем. яз.); Глассе. С. 447 (пер.).
154 Lane 2. P. 271.
155 Депеша К. Гассера королю Людвигу. 7 октября 1833 г. // Lane 2Глассе. С. 447 (пер.).
156 Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 10 сентября 1833 г. // Современники о Тютчеве
157 Депеша К. Гассера королю Людвигу. 7 октября 1833 г. // Lane 2. Р. 273 (на нем. яз.); Глассе
158 Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 23 сентября 1833 г. // Современники о Тютчеве. С. 192 (пер. с фр. яз.).
159 Депеша Г. А. Катакази Г. И. Гагарину. 26 сентября/8 октября 1833 г. // . 1833. № 83. Л. 234; Allgemeine Zeitung. 1833. 12 November. № 316. Beilage. S. 1264.
160 Депеша Г. А. Катакази К. В. Нессельроде. 30 сентября/12 октября 1833 г. // . 1833. № 83. Л. 225 об.
161 «...в ночь на 20-е корвет отплыл в Марафон, имея на борту г-на Гассера с супругой и семью Графа Армансперга».96* (Allgemeine Zeitung 316. Beilage. S. 1264).
162 Депеша Г. А. Катакази К. В. Нессельроде. 30 сентября/<12 октября> 1833 г. // Канцелярия МИД. 1833, № 83. Л. 231.
163 Депеша Г. А. Катакази Г. И. Гагарину. 26 сентября/8 октября 1833 г. // . 1833. № 83. Л. 234—234 об. (копия).
164 Там же. Л. 233—233 об.
165 Депеша К. Гассера королю Людвигу. 7 октября 1833 г. // Lane 2Глассе. С. 450 (пер.).
166 Allgemeine Zeitung. 1833. 12 November. № 316. Beilage. S. 1264; 9 November. № 313. Beilage. S. 1252.
167 <12 октября> 1833 г. Канцелярия МИД. 1833. № 83. Л. 231—231 об.
168 Депеша Г. А. Катакази Г. И. Гагарину. 31 октября/12 ноября 1833 г. // Мюнхенская миссия 29. Л. 263.
169 Allgemeine Zeitung. 1833. 12 November. № 316. Beilage. S. 1264
170 Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 1/13 января 1834 г. // Современники о Тютчеве
171 Письмо короля Людвига королю Оттону. 14 ноября 1833 г. // Lane 2. P. 277 (на нем. яз.); Глассе
172 Lane 2. P. 272.
173 Там же // Lane 2
174 Lane 2. P. 274.
175 Lane 2. P. 274.
176 —21. М., 1935. С. 182.
177 Изв. АН СССР по рус. яз. и словесности. 1928. Т. 1, кн. 2. С. 529 (на фр. яз.) и 533 (пер.); Тютчев Ф. И. Стихотворения. М., 1935 (пер.).
178 Пигарев К. В. Указ. ст. С. 182.
179 Тютчев в Мюнхене. С. 60.
180 Канцелярия МИД. 1833. № 142. Л. 135—136; 1834. № 135. Л. 3—4.
181 Депеша Г. И. Гагарина Х. А. Ливену. 13/25 октября 1835 г. // Канцелярия МИД 149. Л. 98—99.
182 Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 13 (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 191 (пер.).
183 — Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 480. Л. 71.
184 Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 13 января 1834 г. // МурановоСовременники о Тютчеве. С. 193 (пер.).
185 Там же // МурановоСовременники о Тютчеве. С. 193 (пер.).
186 Депеша Г. И. Гагарина К. В. Нессельроде. 24 ноября/6 декабря 1834 г. // Колл. документ. материалов 102. Л. 1—1 об. (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 194 (перевод).
187 Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 13 января 1834 г. // Современники о Тютчеве
188 Вся дипломатическая почта обычно адресовалась лично Нессельроде (см. напр.: Канцелярия МИД. 1834, № 135), тогда как в его отсутствие она адресовалась лицам, его в это время замещавшим, — П. Г. Дивову или Х. А. Ливену. В период с 25 июня/7 июля по 14/26 октября 1835 г. дипломатическая почта адресовалась Х. А. Ливену (см. напр.: Канцелярия МИД 149).
189 Journal de S. -Pétersbourg. 1835. № 93, 3/15 августа и далее.
190 «Journal de S. -Pétersbourg. 1835. № 118 и 120, 1/13 августа и 5/17 октября; см. также примеч. 191.
191 3/15 октября 1835 г. Г. И. Гагарин возвратился в Мюнхен после четырехмесячного отпуска; на обратном пути он остановился в Дрездене, где встретился с Нессельроде, который возвращался из Тёплица в Петербург (об этом сообщается в депеше Гагарина Х. А. Ливену от 14/26 октября. — Канцелярия МИД 149. Л. 96—97). По-видимому, тогда же Нессельроде сообщил ему новость о назначении Крюденера.
192 Гладкова, Лебедев 1. С. 150 (на фр. яз.), 153 (пер.).
193 Там же. С. 151—152 (на фр. яз.); 153 (перевод).
194
195 Письмо Тютчева И. С. Гагарину. 2 мая/<20 апреля> 1836 г. // ЛН-1. С. 505 (на фр. яз.), 507 (перевод).
196 Там же. С. 505 (на фр. яз.); 507—508 (перевод).
197 Колл. документ. материалов 102; л. 2 (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 194 (перевод).
198 Там же.
199 Письмо Г. И. Гагарина К. В. Нессельроде. Мюнхен. 4/16 января 1837 // . 1837. № 142. Л. 32—32 об.
200 Lane 7. Р. 41; Мюнхенская миссия 55. Л. 3, 11, 12, 37.
201 Письмо Тютчева И. С. Гагарину. Мюнхен. 7/19 июля 1836 // Тютчев. Т. II. С. 20.
202 Lane 7. P. 41; Колл. документ. мат-лов 103. Л. 1 и 4.
203 Колл. документ. мат-лов. № 102. Л. 10.
204 Колл. документ. мат-лов. № 104. Л. 1—1 об.
205 Тютчев. Т. II. С. 22—23.
206 Там же. С. 22.
207 Письмо Э. Ф. Тютчевой Е. Л. Тютчевой. Мюнхен. 17/29 ноября 1836 // . С. 196.
208 Отношение Г. И. Гагарина в ДХиСД. Мюнхен. 23 ноября/5 декабря 1836 // Колл. документ. материалов 100. Л. 229, 230.
209 Lane 7. P. 41.
210 Письмо Г. И. Гагарина К. В. Нессельроде. Мюнхен. 4/16 января 1837 // Канцелярия МИД 142. Л. 32—32 об.
211 Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 29 об. (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 205 (пер.).
212 Канцелярия МИД. 1837. № 143. Л. 2.
213 Депеша К. В. Нессельроде Ап. П. Мальтицу. 20 марта/<1 апреля> 1837 г. // Канцелярия МИД 143. Л. 123—123 об.