Динесман Т. Г.: Ф. И. Тютчев. Страницы биографии. К истории дипломатической карьеры
II. В Турине (1837—1839).
Страница 1

II. В ТУРИНЕ
(1837—1839)

В последних числах мая (с. ст.) Тютчев с женой и детьми прибыл в Петербург. Здесь его ждали родители, приехавшие из Москвы, чтобы провести несколько месяцев с сыном и его семьей; здесь ему предстояло добиваться нового назначения. Однако, каким будет это назначение и когда оно воспоследует, предугадать было невозможно. Ведь, как мы уже знаем, штаты российских миссий были невелики и вакансии в них открывались редко. При этом на каждую вакансию находились претенденты, располагавшие связями и покровительством высокопоставленных особ. Тютчев же за 15 лет службы в Мюнхене не приобрел в Петербурге ни связей, ни покровителей (11/23 июня 1837 г. он писал П. А. Вяземскому, что не имеет здесь «положительно никаких местных знакомств»¹).

Тем не менее уже через два месяца после его приезда в Петербург назначение состоялось: 3/15 августа Тютчев был определен на место старшего секретаря² Российской миссии в Турине с окладом в 8000 р. в год и в тот же день отозван из отпуска, более чем за месяц до истечения срока³.

При каких обстоятельствах состоялось это назначение, совершившееся без лишних проволочек, в очень короткий по тем временам срок, остается неизвестным, о них можно только догадываться. Во всяком случае, Тютчев был не совсем прав, утверждая, что он совершенно одинок в Петербурге. Был здесь один человек, на содействие которого он мог рассчитывать и к которому заблаговременно обратился с соответствующей просьбой: «Я только что написал Крюденеру, — сообщал он родителям 31 декабря (с. ст.) 1836 г., — он хорошо знает мои обстоятельства и за последнее время доказал мне свою дружбу и свое стремление помочь мне. Возможно, что он при случае походатайствует за меня перед вице-канцлером»⁴. По всей вероятности, А. С. Крюденер, в то время чиновник Министерства иностранных дел, находившийся в непосредственном подчинении у Нессельроде, действительно просил за Тютчева. Косвенное указание на это содержится в первом письме Тютчева к родителям, написанном по отъезде в Турин: он просит их, а также жену завязывать светские связи и замечает при этом: «Я теперь на опыте убедился, как по нашей службе подобные связи необходимы»⁵. Не исключено также, что Нессельроде вспомнил рекомендацию, которую год назад дал Тютчеву Г. И. Гагарин, писавший о его «способностях весьма замечательных» и «уме выдающемся и в высшей степени просвещенном», а также просьбу Гагарина уделить «самое благосклонное внимание» всему, что будет говорить ему о Тютчеве Крюденер⁶. Быть может, вспомнил он и свое обещание предоставить Тютчеву первую возможную вакансию, — обещание, тут же им нарушенное⁷.

Как бы то ни было, события развивались стремительно. Чтобы компенсировать Тютчеву путевые расходы, 6/18 августа ему была поручена курьерская экспедиция в Мюнхен и Турин, на следующий день он получил курьерскую дачу (т. е. деньги на дорогу), а вечером 8/12 августа занял каюту на борту парохода «Александрия», который утром отправлялся в Любек⁸. Далее путь его лежал на Берлин, Мюнхен и Турин. Он ехал один, жена и дети оставались в Петербурге. Решено было, что они приедут к нему позднее, когда он обоснуется на новом месте.

13/25 сентября Тютчев прибыл в Турин; об этом сообщил в Министерство иностранных дел российский посланник А. М. Обрезков⁹.

В то время Турин был столицей королевства Сардиния, расположенного на северо-западе Апеннинского полуострова. Никакой существенной роли в общеевропейской политической жизни это крохотное государство не играло. Однако географическое положение Сардинии (граница с Францией на севере и с итальянскими владениями Австрийской империи — на востоке) не позволяло России оставлять ее за пределами своего внимания Точка зрения русского правительства на то, как должны строиться отношения Сардинии с ее соседями, сформулирована в инструкции Нессельроде будущему посланнику в Турине, подписанной 12 мая 1839 г. Итальянским дворам, в том числе и Сардинии, надлежит «пребывать верно и неизменно преданными системе монархического союза, призванного к тому, чтобы предохранить порядок общественный от тех опасностей, которыми ему все более и более угрожает распространение революционных доктрин»; поскольку Австрия «служит точкой опоры всему итальянскому полуострову и держит в своих руках, так сказать, звено цепи, связующей его с консервативным союзом», то для сардинского короля дружба с нею — «лучшая гарантия его спокойствия», — в отличие от дружбы с Францией, которая способна «подать Сардинии лишь пример беспорядков и несчастий»¹⁰. Несомненно, именно в этом духе Нессельроде инструктировал Тютчева перед его отъездом в Турин.

ТУРИН
Гравюра неизвестного художника. <Середина XIX в.>

Впоследствии Тютчев вспомнил об этих инструкциях¹¹, однако в первый год его пребывания в Турине они ему не понадобились. Обрезков отлично справлялся со своими обязанностями, которые не слишком его обременяли, и в помощи Тютчева практически не нуждался. «Что касается дел, то их нет», — писал Тютчев родителям 1/13 ноября¹²«Существование в Турине <...> ничтожно в отношении дела», — повторял он в письме к ним же 13/25 декабря¹³. О справедливости этого суждения свидетельствует архив Туринской миссии: здесь¹⁴ нет ни одного документа, хоть как-то указывающего на участие Тютчева в делах миссии за первые 10 месяцев его пребывания в Турине. Единственное исключение — написанное рукой Тютчева донесение от 16/28 сентября о его прибытии к месту службы (за подписью Обрезкова)¹⁵.

Сразу же по приезде Тютчева в Турин дали себя знать материальные затруднения. Содержание семьи, остававшейся в Петербурге минимум на полгода, стоило очень дорого, и Тютчев был вынужден послать жене доверенность на получение его жалованья до конца года, а в дальнейшем предоставить в ее пользование «пенсион», который он должен был получить от родителей в счет своей доли доходов по имению за 1838 год¹⁶«...благодаря скромному способу передвижения, который я избрал для своей курьерской поездки, — писал он родителям из Мюнхена 28 августа/10 сентября 1837 г., — мне удалось израсходовать всего сто дукатов. У меня остается еще двести. Этих денег должно хватить на то, чтобы приехать в Турин и дотянуть до конца года»¹⁷. В этих обстоятельствах Тютчеву приходилось придерживаться самой строгой экономии. Так, он отказывается от пребывания в отеле и подыскивает себе более дешевое жилье: «я <...> переехал из гостиницы в меблированные комнаты. Я занимаю помещение из двух комнат с каморкой для лакея и плачу 100 франков в месяц <...> Это все, что я мог найти наименее дорогого»¹⁸.

интересных и значительных. Монотонная жизнь, лишенная каких бы то ни было примечательных событий, угнетала своим однообразием и скукой.

«Турин — один из самых унылых и угрюмых городов, сотворенных Богом», — писал Тютчев родителям 1/13 ноября. — Никакого общества. Дипломатический корпус малочислен, не объединен и, вопреки всем его усилиям, совершенно отчужден от местных жителей. Поэтому мало кто из дипломатических чиновников не почитает себя здесь в изгнании <...> одним словом, в отношении общества и общительности, Турин совершенная противоположность Мюнхену»¹⁹. Далее следовало описание образа жизни Тютчева: «Утром я читаю и гуляю. Окрестности Турина великолепны <...> Затем я обедаю у Обрезковых. Это самое приятное время дня. Я беседую с ними до 8—9 часов вечера, потом возвращаюсь к себе, опять читаю и ложусь спать — что собираюсь сделать и сейчас, — а назавтра то же самое <...> Скажите, для того ли родился я в Овстуге, чтобы жить в Турине? Жизнь, жизнь человеческая, куда какая нелепость!»²⁰. Через полтора месяца он еще более категоричен в оценке своего положения: «...мне здесь совсем не нравится, и только безусловная необходимость заставляет меня мириться с подобным существованием»²¹.

Единственное, что как-то примиряло Тютчева с его новой жизнью, — это возможность частых отлучек из Турина.

В конце ноября^1*

Так здесь-то суждено нам было
Сказать последнее прости...
Прости всему, чем сердце жило <...>, —

²².

Во второй половине января 1838 г. Тютчев приезжает в Мюнхен. Цель и обстоятельства этой поездки неизвестны. Из донесений посланника Сардинии при Баварском дворе от 21 и 26 января мы знаем лишь о самом факте его пребывания здесь²³.

В марте-апреле Тютчев проводит полтора месяца в Женеве; здесь рядом с ним вновь Эрнестина Дёрнберг²⁴. Однако теперь разлука действительно была неотвратима — Элеонора Тютчева уже готовилась к отъезду в Турин. Как печальный итог пережитого, как скорбное смирение перед будущим звучат стихи:

Устали мы в пути, и оба на мгновенье

Как прикоснулись к нам одни и те же тени,
И тот же горизонт мы видели вдали.

Но времени поток бежит неумолимо.
Соединив на миг, нас разлучает он.

Он в бесконечное пространство погружен.

И вот теперь, мой друг, томит меня тревога:
От тех минут вдвоем какой остался след?
Отрывок мысли, взгляд...
И было ли все то, чего уж больше нет?^2*

В середине апреля Тютчев возвращается в Турин²⁶.

Тем временем мирное течение жизни Туринской миссии неожиданно нарушилось — между Обрезковым и сардинским министром иностранных дел гр. Л. Соларо-делла-Маргерита возник конфликт. Не имея никаких серьезных политических последствий, это событие сыграло значительную роль в жизни Тютчева.

Суть конфликта заключалась в том, что жена Обрезкова нарушила придворный этикет, дважды появившись при Дворе в белой вуали, тогда как белый цвет головного убора был привилегией королевы и принцесс (остальным дамам предписывался черный). Последовал специальный циркуляр министра иностранных дел, разъяснявший, в каких головных уборах надлежит являться во дворец дамам, принадлежащим к дипломатическому корпусу. Обрезков счел эту выходку оскорбительной, между ним и министром состоялось резкое объяснение, в результате которого Обрезков просил отозвать его из Турина. Николай I счел это дело «сущим вздором», однако нашел, что «малолюбезный» образ действий министра «заслуживает урока», и с этой целью приказал отозвать Обрезкова, не назначая ему преемника. Полномочного посланника должен был заменить временный поверенный в делах, и на эту должность назначался Тютчев²⁷«...Отныне Вашему Превосходительству разрешено покинуть Турин, по аккредитовании секретаря миссии Тютчева в качестве поверенного в делах. Я не замедлю доставить сему последнему ваши отзывные грамоты, полагая, что вы, не дожидаясь их получения, воспользуетесь свободой, которую предоставляет вам сия депеша, дабы, не медля ни минуты, посвятить себя заботам, в коих нуждается здоровье госпожи Обрезковой»²⁸.

Несмотря на разрешение покинуть Турин незамедлительно, Обрезков не спешил с отъездом, откладывая его до завершения своих личных дел²⁹, и продолжал исполнять функции посланника, Тютчев же оставался при своих прежних обязанностях, а точнее, — при отсутствии оных. В ожидании предстоящего назначения он проявляет большую осмотрительность — с министром иностранных дел Сардинии находится «в наилучших отношениях» и дает понять, что стремится «снискать благорасположение» сардинского правительства³⁰, т. е. уладить возникший конфликт. При общении с представителями дипломатического корпуса он очень осторожен в оценках этого конфликта и, по свидетельству нидерландского посланника Хельдевиера, «остерегается выказывать слишком горячее одобрение действий своего начальника»³¹.

впервые обратился к Тютчеву как к лицу, облеченному правом дипломатического представительства:

«Сегодня я посылаю г-ну Обрезкову его отзывные грамоты. Если он до их получения уже покинул Турин, поручаю вам, Милостивый Государь, вручить их, согласно установленным правилам, Туринскому Двору и разрешаю вам вскрыть с этой целью пакет № 845, заключающий эти грамоты»³².

Эта депеша пришла в Турин около 22 июня, однако к тому времени Тютчева там не было. 11 июня он получил известие о катастрофе, которая постигла его семейство, и незамедлительно выехал в Мюнхен, в надежде узнать там о судьбе жены и детей³³.

Катастрофа произошла в ночь с 18/30 на 19/31 мая — пароход, на борту которого находилась семья Тютчева, загорелся невдалеке от Травемюнде (порт вблизи Любека), и потушить огонь не удалось. «Пожар распространялся так скоро, что успели только посадить пароход на мель, шагах в ста от берега, — сообщали газеты. — <...> Страх и смятение достигли высочайшей степени; каждый хотел спастись прежде других. Многие пассажиры бросились в воду, другие хотели насильно отвязать шлюпку, которая и разбилась. Между тем все были спасены, за исключением трех пассажиров и двух матросов»³⁴«Никогда вы не сможете представить себе эту ночь, полную ужаса и борьбы со смертью»³⁵. «Подробности ужасны, — сообщал позднее родителям Тютчев, выслушав рассказ жены. — Из десяти был один шанс на спасение. Помимо Бога, сохранением жизни Нелли и детей я обязан ее присутствию духа и ее мужеству. Можно сказать по справедливости, что дети дважды обязаны жизнью своей матери»³⁶.

А в ту ночь, когда все уже было позади и опасность миновала, Элеонора стояла на берегу, полуодетая и босая, окруженная перепуганными, дрожащими от холода детьми и их няньками, не в силах сдвинуться с места после пережитого потрясения. Такой увидел ее случайный попутчик, в ту пору двадцатилетний юноша, И. С. Тургенев. Он надел на нее свой сюртук и свои сапоги, подпоясал галстуком и помог добраться до остальных пассажиров, толпившихся в стороне³⁷.

Когда миновало первое потрясение, стало очевидным, что все пассажиры злополучного парохода оказались в самом затруднительном положении. «Мы сохранили только жизнь, — писала Элеонора Тютчева на следующий день после катастрофы. — Бумаги, деньги, вещи — все потеряли всё»³⁸. Но в самом бедственном положении оказалась она сама, утратив все имущество семьи, которое везла с собой, и все деньги, предназначенные на дорогу и обустройство на новом месте. В Гамбурге, куда были переправлены пассажиры сгоревшего парохода, она, как и все остальные, получила денежное пособие. Однако в сравнении с понесенными убытками это была ничтожная сумма, и Элеонора оказалась перед необходимостью сделать значительный денежный заем в надежде, что родители мужа возместят его. Кроме того, она решилась обратиться с просьбой о помощи к самому императору, который в это время находился в Берлине. Обо всем этом она писала И. Н. Тютчеву из Гамбурга <25 мая>/6 июня: «Вчера прибыл из Берлина Васильчиков — его послал Государь. Он все разузнал и, оказав самую безотлагательную помощь, незамедлительно отправился обратно, дабы обо всем сообщить кому надлежит. Что до меня, то я передала через него письмо Государю, — очень надеюсь, что потери, для нас столь огромные, будут приняты во внимание. В ожидании этого, любезный папенька, я отправила графу Серсэ вексель на 4000 рублей, который прошу вас погасить как можно скорее <...> С этой суммой я попытаюсь добраться до дома, а потом — поживем, увидим»³⁹.

Все то, что довелось пережить Элеоноре в последние дни, не прошло даром, — она не на шутку расхворалась: «...я была довольно серьезно нездорова, — писала она И. Н. Тютчеву три недели спустя, — последствия простуды, пережитого ужаса и тревог, а также тысячи забот, последовавшие за этим, привели меня к чему-то похожему на нервную горячку»⁴⁰. Между тем, полученный заем иссякал, и, не дожидаясь выздоровления, Элеонора снова начинает действовать. «Едва поднявшись с постели, — рассказывает она, — я села в экипаж и отправилась в Берлин получить 200 луидоров, кои Государь Император милостиво мне пожаловал. Помощь сия была мне крайне необходима — неотложные расходы, которые я вынуждена была сделать, ибо мы лишились всего, плата за гостиницы и т. п. и т. п. к тому времени уже поглотили те 4000 рублей, вексель на которые я послала в Петербург г-ну Серсэ»⁴¹. По возвращении в Гамбург она предпринимает еще одну попытку залатать непоправимую брешь, образовавшуюся в финансовом положении семьи, — добивается приема у Нессельроде (в это время он находился в Гамбурге) и получает его обещание испросить для нее у императора возмещения понесенных убытков. «Перед отъездом из Гамбурга, — продолжает она свой рассказ, — я виделась с графом Нессельроде, который отнесся ко мне с величайшим участием и даже обещал выхлопотать для нас вспомоществование для покрытия наших убытков. Я очень на это рассчитываю, ибо без этого мы будем не в состоянии восстановить наш домашний обиход — серебро, тысячи вещей, необходимых для дома, не считая полного гардероба для меня, моих дочерей и слуг, а при том, что нам придется покупать мебель (Теодор говорит, что в Турине не сдают дома с обстановкой), я совсем не представляю себе, как мы сумеем приобрести даже самое необходимое»⁴².

Все это время Тютчев не имел ни малейшего представления о том, что произошло с его семьей. Лишь на двенадцатый день после катастрофы он случайно узнает о гибели парохода, на котором следовали его жена и дети: «Я спокойно сидел в своей комнате в Турине — это было 11-го сего месяца, — вспоминал он, — когда ко мне пришли просто-напросто сообщить, что «Николай», вышедший 14/26 мая из Петербурга, сгорел в море. И действительно, так сообщали французские газеты, которые первые дали нам сведения об этом происшествии»⁴³. Еще через неделю, из письма жены, которое ожидало его в Мюнхене, он узнал, что все члены его семьи живы и невредимы⁴⁴

23 июня Элеонора, измученная и больная, приезжает в Мюнхен, где встречается с мужем. Состояние здоровья не позволяет ей продолжать путь, и отъезд в Турин откладывается: «...по приезде в Мюнхен 23 июня я там встретилась с Теодором, — рассказывает она, — если бы я была здорова, то мы тотчас же продолжили бы путь, но ни врачи, ни Теодор на это не согласились, и я осталась еще на две с лишним недели, принимая всякие лекарства»⁴⁵.

По словам Элеоноры, Тютчев «так радуется, что избежал несчастья, что ни о чем другом не думает»⁴⁶. Однако не думать о будущем было невозможно — пособие, полученное Элеонорой от императора, было на исходе. Оба супруга предприняли попытку хоть как-то исправить ситуацию.

«Вы знаете теперь, что мы потеряли все. 4000 рублей, кои Государь соблаговолил пожаловать моей жене, хватило на приобретение самого необходимого и на покрытие дорожных расходов. Приехав в Турин, я с первых же шагов окажусь перед лицом крайней нужды <...> Не могли бы вы, без особого осложнения для ваших денежных дел, выдать мне мой пенсион сразу за два года вперед. Ибо, поскольку министерство по-видимому склонно оставить меня поверенным в делах больше, чем на год, я смогу со временем свободнее обойтись без вашей помощи, — сейчас она мне необходима»⁴⁷.

В свою очередь Элеонора решается напомнить Нессельроде его обещание испросить у императора пособие для нее: «Готовясь покинуть Мюнхен, я позволяю себе воспользоваться разрешением, данным мне Вашим Высокопревосходительством, и напомнить вам о печальном событии, жертвами коего мы стали, а также об утешительной надежде, которую вы мне подали в связи с этим событием <...> Мое здоровье, сильно пошатнувшееся, принудило меня остаться здесь долее, нежели я бы того желала, и ныне, перед отъездом в Турин, все опасения и заботы о будущем пробудились с новой силой. Единственная наша надежда — на Августейшую милость нашего Государя: должность, занимаемая моим мужем, делает вдвойне мучительным положение, в коем мы оказались вследствие катастрофы, и я надеюсь, что требования жизни извинят мольбу о милости, с которой я к вам обращаюсь»⁴⁸.

10 июля Тютчевы всей семьей выезжают в Турин⁴⁹«Опасение, что я буду причиной того, что Теодор нарушит служебный долг, заставило меня потребовать отъезда во что бы то ни стало, тогда как врач обязательно хотел отправить меня в Киссинген. Но видя, что Теодор не согласится со мной расстаться, я всем пренебрегла», — так объясняла свою настойчивость Элеонора⁵⁰.

Около 5/17 июля Тютчев с семьей прибыл в Турин. К этому времени Обрезков закончил свои дела и у него больше не было причин задерживаться здесь. 22 июля/3 августа он передал свои обязанности Тютчеву, аккредитовав его в качестве поверенного в делах при кабинете министров Сардинии, а также при Дворе эрцгерцогини Пармской⁵¹. Через день, 24 июля/5 августа, Тютчев отправляет в Министерство иностранных дел свою первую депешу — донесение о вступлении в должность поверенного (депеша адресована П. Г. Дивову, который замещал Нессельроде, находившегося за границей):

«Из рапорта от вчерашнего числа за № 58, который имел честь представить Вашему Высокопревосходительству г-н Обрезков, вы вероятно уже известились о том, что, поручив мне вручить его отзывные грамоты Министру иностранных дел Его Величества Короля Сардинского, он в соответствии с предшествующими предписаниями господина Вице-Канцлера, аккредитовал меня в качестве поверенного в делах при Кабинете министров Сардинии, а также при Дворе Ее Величества Эрцгерцогини Марии-Луизы»^3*.

ФОРМА РОССИЙСКИХ ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ
—V КЛАССОВ
(утверждена в 1837 г.)
Акварель

Первой дипломатической акцией Тютчева было вручение отзывных грамот Обрезкова министру иностранных дел Сардинии графу Л. Соларо-делла-Маргерита. Поскольку Обрезков не счел нужным отдать королю прощальный визит, традиционный королевский прощальный дар отъезжающему посланнику был передан через посредство гр. Соларо и Тютчева; тем же путем, лишь в обратном порядке, достигла короля благодарность Обрезкова за этот дар⁵³.

Эти досадные перипетии свидетельствуют, что конфликтная ситуация оставалась неизменной. Перед Тютчевым стояла задача — ликвидировать конфликт и восстановить нормальные отношения между российской миссией и правительством Сардинии. Для этого он предполагал воспользоваться необходимостью представить ко Двору свою жену (представление должно было состояться в сентябре, когда король и его Двор возвратятся в Турин после летнего отдыха⁵⁴).

жена поверенного в делах России впервые появится при Дворе, может стать первым шагом к прекращению «ребяческой распри», омрачившей дипломатические отношения между Россией и Сардинией. Исходя из этих соображений, Тютчев полагал, что его жена должна представляться ко Двору в одежде, строго соответствующей придворному регламенту Сардинии. Свои соображения по поводу «злосчастного вопроса о костюме» («malheureuse question de costume») он изложил в личном письме к Нессельроде от 25 июля/6 августа:

«Этот знак снисхождения с нашей стороны, в коем, разумеется, невозможно усмотреть двусмысленность, казалось мне, должен был бы во многих отношениях произвести хорошее впечатление. Прежде всего, это послужило бы уроком сдержанности и здравого смысла, уроком, который, при всей его учтивости, был бы тем не менее многозначителен»^4*.

Вместе с тем, по мнению Тютчева, подобный образ действия должен будет убедить туринский Двор «в нашем примирительном отношении к вопросу, заключающему в себе столь мало оснований для раздражения и упрямства» («de nos dispositions conciliantes, sur une question qui comporte si peu l’irritation et l’entêtement»). Тютчев просит Нессельроде высказать свое мнение по этому поводу, извиняясь при этом, что вынужден занимать его «такими мелочами».

Переходя к «серьезной стороне» («la partie sérieuse») отношений российской миссии с туринским Двором, Тютчев заверяет Нессельроде: «...я неизменно буду следовать тем указаниям, которые Вашему Высокопревосходительству угодно было преподать мне в прошлом году перед отъездом моим из Санкт-Петербурга. Я знаю, какое значение придает наш Двор сохранению добрых

Автограф. Турин, 25 июля/6 августа 1838 г.
Письмо содержит благодарность за возмещение убытков,
понесенных семьей Тютчева вследствие пожара на пароходе «Николай I»,
а также предложение Тютчева о форме одежды,

отношений с туринским Двором, и я должен сказать, что расположение, мною здесь встреченное, значительно облегчает мне выполнение этой задачи^5*. В неизменной благожелательности, которую он встречает со стороны «лиц высокопоставленных как при Дворе, так и в Правительстве» («des personnes haut placées à la Cour et dans le Gouvernement»), Тютчев видит прежде всего выражение политической симпатии к России⁵⁷.

Однако этим не ограничивалось содержание письма. В нем была также просьба о помощи. Напомнив Нессельроде данное его жене обещание испросить для нее пособие в возмещение убытков, понесенных вследствие пожара на пароходе, Тютчев объясняет свою настойчивость тем, что никогда не нуждался в помощи так, как в настоящий момент: «Ибо в ту самую минуту, когда я вынужден заново устраивать свой дом, я сразу потерял все то, что могло мне эту заботу облегчить. Если бы мне пришлось ограничиться собственными средствами, мое положение, признаться, было бы бесконечно тяжело и затруднительно»^6*.

Письмо было адресовано в Тёплиц, где в это время находились император и Нессельроде, его сопровождавший. Что ответил вице-канцлер на «злосчастный вопрос о костюме», неизвестно. Что же касается просьбы Тютчева о помощи, то ответ на нее на этот раз последовал незамедлительно. 29 июля/10 августа высочайшим повелением предписывалось «за убытки, понесенные им при пожаре, случившемся на пароходе «Николай I» <...> выдать ему из Государственного казначейства 800 червонных»⁵⁹. Судя по расписке Тютчева эта сумма, за вычетом банкирских расходов, составляла 8480 р.⁶⁰, что несколько превышало годовой оклад его жалованья. Но дошли до него эти деньги только 1/13 октября⁶¹.

Тем временем Элеонора Тютчева была всецело погружена в заботы о создании своего дома, пренебрегая болезнью, которая явно развивалась («последняя часть пути была для меня весьма мучительна по причине моего нездоровья», — признавалась она⁶²). Треволнения, связанные с обустройством в незнакомом городе, без родных и друзей, при катастрофическом безденежье, всецело ее поглощают: «Мы остановились в гостинице и, несмотря на наши усилия, только несколько дней назад нашли дом, — пишет она 4/16 августа, почти через месяц по прибытии в Турин. — Жить мы будем в пригороде, главным образом по причинам экономическим, так как квартиры здесь много дешевле <...> Теперь нам нужно приобрести обстановку, и я занята поисками торгов и случайных вещей, но купить ничего не могу по той простой причине, что у нас нет денег и мы еще не знаем, будут ли они у нас и когда. Того, что я привезла из Гамбурга, хватило только на то, чтобы добраться до Турина. Банкир миссии выдал Теодору вперед его жалованье за сентябрь, и на это мы живем <...> И хотя я имела благоразумие купить в Гамбурге самое необходимое — белье, одежду для меня и детей, — нам придется покупать вновь такое множество вещей совершенно необходимых, что меня охватывает ужас при одной мысли об этом»⁶³.

Всю тяжесть забот Элеонора берет на себя, скрывая их, так же как и свою болезнь, от Тютчева: «Не решаюсь говорить Теодору о своих заботах! — продолжает она свой рассказ, — он и так подавлен, не знаю, что тому причиной, — климат или чрезвычайно замкнутый образ жизни, который он вынужден здесь вести, — думаю, что и то и другое вместе увеличивает известную вам склонность его к раздражительности и меланхолии, — значит, необходимо, чтобы я, насколько могу, избавляла его от мелких домашних забот, которые озлобляют его, но помочь которым он не умеет»⁶⁴.

Это было ее последнее письмо. Через три недели, 26 августа/9 сентября Элеонора Тютчева скончалась.

Восемь лет спустя Тютчев с ужасом вспоминал об этих днях, исполненных для него мрака и отчаяния: «...— больше, чем сон: исчезнувшая тень. Она, которая была столь необходима для моего существования, что жить без нее казалось мне так же невозможно, как жить без головы на плечах <...> Существо которое ты любил в течение двенадцати лет, которое знал лучше, чем самого себя, которое было твоей жизнью и счастьем, — женщина, которую видел молодой и прекрасной, смеющейся, нежной и чуткой, — и вдруг мертва, недвижна, обезображена тленьем. О, ведь это ужасно, ужасно! Нет слов, чтобы передать это»⁶⁵.

Горю Тютчева не было предела. В ночь, проведенную им у гроба жены, голова его стала седой⁶⁶. Окружающие опасались за его рассудок: «он буквально ужаснул Турин проявлением отчаяния, которое, казалось, граничило с безумием»⁶⁷.

Но время шло, служебные обязанности настойчиво требовали внимания Тютчева. В начале октября в Турине ожидался очередной дипломатический курьер, с которым он должен был отправить в Петербург донесения о важнейших событиях, имевших место в Сардинии со времени его вступления в должность поверенного.

— даты, которыми помечены семь депеш Тютчева (№ 3—9), адресованных, как это было принято, на имя вице-канцлера Нессельроде. Уже в этих первых своих донесениях Тютчев предстает как трезвый политик, обладающий ясным аналитическим умом и точным представлением об интересах России, способный оценить сообщаемые им факты с точки зрения этих интересов.

Тема первого из этих донесений (№ 3) — обмен дипломатическими представителями между Сардинией и государствами Нового Света (Соединенными штатами Америки и Бразилией), а также предстоящее заключение торгового договора между Сардинией и Соединенными Штатами. В этой связи Тютчев обращает внимание своего адресата на стремительное развитие торговых связей Сардинии с Новым Светом, подчеркивая, что основным предметом развивающейся торговли является российское зерно, вывозимое генуэзскими торговыми судами из Одессы: «Следует заметить, что в продолжение нескольких лет торговля сего государства с двумя Америками возросла весьма заметно. Ныне во многих важнейших точках Южной Америки правительство Сардинии учредило свои консульства. В значительной мере это является следствием исконной склонности генуэзцев к морским предприятиям, побуждающей их не задумываясь пересекать Атлантику на утлых суденышках, которые кажутся едва пригодными даже для речного судоходства. Первое место среди предметов, ими вывозимых, занимает наше зерно из Одессы, каковое они поставляют на рынки Нового Света с большой для себя выгодой»^7*.

Последняя фраза — заставляет задуматься над тем, что «большая выгода», извлекаемая Сардинией из этих перевозок, достигается за счет неразвитости российского торгового флота.

В следующей депеше (№ 4) Тютчев анализирует недавнее пастырское послание архиепископа Туринского. В резких выпадах архиепископа против правительства Пруссии по поводу его разногласий с Ватиканом Тютчев видит парадоксальность позиции католического духовенства в целом. Стремясь к расширению своего влияния путем усиления собственной политической активности, католицизм невольно вступает в конфликт с охранительными устоями, утвержденными в Европе со времен Священного Союза, и тем самым служит «духу мятежа против власти», с которым он призван бороться: «Было бы излишним говорить об этом произведении, достаточно заурядном, если бы большой вес духовенства в этой стране и его влияние на Правительство не вынуждали относиться со вниманием ко всем заявлениям, от него исходящим. Итак, следует заметить, что в послание, о коем идет речь <...> Архиепископ Туринский счел необходимым вставить ненавистнические и весьма прозрачные намеки на Правительство Пруссии и его разногласия с Святейшим Престолом <...> Дух, обуревающий ныне католическое духовенство и побуждающий его набрасываться с упреками на все и вся, путая в запальчивости раздражения друзей и врагов, — поистине есть один из самых печальных признаков времени <...> К несчастью, постоянно выступая против духа времени, католическое духовенство не замечает, что оно само поражено им гораздо более серьезно и глубоко, нежели оно полагает, а то, что оно принимает за проявление религиозного рвения, — по большей части есть не что иное, как проявление того же самого духа мятежа против власти и той же самой ненависти ко всякому ограничению, в коих заключается главная болезнь нашего времени»^8*. В этих строках отчетливо звучит голос будущего автора статьи «Папство и Римский вопрос».

В третьей депеше (№ 5) Тютчев сообщает о сдержанной позиции правительства Сардинии по отношению к конфликту между Швейцарией и Францией в связи с требованием последней изгнать из Швейцарии Луи Наполеона, претендовавшего на французский престол. Причины подобной сдержанности сформулировал, в беседе с Тютчевым, министр иностранных дел Сардинии:

«При беседе с графом Соларо по поводу последних событий, которую мне довелось иметь с ним, я не мог не заметить, что в его осуждении действий швейцарцев сквозила явная снисходительность. Разумеется, в отношении дела Луи Бонапарта нельзя объяснить подобные настроения чувствами личной симпатии. Гр. Соларо многократно повторял мне, что его Правительство может только радоваться своим нынешним отношениям с Конфедерацией и тем, что со времени злополучного инцидента с Савойей, никакие трения их не омрачали. В самом деле, хотя здесь, как и повсюду, никто не помышляет оспаривать справедливость требований Франции, я не думаю, чтобы кого-нибудь слишком огорчали затруднения, которые длительное сопротивление кантонов могло бы причинить Французскому Правительству^9*«весьма поучительным» («d’une haute moralité») пример Франции, «столь решительно требующей от Швейцарии высылки человека, который является отнюдь не обычным политическим изгнанником» («exigeant aussi impérieusement de la Suisse l’expulsion d’un homme qui était plus qu’un simple réfugié politique»), ибо тем самым создается «прецедент, ссылка на авторитет которого, впоследствии и при других обстоятельствах, может послужить делу порядка и добросердечных отношений между государствами» («un antécédent, dont l’autorité invoquée dans d’autres circonstances, pourrait servir si efficacement la cause de l’ordre et des bonnes relations internationales»). В заключение Тютчев сообщает о только что подписанном соглашении между Сардинией и Францией, узаконившем взаимную выдачу преступников⁷¹.

Четвертая депеша (№ 6) касается дипломатического конфликта между Францией и Сардинией, возникшего по поводу дискриминации, которой подверглись со стороны пограничной службы Сардинии французские дипломаты при проезде через эту страну. Протест министра иностранных дел Франции и последовавший затем «весьма сухой обмен нотами» («un échange de notes fort aigres») ни к чему не привели, кроме того, что «напряженность между двумя министрами заметно возросла» («l’aigreur entre les personnes s’en est considérablement accrue»). Ввиду того, что этот эпизод, казалось бы незначительный, отражает характер отношений между двумя государствами, Тютчев считает необходимым известить о нем российского вице-канцлера: «Я не позволил бы себе занимать внимание Вашего Высокопревосходительства сим происшествием, если бы оно было случайностью; однако оно являет собою признак определенного положения дел, а потому заслуживает упоминания»^10*.

Далее (депеша № 8) следует краткое сообщение о двухнедельных маневрах, которые происходили в начале сентября:

«Поскольку я не имел возможности их посетить, сведения, кои я мог бы сообщить, неизбежно будут весьма неполными, а потому полагаю за лучшее приложить два наставления, изданные Военным министерством <...> Те, кто занимается военным ремеслом, смогут почерпнуть в них интересные сведения о современной организации Пьемонтской армии»^11*.

 9): ввиду того, что герцог находился в свойстве с российским императорским домом, Тютчев счел своим долгом представиться ему⁷⁴.

Сноски

^1* Здесь и далее события туринской жизни Тютчева датируются по новому стилю. Таким же образом датируются события западноевропейской жизни, сообщения западноевропейской печати, донесения иностранных послов. Выдержки из русских дипломатических документов, которые всегда датировались двояко, а также соответствующие письма Тютчева к родным и другие источники с двойными датами сохраняют эту особенность.

^2* Nous avons pu tous deux, fatigués du voyage,
Nous asseoir un instant sur le bord du chemin —
ême ombrage,
Et porter nos regards vers l’horizon lointain.

Mais le temps suit son cours et sa pente inflexible
A bientôt séparé ce qu’il avait uni, —
Et l’homme, sous le fouet d’un pouvoir invisible,
’enfonce, triste et seul, dans l’espace infini.

Et maintenant, ami, de ces heures passées,
De cette vie à deux, que nous est-il resté?
Un regard, un accent, des débris de pensées. —
Hélas, ce qui n’est plus a-t-il jamais été?²⁵

^3* «Votre Excellence aura été informée par le rapport, que Monsieur d’Obrèscoff a eu l’honneur de Lui adresser en date d’hier sous le N 58 qu’après avoir fait faire par moi la remise de ses lettres de recréance au Ministre des affaires étrangères de Sa Magesté le Roi de Sardaigne, il vient, conformément aux directions antérieures de Monsieur le Vice-Chancelier, de m’accréditer en qualité de Chargé d’Affaires auprès du Ministère Sarde aussi bien qu’auprès de la Cour de Sa Majesté l’Archiduchesse Marie-Louise»⁵².

^4* «Cette marque de condescendance, qui, venant de notre part, ne saurait, certes, avoir rien d’équivoque, me paraissait devoir être d’un bon effet sous plus d’un rapport. D’abord c’eût été une leçon de modération et de raison, qui pour être courtoise, n’en aurait pas été moins significative»⁵⁵.

^5* «...je ne cesserai de suivre avec une invariable fidélité les recommandations que Votre Excellence a bien voulu m’adresser l’année dernière, à mon départ de St. -Pétersbourg. Je sais le prix que Notre Cour met à entretenir de bons rapports avec celle de Turin et, je dois le dire, les dispositions que j’ai trouvées ici sont de nature à me faciliter singulièrement l’accomplissement de cette tâche»⁵⁶.

^6* «Car, c’est au moment où je me vois dans la nécessité de former un nouvel établissement, que j’ai perdu, d’un seul coup, tout ce qui pouvait me le faciliter. Réduit à mes propres ressources, ma position, je confesse, serait infiniment pénible et embarrassante»⁵⁸.

^7* «Il est à remarquer que depuis quelques années le commerce de ce pays-ci avec les deux Amériques a pris un accroissement considérable. Déjà sur divers points les plus importants de l’Amérique du Sud le Gouvernement Sarde a établi des agents consulaires. Ce résultat est dû en grande partie à cette aptitude traditionelle des Génois pour les entreprises de mer, qui leur fait traverser sans hésiter l’Atlantique sur des misérables barques que l’on croirait à peine suffisantes pour une navigation intérieure. Parmi leurs articles d’exportation figurent en première ligne nos blés d’Odessa dont ils font avec les grands profits pour eux, approvisionner les marchés du Nouveau Monde»⁶⁸.

^8* «Il serait inutile de parler de cette pièce d’ailleurs assez médiocre, si la grande influence dont le clergé jouit dans ce pays et son ascendant sur le Gouvernement n’obligeaient à attacher de l’importance à toutes ces manifestations. Or, il est à remarquer que dans la publication dont il s’agit <...> l’Archêveque de Turin a cru devoir y introduire des allusions haineuses et très directes au Gouvernement Prussien et à ses différends avec le Saint Siège. <...> C’est là assurément un des plus tristes symptômes de l’esprit qui travaille en ce moment le clergé catholique, que ce besoin de s’en prendre à tout le monde, et de confondre dans le même emportement de mauvaise humeur amis et ennemis <...> Malheureusement, le clergé catholique ne s’apperçoit pas, tout en déclamant beaucoup contre l’esprit du siècle, que lui-même en est atteint bien plus sérieusement, bien plus profondément qu’il ne pense, et que ce qu’il prend pour la ferveur réligieuse n’est la plupart du temps, que ce même esprit de révolte contre le pouvoir et cette haine de tout contrôle, qui sont la maladie dominante de l’époque actuelle»⁶⁹.

^9* «Dans la conversation que j’ai eu l’occasion d’avoir avec le Comte Solar au sujet des derniers événements, je n’ai pu m’empêcher de reconnaître un certain fond d’indulgence qui perçait à travers la desapprobation qu’il a exprimé de la conduite des Suisses. Et certes, ce n’est pas à un sentiment de sympathie pour la personne vu la cause de Mr. Louis Bonaparte qu’il faut attribuer une pareille disposition d’esprit. Il me dit à plusieurs reprises que quant à son Gouvernement, il n’avait qu’à se louer de ses rapports tels qu’ils existent maintenant avec la Confédération, et que depuis la déplorable affaire de la Savoie, aucun grief ne leur avait été fourni de ce côté-là. En effet bien que personne ne songeât ici, plus qu’ailleurs, à contester la justice des réclamations de la France, je ne pense pas qu’on ait été ici viviment affecté des embarras que la résistance prolongée des cantons avait pu susciter au Gouvernement Français»⁷⁰.

^10* «Je me serais à peine permis d’entretenir Votre Excellence de cet incident, si c’eût été un fait isolé, mais c’est un symptôme de la situation et à ce titre il méritait qu’on en fit mention»⁷².

^11* «N’ayant pu y aller moi-même, les détails que je pourrais fournir à ce sujet, seraient nécessairement très-incomplets, et j’aime mieux transmettre ci-près les deux instructions publiées par le Ministère de la guerre <...> Les hommes du métier pourront y trouver des données interressantes sur l’organisation actuelle de l’armée Piémontaise»⁷³.

Примечания

¹ . Т. II. С. 26 (пер. с фр. яз.). К этому времени личное знакомство Тютчева с П. А. Вяземским ограничивалось несколькими встречами в пору десятидневного пребывания последнего в Мюнхене осенью 1834 г. (Вяземский П. А. Записные книжки (1813—1848). М., 1963. С. 223, 224; письмо Тютчева к Эрн. Ф. Тютчевой. 16/28 октября 1853 // Тютчев. Т. II. С. 199; письмо П. А. Вяземского к П. П. Вяземскому. 27 октября/8 ноября 1834 // Kauchtschischwili N. L’Italia nelle vita e nell’opera di P. A. Viazemskij. Milano, 1964. P. 278.

² С 31 декабря (с. ст.) 1835 г. в соответствии с новым «Расписанием должностей гражданской службы по классам», предписывалось «именовать в посольствах и миссиях наших <...> первых секретарей старшими, а вторых и третьих младшими» (АВПРИ. Ф. 159 (ДХиСД). Оп. 337/2. № 121. Л. 291).

³ Послужной список Тютчева. Л. 4 и 7 об.; см. также: Тютчев — родителям. Турин. 1/13 ноября 1838 // . Т. II. С. 29.

⁴ Тютчев. Т. II. С. 22 (пер. с фр. яз.).

⁵ РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед хр. 72. Л. 9—10 об. (на фр. яз.).

⁶

⁷ См. выше. С. 74, 76—77.

⁸ Колл. документ. материалов. № 106. Л. 1 и 6; письмо Тютчева к родителям. 8/20 августа 1837 // РГАЛИ. Ф. 505. Оп. I. Ед. хр. 72. Л. 7—8.

⁹ ДХиСД. Турин. 18/30 сентября 1837 // Колл. документ. материалов. № 105. Л. 11—12.

¹⁰ Пигарев

¹¹ См. ниже. С. 96—98.

¹² Тютчев. Т. II. С. 29 (пер. с фр. яз.).

¹³ Там же. С. 33 (пер. с фр. яз.).

¹⁴ . № 63 и 64; Канцелярия МИД. 1837. № 221; Канцелярия МИД 212.

¹⁵ Колл. документ. материалов. № 105. Л. 11—12.

¹⁶ Письмо Тютчева к родителям. Турин. 1/13 ноября 1837 // Тютчев

¹⁷ Письмо Тютчева к родителям. Мюнхен. 29 августа/10 сентября 1837 // Тютчев. Т. II. С. 26—29 (пер. с фр. яз.).

¹⁸ Письмо Тютчева к родителям. Турин. 13/25 декабря 1837 г. // . Т. II. С. 36 (пер. с фр. яз.).

¹⁹ Тютчев. Т. II. С. 29—33 (пер. с фр. яз.).

²⁰ Там же. С. 33 (пер. с фр. яз.)

²¹ Тютчев. Т. II. С. 33—37 (пер. с фр. яз.).

²² Тютчев Ф. И. Лирика. М., 1965. Т. I. С. 89; 373. Время нахождения Тютчева в Генуе (конец ноября — начало декабря 1837 г.) определяется датой цитируемого стихотворения (там же. С. 89), пометой в Альбоме-гербарии Эрн. Дёрнберг «Генуя. 24 ноября 1837»; на фр. яз.), а также сообщением Тютчева в письме к родителям от 13/25 декабря 1837 г. о недавнем его возвращении из Генуи (Тютчев. Т. II. С. 36).

²³ Lane 3. P. 94 (на фр. яз.); . P. 93 (на фр. яз.)

²⁴ Об этом пребывании в Женеве Тютчев вспоминал в письме к своей второй жене Эрнестине Тютчевой от 8/<20> августа 1846 г.: «Женева, Hôtel des Bergues, Рона, ты и я — восемь лет назад» (Тютчев. Т. II. С. 111; пер. с фр. яз. — с неточностью: «гостиница Бергов»). Время их пребывания в Женеве уточняется благодаря пометам в , сделанным ею во время одного из последних перед Женевой почтовых перегонов, а затем в Женеве и ее окрестностях: «Листья, собранные между Пон д’Эн и Нантюа на Юре — 1-го марта 1838»; «Ферней, сад Вольтера, 12 марта 1838»; «Женева, 11 апреля 1838» (на фр. яз.).

²⁵ Тютчев Ф. И. Лирика. М., 1965. Т. II. С. 241; 412 (пер. М. П. Кудинова). Стихотворение известно по автографу в письме Тютчева к А. П. Мальтицу от 4 апреля (н. ст.) 1838 г. (там же. С. 413). С. А. Долгополова убедительно доказывает, что эти строки «порождены той коллизией, которую переживал тогда Тютчев, — сознанием неотвратимости предстоящей разлуки в Эрнестиной» (Долгополова С. А. Стихи к Эрнестине Дёрнберг. 1834—1838 // Летопись жизни и творчества Ф. И. Тютчева. Книга первая. Мураново. 1999. С. 296).

²⁶ «Через несколько дней я возвращаюсь в Турин», — писал Тютчев И. С. Гагарину из Женевы 11 апреля (н. ст.) 1838 г. (ЛН-1. С. 515 и 516; на фр. яз. и перевод).

²⁷ . С. 100—101.

²⁸ Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 197—197 об. (на фр. яз.).

²⁹ О причинах, задержавших А. М. Обрезкова в Турине, Тютчев писал родителям 17/29 июня 1838 г. (. Т. II. С. 38).

³⁰ Об этом сообщал <14>/26 мая 1838 г. посланник Сардинии в Петербурге своему министру иностранных дел, ссылаясь на беседы с Эл. Тютчевой: «...она неоднократно уверяла меня, что живейшее ее и Тютчева желание — снискать благорасположение нашего Правительства <...> г-н Тютчев утверждает, что находится в наилучших отношениях с нашим министром иностранных дел» (. Р. 80; на фр. яз.).

³¹ Об этом сообщал своему министру иностранных дел посланник Нидерландов в Сардинии г-н Хельдевиер (Lane 6. Р. 80; на фр. яз.).

³² . 1838. № 212. Л. 203 (на фр. яз.).

³³ Об этом Тютчев писал родителям 17/29 июня из Мюнхена (Тютчев. Т. II. С. 38). См. также письмо Эл. Тютчевой к ним же от 16/28 июня (. С. 198—199).

³⁴ Санкт-Петербургские ведомости. 1838. № 117. 27 мая.

³⁵ Письмо Эл. Тютчевой к Д. И. Сушковой. Гамбург 20 мая/1 июня 1838 // Пигарев

³⁶ Письмо Тютчева к родителям. Мюнхен. 17/29 июня 1838 // Тютчев. Т. II. С. 38 (пер. с фр. яз.).

³⁷ Тургенев И. С. Пожар на море // Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 28 томах. Сочинения. Т. 10. Л. 1956. С. 587.

³⁸ Пигарев. С. 97 (пер. с фр. яз.).

³⁹ Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 722. Л. 2 (на фр. яз).

⁴⁰

⁴¹ Там же.

⁴² Там же.

⁴³ Письмо Тютчева к родителям. Мюнхен. 17/29 июня 1938 // Тютчев

⁴⁴ «Здесь он нашел мое письмо», — сообщала Эл. Тютчева И. Н. Тютчеву из Мюнхена 16/28 июня 1838 г. (Современники о Тютчеве. С. 198; пер. с фр. яз.).

⁴⁵ Письмо Эл. Тютчевой к Е. Л. Тютчевой. Турин. 4/16 августа 1838 // . С. 198 (пер. с фр. яз.)

⁴⁶ Письмо Эл. Тютчевой к И. Н. Тютчеву. Мюнхен. 16/28 июня 1838 // Современники о Тютчеве. С. 198, прим. 3 (пер. с фр. яз.)

⁴⁷ Тютчев. Т. II. С. 38—39 (пер. с фр. яз.).

⁴⁸ Письмо Эл. Тютчевой к К. В. Нессельроде. Мюнхен. <20 июня>/2 июля 1838 // Канцелярия МИД 214. Л. 2—2 об. (на фр. яз.)

⁴⁹ Polizeikartenregister. № 38461 (на нем. яз). А. Э. Полонский ошибся, указав, что при отъезде в Турин Тютчев и его жена оставили детей в Мюнхене (Полонский. С. 175—176). В отмечено, что дети и их гувернантка Е. Жарден выехали из Мюнхена вместе с родителями. Правильность этой отметки подтверждается упоминанием о присутствии детей в Турине, которое содержится в одном из писем Элеоноры: «Мы все, даже дети, изнываем и обессилены этой огненной атмосферой», — писала она Е. Л. Тютчевой 4/16 августа 1838 г., рассказывая о жаре, царившей в Турине (Современники Тютчева. С. 199; пер. с фр. яз.).

⁵⁰ Письмо Эл. Тютчевой к Е. Л. Тютчевой. Турин. 4/16 августа 1838 // . С. 198 (пер. с фр. яз.; нами исправлены отдельные погрешности этого перевода. — Т. Д.).

⁵¹ Послужной список Тютчева. Л. 6 об. — 7.

⁵² Депеша Тютчева П. Г. Дивову (№ 1). <Турин. 24 июля/5 августа 1838> // . 1838. № 212. Л. 65 (на фр. яз.); Тютчев. Т. II. С. 40 (пер. с фр. яз.).

⁵³ Lane 6Lane 5. P. 88 (на фр. яз.).

⁵⁴ «Двор, ныне отсутствующий, возвращается в Турин 1 сентября, — писал Тютчев К. В. Нессельроде 25 июля/6 августа 1838 г. — Именно тогда по обыкновению представляются лица, к этому времени прибывшие сюда» (Письма к Нессельроде

⁵⁵ Там же. С. 526 и 528 (на фр. яз. и перевод).

⁵⁶ Там же. С. 527 и 529 (на фр. яз. и перевод).

⁵⁷ Там же. С. 527 и 529 (на фр. яз. и перевод).

⁵⁸ Там же. С. 526 и 528 (на фр. яз. и перевод).

⁵⁹ . Л. 6 об. — 7.

⁶⁰ Колл. документ. материалов. № 110. Л. 15—15 об.

⁶¹ Там же. Л. 15—15 об.

⁶² Современники о Тютчеве. С. 198 (пер. с фр. яз.).

⁶³ Там же. С. 198 (пер. с фр. яз.).

⁶⁴ Там же. С. 198—199 (пер. с фр. яз.).

⁶⁵ <Запись разговора Тютчева с дочерью Анной> (Дневник А. Ф. Тютчевой. 4/16 мая 1846) // Современники о Тютчеве. С. 216 (пер. с фр. яз.). См. также: Пигарев. С. 99 (др. перевод).

⁶⁶ <Тютчев Ф. Ф.>. Федор Иванович Тютчев (Материалы к его биографии) // Историч. вестник. 1903. № 7. С. 199.

⁶⁷ Из донесения баварского посланника в Турине г-на Олри министру иностранных дел Баварии. 7 мая (н. ст.) 1838 // Lane 5. P. 85 (на фр. яз.); Lane 4

⁶⁸ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 3). Турин. 5/17 октября 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 78—79 (на фр. яз.). См. так же: ПигаревГладкова, Лебедев 1. С. 162—163 (на фр. яз.) и 162—164 (др. перевод).

⁶⁹ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 4). Турин. 5/17 октября 1838 // . 1838. № 212. Л. 83—85 (на фр. яз.). См. так же: Пигарев. С. 103—104 (отрывок; др. перевод); Гладкова, . С. 167—168 (на фр. яз.) и 168—170 (др. перевод).

⁷⁰ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 5). Турин. 6/18 октября 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 87—88 (на фр. яз.).

⁷¹

⁷² Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 6). Турин. 6/18 октября 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 90—91 (на фр. яз.); Гладкова, . С. 171—172 (на фр. яз.) и 172—173 (перевод; цитируемый нами отрывок приводится в др. переводе. — Т. Д.).

⁷³ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 8). Турин. 6/18 октября 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 95 (на фр. яз.).

⁷⁴  9). Турин. 6/18 октября 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 142 (на фр. яз.).