Федор Тютчев: Динесман Т. Г.: Тютчев и Егор Петрович Ковалевский

Вечером 20 сентября 1868 г. в Петербурге скончался Егор Петрович Ковалевский — известный в ту пору ученый, писатель, дипломат и общественный деятель. Утром следующего дня сообщение об этом печальном событии напечатали «Санкт-Петербургские ведомости», а 22 сентября появились первые некрологи. «Русская литература теряет в нем одного из самых почтенных и серьезных своих деятелей, а общество — светлую и прекрасную личность, какие не часто встречаются», — писала о Ковалевском газета «Голос»¹. «Светлый ум, обширные познания и большой талант — вот что сошло в могилу с этим замечательным человеком <...> Егор Петрович честно и высоко держал знамя правды, не преклоняя его перед обстоятельствами минуты», — так характеризовал его П. В. Анненков, автор некролога, помещенного в «Санкт-Петербургских ведомостях»².

В тот же день — 22 сентября — Тютчев писал И. С. Аксакову, издателю газеты «Москва»: «Вчера я послал к вам в редакцию несколько вирш по случаю кончины Егора Ковалевского»³. Приведем это стихотворение:

И вот в рядах отечественной рати
Опять не стало смелого бойца —
Опять вздохнут о горестной утрате
Все честные, все русские сердца.

Душа живая, он необоримо
Всегда себе был верен и везде —
Живое пламя, часто не без дыма
Горевшее в удушливой среде...

Но в правду верил он, и не смущался,
И с пошлостью боролся весь свой век,
Боролся — и ни разу не поддался...
Он на Руси был редкий человек.

И не Руси одной по нем сгрустнется —

И там, где кровь так безотрадно льется,
Почтут его признательной слезой.

25 сентября стихотворение Тютчева появилось в газете «Москва», 28 сентября оно было перепечатано в «Санкт-Петербургских ведомостях», а 30 сентября — в газете М. П. Погодина «Русский»⁴.

Текст стихотворения не оставляет сомнений в том, что Ковалевский был для Тютчева не только известным, уважаемым государственным деятелем, но также человеком, близко ему знакомым и глубоко ему симпатичным. Однако сведения об их знакомстве чрезвычайно скудны. До сих пор они сводились к нескольким упоминаниям в письмах Тютчева к жене о встречах с Ковалевским — на званом обеде, в дороге, на заграничном курорте, — а также о стихах, написанных в память о нем⁵. В этих беглых упоминаниях содержатся некоторые конкретные факты (к ним мы обратимся далее), но факты эти слишком незначительны и не дают возможности судить о характере взаимоотношений, связывающих этих двух людей.

Четыре письма Тютчева, сохранившиеся в архиве Ковалевского, но до сих пор остававшиеся вне поля зрения исследователей, в известной степени восполняют этот пробел; кроме того, они открывают некоторые эпизоды биографии Тютчева, ранее не известные. Однако прежде чем обратиться к этим письмам, необходимо сказать несколько слов об их адресате⁶.

Ег. П. Ковалевский родился в 1811 г. По окончании курса в Харьковском университете восемнадцатилетний юноша приехал в Петербург, где жил его старший брат Евграф Петрович (впоследствии министр народного просвещения), возглавлявший в то время Горный корпус. При его содействии Ковалевский поступил на службу в Горный департамент, а в 1830 г. вместе с братом, назначенным губернатором в Томск и начальником Алтайских заводов, отправился в Сибирь. Семь лет службы на горных заводах Алтая и Урала превратили бывшего студента-словесника в опытного инженера.

В середине 1838 г. правитель Черногории обратился к русскому императору с просьбой прислать ему специалиста для проведения горных изысканий. Ковалевского, который к тому времени возвратился в Петербург, сочли лицом, подходящим для этого поручения. Через несколько месяцев он уже был в Черногории — маленьком государстве, расположенном между владениями двух могущественных, постоянно угрожавших его независимости империй — Австрийской и Оттоманской.

Скромный горный инженер оказался здесь фигурой весьма значительной. В глазах черногорцев он был представителем великой дружественной державы, своего рода живым доказательством ее покровительства. Поэтому неудивительно, что когда между Австрией и Черногорией возник пограничный конфликт, отряд, созданный для противодействия нападению австрийцев, потребовал, чтобы его вел русский офицер (как горный инженер Ковалевский имел офицерский чин и носил форму). Положение Ковалевского оказалось весьма затруднительным. Отказ подорвал бы доверие черногорцев (а с ними — и других славянских народов) к России, поставив под сомнение ее готовность защищать их интересы. Согласие могло повлечь конфликт между Австрией и Россией, последствия которого трудно было предвидеть. Ковалевский возглавил отряд черногорцев, провел удачную военную операцию, затем вступил в переговоры с командованием австрийского отряда и, проявив незаурядный дипломатический такт, сумел добиться того, что австрийцы покинули территорию Черногории.

Черногорский эпизод положил начало репутации Ковалевского как верного защитника интересов славянских народов. Он же привлек к нему внимание Министерства иностранных дел — летом 1839 г. Ковалевский был отправлен с дипломатической миссией в Бухару. Более года он провел в Средней Азии, затем последовали поездки на Балканы, в Карпаты. Почти два года (1847—1848) Ковалевский находился в Египте, участвуя в устройстве золотых приисков и одновременно, уже по собственной инициативе, занимаясь исследованиями истоков Нила. В 1849 г. он отправляется в Пекин и в течение двух лет (с перерывами) ведет дипломатические переговоры, завершившиеся подписанием Кульджинского договора, которым было положено начало регулярной торговле между Россией и Китаем.

Весной 1853 г. Оттоманская империя сделала попытку захватить Черногорию. Направленный туда, русский комиссар Ковалевский способствовал прекращению военных действий и началу мирных переговоров.

В ноябре того же года новое поручение привело его опять в Черногорию, а затем и в Боснию. В существующей литературе о Ковалевском этот эпизод упоминается очень глухо или не упоминается вовсе. Даже И. С. Аксаков, который говорит о нем несколько больше, чем другие авторы, ничего не сообщает о конкретных целях поездки Ковалевского, ограничиваясь намеками⁷. Несомненно, что миссия его носила секретный характер. Тем не менее кое-что о ней просочилось в близкие к правительственным сферам круги Петербурга, а затем распространилось и далее. Вот что писала в этой связи А. Д. Блудова М. П. Погодину 3 апреля 1854 г.: «В Черногорию для действия и на Боснию уже давно послали полковника Ковалевского, но ему всего на все для закупки хлеба (потому что там неурожай) и для покупки оружия <...> дали 10 тысяч рублей. Вы можете вообразить, много ли на это можно сделать, да еще два транспорта ружей австрийцы поймали и конфисковали!»⁸ А незадолго до этого — 2 марта — она писала ему же: «Насчет Боснии. — Там Ковалевский с несколькою тысячей успел много сделать — он подготовил все»⁹. Эти сообщения приводят к выводу: перед Ковалевским стояла задача подготовить все необходимое, чтобы в случае, если под влиянием событий русско-турецкой войны в Боснии вспыхнет восстание против турецкого владычества или Черногория попытается вернуть некогда отторгнутые у нее Турцией территории, можно было бы поддержать это движение оружием и продовольствием. Однако миссия Ковалевского осталась незавершенной. «После целого ряда препятствий, вмешательств и обманов со стороны нашей же дипломатии, — писал И. С. Аксаков, — его вызвали обратно в самую критическую минуту, а вызвавши в Вену, не отпустили обратно. От этого нравственного удара, от этого разрушения надежд не только своих, но всех наших единоверцев <...> Егор Петрович не мог оправиться до конца жизни»¹⁰. Этой косвенной характеристикой миссии Ковалевского подтверждается высказанное выше предположение по поводу задачи, которая перед ним стояла.

Причины, по которым Ковалевский был отозван, легко объяснимы. Вступление Англии и Франции в войну, последовавшее в марте 1854 г., вынудило Николая I искать союза с Австрией или хотя бы дружественного нейтралитета с ее стороны. В этой ситуации следовало избегать действий, задевающих ее интересы. Освободительное движение славянских народов против Турции, способствовать возникновению которого было задачей Ковалевского, могло спровоцировать аналогичное движение в славянских областях Австрийской империи, поэтому продолжать его миссию, как бы успешно она ни протекала, в этих условиях оказалось несвоевременно.

Здесь уместно вспомнить, что указанное изменение внешнеполитического курса коснулось до некоторой степени и Тютчева. Когда в мартовском номере «Современника» за 1854 г. было напечатано стихотворение «Не гул молвы прошел в народе...», отражающее его панславистские чаяния, Николай I нашел эту публикацию неуместной. Зачеркнув последние строки, предрекавшие российскому императору будущее главы славянского мира («всеславянского царя»), он сделал на полях помету: «Подобные фразы не допускать»¹¹. В результате изданный в июне сборник «Стихотворения Ф. Тютчева» (СПб., 1854) вышел без этих стихов.

Севастополя. Летом того же года Ковалевский заболел тифом и был вывезен из осажденного города. В Петербурге распространились слухи о его смерти.

В связи с этими слухами впервые рядом с именем Ковалевского возникает имя Тютчева: «Слава Богу, Ковалевский не умер, — писала А. Д. Блудова М. П. Погодину 1 августа 1855 г. — Вяземского я еще не видела, но Федор Ив<анович> Тютчев Вам все расскажет»¹². Был ли Тютчев к этому времени лично знаком с Ковалевским, неизвестно. Однако вполне возможно, что при его дружеских отношениях с семьей Блудовых, которые в свою очередь принадлежали к ближайшим друзьям Ковалевского¹³, Тютчев не раз виделся с ним в их доме до того, как в 1853 г. Ковалевский покинул Петербург, отправляясь в Черногорию. Во всяком случае, Тютчев безусловно знал и о нем, и о его недавней миссии в Черногории и Боснии все то, что знала А. Д. Блудова и о чем она сообщала Погодину в цитированных выше письмах. Нет сомнения и в том, что эта миссия вызывала глубокое сочувствие Тютчева. Недаром через долгие годы, посылая И. С. Аксакову только что написанные в память Ковалевского стихи, Тютчев вспомнил именно этот эпизод его жизни: «Много любопытно-поучительного можно было бы рассказать о той поистине трагической роли, навязанной ему в последнюю Восточную войну нашею беспутно-бестолковою политикою»¹⁴.

В конце 1855 г. Ковалевский вернулся в Петербург, а в июне 1856 г. новый министр иностранных дел А. М. Горчаков, недавно назначенный на этот пост, поручил ему управление Азиатским департаментом своего министерства. К этому времени Ковалевский был уже человеком, хорошо известным не только в дипломатических кругах. Признанный ученый, чьи многочисленные экспедиции в Среднюю Азию, Китай, Африку и в страны Юго-Восточной Европы внесли ценный вклад в развитие географической науки, он был весьма популярен и как писатель — главным образом как автор очерков, посвященных описанию его путешествий (первоначально опубликованные в периодической печати, эти очерки выходили отдельными изданиями: «Четыре месяца в Черногории». СПб., 1841; «Странствователь по суше и морям», кн. I—III. СПб., 1843—1845; «Путешествие во Внутреннюю Африку», ч. I—II. СПб., 1849; «Путешествие в Китай», ч. I—II. СПб., 1853)¹⁵. В той части очерков Ковалевского, которая посвящена описанию его путешествий в Юго-Восточную Европу, отчетливо проявляется сочувствие автора судьбам населявших ее славянских народов, находившихся под властью Оттоманской империи. Неудивительно поэтому, что назначение Ковалевского директором Азиатского департамента, в чью компетенцию входила защита интересов этих народов, было с одобрением встречено в прогрессивных кругах русского общества.

Ковалевский пришел к управлению Азиатским департаментом в трудное время. Поражение в Крымской войне подорвало авторитет России в странах Востока, предстояло его восстанавливать. Прекрасное знание политической обстановки, непосредственное знакомство со многими из тех стран, отношения с которыми были ему подведомственны, незаурядный дипломатический дар и талант администратора — все это позволило Ковалевскому преобразить деятельность своего департамента. «Многосложное, но ясное действие, меткий выбор людей и сердечное умение воодушевлять их», — так характеризовал И. С. Аксаков те его качества, благодаря которым изменился «громадный состав служащих, разбросанный на нескончаемом пространстве Азии и Южной Европы. Чиновничество исчезло, и живые люди <...> стали в ряды и привлекли к себе и к России сочувствие даже самых разочарованных <...> Пять лет управления им Департаментом восстановили и правильное положение, и правильное понятие нашей политики на Востоке»¹⁶. Еще более решительно судит другой мемуарист: «Лучшего направителя азиатской политики России, как Егор Ковалевский, не было во все время существования Министерства иностранных дел»¹⁷.

С именем Ковалевского связан весьма значительный успех русской дипломатии — заключение Айгунского договора (16/28 мая 1858 г.), по которому устанавливалась граница с Китаем по р. Амур и за Россией закреплялась обширная территория по левой стороне этой реки (переговоры с Китаем вел генерал-губернатор Восточной Сибири гр. Н. Н. Муравьев; он же подписал договор). Роль Ковалевского в этой важнейшей дипломатической акции определил А. М. Горчаков: «При награждении всех, кто способствовал заключению этого славного трактата, — писал он Александру II 10 июля 1858 г., — Ваше Императорское Величество не забудет директора Азиатского департамента, откуда исходили все указания, которыми руководствовался генерал Муравьев»¹⁸.

Примечательно, что Тютчев не проявил особого интереса к этому событию — присоединение земли, которая «будет заселена через тысячу лет», не представлялось ему фактом, заслуживающим серьезного внимания¹⁹. Совсем иначе отнесся он к договору об установлении дипломатических отношений с Китаем, подписанному вслед за Айгунским договором (одновременно аналогичные соглашения Китай заключил с Англией, Францией и Америкой; все четыре соглашения были утверждены общим протоколом 28 июня/11 июля 1858 г.). Здесь впервые после Крымской войны русская дипломатия не только выступила на равных правах с английской и французской, но добилась известного преимущества по сравнению с ними. Это обстоятельство Тютчев рассматривал как первый шаг к восстановлению международного престижа России: «... Вот новости с Востока, с самого дальнего Востока, то есть из Китая, — писал он жене 13 августа 1858 г. — Наш отдельный с ними договор был утвержден в общем договоре с Францией и Англией, несмотря на противодействие последней, недоброжелательство которой не могло переварить очень существенных выгод, предоставленных нам. Вот первый успех нашей дипломатии после продолжительного промежутка времени»²⁰. «Новости с Востока» Тютчев получил из первых рук — от самого Ковалевского, с которым встретился в воскресенье 10 августа у его брата — министра народного просвещения Евг. П. Ковалевского. «Представь себе, — сообщал он в том же письме, — что в прошлое воскресенье я был всего в двенадцати верстах от Петербурга у министра Ковалевского <...> Я обедал там с Деляновым и с Ковалевским-братом»²¹.

Директор Азиатского департамента был лицом, к знакомству с которым Тютчев не мог относиться равнодушно. Общеизвестен интерес Тютчева к проблемам российской внешней политики, хорошо известна его концепция исторической миссии России, ее значения в будущих судьбах славянского мира, известно и вытекавшее из этой концепции представление его об обязанностях русского правительства по отношению к той части славянства, которая была подчинена Австрии и Турции. Естественно поэтому, что Тютчев должен был ценить беседы с Ковалевским — человеком, непосредственно причастным к «большой политике», и прежде всего к решению проблем, определявших политический курс России в отношении славянских народов Юго-Восточной Европы.

Однако не только информация, которой благодаря своему служебному положению располагал Ковалевский, привлекала к нему Тютчева. Несомненно, что ему импонировала сама личность Ковалевского — его не совсем обычная судьба, его огромный, весьма своеобразный жизненный опыт, его острый ум, широта взглядов, неуемный общественный темперамент и, наконец, удивительное личное обаяние — качества, которые отмечали решительно все мемуаристы, писавшие о Ковалевском. Главное же, что сближало этих очень разных во всем остальном людей, была определенная общность их воззрений. Прежде всего Ковалевский полностью разделял представление Тютчева о провиденциальном назначении России в славянском мире. По свидетельству И. С. Аксакова, он «полностью отдался всею душою славянскому и вообще христианскому делу на Востоке, — в полном убеждении разума, что это дело неразрывно соединено с существованием и историческим призванием России»²². Вместе с тем существуют факты, свидетельствующие, что и в других вопросах взгляды Тютчева и Ковалевского во многом совпадали.

«На первом плане всей его политической деятельности, — писал П. В. Анненков о Ковалевском, — стояло страстное, болезненное радение о поднятии внешнего величия и влияния России <...> Но вместе с тем, ему совершенно ясно было, что достижение этой великой задачи находится в непосредственной зависимости от внутреннего преуспеяния, от большего или меньшего простора, которым будет пользоваться русская интеллигенция для обнаружения всех присущих ей здоровых и творческих сил»²³. Эта точка зрения Ковалевского очень близка суждениям Тютчева, высказанным в «записке», представленной им А. М. Горчакову в ноябре 1857 г. и ныне известной под названием «О цензуре в России»: «... нам было жестоко доказано, — писал Тютчев, подразумевая печальные итоги николаевского царствования, — что нельзя подвергать умы чрезмерному угнетению и слишком длительным ограничениям, не нанося тем самым серьезного ущерба всему общественному организму <...> Настало время смягчить непомерную суровость предшествующей системы и даровать умам недостававший им простор»²⁴.

Как явствует из самой «записки» Тютчева, она была написана в связи с намерением Горчакова создать печатный орган, призванный «руководить умами» от имени правительства²⁵ же поводу. Автором этого письма был Ковалевский. «Если правительство хочет создать новый орган, который бы руководил публику <...> — писал он Горчакову 12 ноября 1857 г., — то необходимо допустить в газете не только простое изложение правительственных мер, распоряжений и преднамерений, а также и выражение общественного мнения»; такая газета «сблизит правительство с обществом <...> а без совокупного содействия обоих успех преобразований труден»²⁶. То же самое, но в более отвлеченной форме утверждал в своей «записке» и Тютчев: «... без полного пробуждения всех нравственных и умственных сил страны, без их добровольного и единодушного содействия общему делу правительство, предоставленное собственным своим силам, ничего не может совершить — ни вне своих пределов, ни внутри их, ни для собственного спасения, ни для нашего»; однако «везде, где свобода мнений ограничена, там нравственное и умственное начала бездействуют»²⁷.

Итак, свобода общественного мнения, без поддержки которого правительство бессильно, — вот что считали необходимым условием общественного развития как Тютчев, так и Ковалевский. Но если Тютчев ограничился в своей «записке» теоретическими рассуждениями, Ковалевский со свойственным ему стремлением к конкретному действию предлагал: «... я попытаюсь (если будет дозволено) составить номер газеты (в рукописи) в том духе, как я понимаю издание ее <...> Из этого пробного листа правительство увидит, возможно ли в видах его и при нынешнем состоянии цензуры подобное издание»²⁸.

Вскоре Ковалевский, а вслед за ним и Тютчев попытались, независимо друг от друга и в разной форме, реализовать идею «совокупного содействия» правительства и общественного мнения.

Летом 1858 г. Ковалевский предложил И. С. Аксакову взять на себя издание печатного органа, основанного на этой идее²⁹, и вскоре в московской прессе появилось объявление о предстоящем в будущем году издании газеты «Парус». В объявлении излагалась программа будущего издания: «Характер нашей газеты — по преимуществу гражданский, т. е. она по преимуществу должна разрабатывать вопросы современной русской действительности в народной и общественной жизни»³⁰. Был также объявлен «Отдел славянский», сообщение о котором завершалось программной декларацией: «Выставляя нашим знаменем русскую народность, мы тем самым признаем народности всех племен славянских»³¹. Другими словами, газета заявляла, что поддерживает идею единения славянских народов Юго-Восточной Европы — идею, на которой, по мысли Ковалевского, должна строиться «целая система» российской внешней политики³². Ковалевский рассчитывал сделать новую газету «посредницей между русскою публикою и славянскими землями»³³, считая такое посредничество важным звеном своей «системы».

«Парус» просуществовал всего несколько дней. Уже программная статья первого номера газеты (1859, 3 января) насторожила цензуру: автор статьи, И. С. Аксаков, развивал идею свободы слова, доказывая, что развитие гласности в стране необходимо прежде всего в интересах самого правительства. Судьбу «Паруса» решила помещенная во втором его номере статья М. П. Погодина «Прошедший год в русской истории» (1859, 10 января). «Парус» был запрещен за допущенное в этой статье «непозволительное вмешательство частного лица в виды и соображения правительства»³⁴. Все попытки Ковалевского добиться отмены запрещения или получить позволение возобновить «Парус» под другим названием («Пароход») успехом не увенчались³⁵. Так предпринятый им опыт «совокупного содействия» правительства и печати был пресечен в самом начале.

В то время, когда Ковалевский тщетно боролся за свою газету, наступила очередь Тютчева попытаться организовать выступление русской печати в поддержку принятого Россией внешнеполитического курса. Это было сделано в конце апреля 1859 г.

К этому моменту международная обстановка накалилась. 17/29 апреля начались военные действия между Австрией и Сардинским королевством; Франция незамедлительно вступила в эту войну на стороне Сардинии. Россия заняла позицию нейтралитета, дружественного по отношению к ним. Подобная политика Горчакова вызвала чрезвычайно активное противодействие австрофильски настроенных элементов, занимавших сильные позиции и в правительстве, и в придворно-аристократических кругах. В этих обстоятельствах Тютчев опасался, что нейтралитет России будет нарушен в пользу Австрии. Такой поворот событий он считал вдвойне губительным — как для самой России, так и для дела освобождения славянских народов из-под австрийского ига. Средство ослабить влияние австрофильских тенденций и укрепить принятый Горчаковым курс Тютчев видел в поддержке его со стороны общественного мнения, выраженного в печати.

Свою точку зрения Тютчев высказал Горчакову в письме от 21 апреля 1859 г.: «Одним словом, князь, для вас, так же, как и для самого государя, нет против среды, осаждающей и более или менее угнетающей вас обоих, нет, говорю я, другой точки опоры, другого средства противодействия, как во мнении извне, в великом мнении — в выражении общественного сознания... Но для этого нужно разрешить ему высказаться и даже вызывать его на это...»³⁶ Задачу побудить общественное мнение высказаться в нужном направлении Тютчев готов был взять на себя: он предложил Горчакову свое посредничество между ним и московской прессой³⁷. По-видимому, московские публицисты не вняли призывам Тютчева. Во всяком случае его намерение повлиять на ход событий не осуществилось (впоследствии Тютчев не раз предпринимал попытки выступить в роли посредника между правительством и печатью, в роли организатора общественного мнения, но рассмотрение их не входит сейчас в нашу задачу³⁸).

Итак, изложенные факты обнаруживают очевидное сходство во взглядах Тютчева и Ковалевского. Более того, при всем различии возможностей, которыми они располагали, наблюдается известный параллелизм в образе их действий при попытках реализовать на практике свои идеи. И наконец, налицо полное совпадение результатов — попытки обоих добиться «совокупного содействия» правительства и общественного мнения успеха не имели. Только причины их неудач были различны: в одном случае это была чрезмерная осторожность правительства, в другом — пассивность общественного мнения (в данном случае — московских публицистов).

Как ни широка, как ни многообразна была деятельность директора Азиатского департамента, активный общественный темперамент Ковалевского не позволял ему ограничиваться сферой этой деятельности. «Не было такого честного стремления на Руси, такого добросовестного труда и такого светлого начинания, которых бы он не понял или не знал, к которым остался холоден или равнодушен», — вспоминал П. В. Анненков³⁹«светлых начинаний», в котором Ковалевский принял самое активное участие, было создание «Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым». Основанное по инициативе А. В. Дружинина, при непосредственном участии Анненкова, Гончарова, Некрасова, Островского, Тургенева, Чернышевского и других писателей, «Общество» во многом было обязано и Ковалевскому. Благодаря его влиянию и связям, его энергичным, целеустремленным действиям все бюрократические препоны были быстро преодолены и «Общество» получило право на существование. 8 ноября 1859 г. состоялось учредительное собрание, на котором Ковалевский был избран председателем «Общества» и оставался им (с небольшими перерывами, которых требовал устав) до последнего дня жизни.

Именно с этой стороной деятельности Ковалевского связано первое из публикуемых ниже писем Тютчева к нему; оно было написано 10 января 1860 г. Совершенно иной характер носят два письма, относящиеся к весне 1860 г. В них обсуждается серьезный шаг, предпринятый директором Азиатского департамента, — его «записка» о направлении внешней политики России, представленная министру иностранных дел и отвергнутая им. Тютчев сочувственно оценил «записку» Ковалевского и, не ограничиваясь пассивной ролью советчика, был готов способствовать тому, чтобы «записка» эта попала в руки императора.

Лето 1860 г. Тютчев провел за границей. 1/13 июля он писал жене из Берлина: «Мне было особенно приятно встретить здесь Егора Ковалевского из Министерства иностранных дел, он наконец вырвался на свободу. Он приехал в Берлин в один день со мной, и мы проводили здесь время вместе. Я снова встречусь с ним во Франкфурте»⁴⁰. Через неделю, 7/19 июля он писал ей уже из Висбадена: «После Берлина я провел дня два во Франкфурте, где опять встретился с Ковалевским»⁴¹. 25 июля/6 августа Тютчев отправил Ковалевскому из Висбадена последнее из публикуемых писем; оно было целиком посвящено последней злобе дня международной политической жизни.

Через год, 31 августа 1861 г., Ковалевский был уволен от должности директора Азиатского департамента и получил назначение в Сенат. Мемуаристы по-разному объясняют причины этой вынужденной отставки. Одни считали ее следствием немилости, в которую впал старший брат Ковалевского, незадолго до этого уволенный с поста министра народного просвещения за чрезмерный либерализм⁴². Другие полагали, что популярность и авторитет Ковалевского вызывали опасения Горчакова, и он решил избавиться от потенциального соперника⁴³. Третьи утверждают, что Ковалевский сам оставил свою должность в связи с пошатнувшимся здоровьем⁴⁴. Как бы то ни было, все сходятся в одном: прямой и твердый характер Ковалевского, смелость и независимость его взглядов, абсолютная бескомпромиссность и непреклонность в достижении поставленных целей — все эти качества привели к тому, что сотрудничество с ним стало для Горчакова нежелательным. И в этом заключается причина его отставки, каковы бы ни были поводы к ней.

«Граф Блудов и его время» (СПб., 1866)⁴⁵ и «Война с Турцией и разрыв с западными державами в 1853—1854 годах» (СПб., 1868), начал новую книгу, первые главы которой («Восточные дела в двадцатых годах») были напечатаны незадолго до его смерти⁴⁶. К этому следует прибавить неустанную деятельность в «Обществе для пособия нуждающимся литераторам и ученым», в «Русском географическом обществе» и многие другие обязанности, которые добровольно брал на себя Ковалевский.

Скоропостижная смерть Ковалевского была воспринята в прогрессивных кругах русского общества как тяжелая утрата. Многие столичные и московские газеты посвятили ему некрологи, в трех из них, как мы уже говорили, было напечатано стихотворение Тютчева «На смерть Е. П. Ковалевского». Посылая его И. С. Аксакову, Тютчев писал: «... но стихов мало. Хорошо было бы, если бы вы посвятили ему целую передовую статью. Он этого стоил»⁴⁷. Через три недели — 15 октября 1868 г. — в «Москве» появилась статья Аксакова «Некоторые данные для биографии Егора Петровича Ковалевского». За ней последовали статьи в «Отечественных записках» и «Вестнике Европы», в «Санкт-Петербургских ведомостях» и «Русском инвалиде», в «Военном сборнике» и «Горном журнале»⁴⁸ можно передать строкой из стихотворения Тютчева:

В Государственной публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, в архиве Ковалевского, хранятся четыре письма Тютчева⁴⁹. Только одно из них имеет дату, остальные не датированы. В начале каждого письма проставлены карандашом цифры: 2, 3, 4, 5. По-видимому, это сделал сам Ковалевский, поскольку начертания цифр совпадают с начертаниями их в датах его собственных писем. Естественно предположить, что эта нумерация отражает последовательность получения писем⁵⁰. Нумерация начинается с цифры «2»; это указывает на то, что некогда в архиве Ковалевского было не четыре, а пять писем Тютчева, одно из которых, (с цифрой «1») утрачено⁵¹«5», имеет дату 25 июля/6 августа 1860 г., есть основания полагать, что остальные (недатированные) письма относятся к более раннему времени. Все изложенное имеет исходное значение для датировки писем Тютчева и для расшифровки их содержания.

Извините меня, прошу вас, почтеннейший Егор Петрович, и перед собою, и перед нашим братолюбивым Обществом, если я, вопреки данному слову, не могу явиться сегодня вечером в заседание. — Я сейчас только известился, что весьма неожиданно — и будь сказано между нами, — совсем некстати — и моя ненужная личность приглашена на сегодняшний бал в Зимнем дворце. — Но вы увидитесь вечером с Б. М. Маркевичем, а так как он уже предупрежден мною, то вам легко будет уладить с ним все, до меня касающееся.

Его превосходительству Егору Петровичу Ковалевскому (от Тютчева).

Содержание этого письма позволяет датировать его с предельной точностью. «Братолюбивое Общество», о заседании которого идет речь, — «Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым». Оно начало свое существование 8 ноября 1859 г., а все сохранившиеся письма Тютчева к Ковалевскому были, как уже сказано выше, написаны не позднее июля 1860 г. Чтобы уточнить дату этого письма, достаточно выяснить, на какое число, в пределах этого периода, приходились одновременно два события — заседание «Общества» и бал в Зимнем дворце, на котором присутствовал Тютчев. Такое совпадение имело место лишь однажды — 10 января 1860 г. Вечером этого дня состоялось первое благотворительное литературное чтение, организованное «Обществом»⁵², и в тот же вечер Μ. Ф. Тютчева записала в дневнике: «Бал у государыни. Мама́ и папа́ были приглашены и поехали на бал»⁵³.

Так, в официальном списке членов «Общества» его имя не значится⁵⁴, тем не менее контекст письма позволяет предположить, что на самом деле Тютчев в «Обществе» состоял. Это находит убедительное документальное подтверждение*: в «Списке должников Общества за 1856—1868 г.» Тютчев отмечен в числе не уплативших членские взносы за 1861 г.; кроме того, 11 декабря 1867 г. он баллотировался в члены Комитета «Общества», но не собрал необходимого числа голосов⁵⁵. Таким образом, факт его принадлежности к «Обществу» можно считать доказанным, а называя «Общество» в своем письме «нашим», Тютчев тем самым свидетельствует, что к началу 1860 г. уже был его членом.

Активное участие в организации первого литературного чтения принимал литератор Болеслав Михайлович Маркевич (1822—1884)⁵⁶«уладить» с ним Ковалевский, неизвестно. Вполне возможно, что это был вопрос об участии Тютчева во втором чтении. Во всяком случае, когда 27 января на заседании Комитета «Общества» обсуждалась программа второго чтения, в ней значились три стихотворения Тютчева, которые должен прочитать Маркевич: «Весенняя гроза», «Как птичка раннею зарей...» и «Пошли, Господь, свою отраду...»⁵⁷ Однако ни на втором чтении (6 февраля), ни на третьем (23 февраля) стихи Тютчева не читались⁵⁸.

Позвольте мне напомнить вам о обещанном. Пришлите, прошу вас, но теперь же, хоть черновую копию записки, так чтобы сегодня же она могла быть переписана и доставлена по принадлежности.

Его превосходительству Егору Петр<овичу> Ковалевскому (нужное)

С полным сочувствием прочитал вашу записку. — По-моему, за вами не только право, но строгая нравственная обязанность довести эту записку до государя, так, как она есть, не изменяя в ней ни точки, ни запятой, — да и что же тут изменять?

За верность ваших данных ручается ваш опыт, ваше знание дела, ваша добросовестность, — а тот, кто бы не согласился с вашим общим взглядом, с тем и говорить не стоит... В самом деле, тот, кто не понимает, что для русской политики нет и не может быть другой цели, как в Азии — подрыв английского владычества, а в Европе — разложение Австрии, — тот решительно ничего не понимает. — Отношение России к этим двум державам лучше всего определяется известною историческою фразою: «Mors Caroli, vita Conradini, mors Conradini, vita Caroli»⁵⁹— не есть случайность, но коренной закон нашего исторического существования, и всякая попытка с нашей стороны с ними сблизиться, примириться — не иное что, как самоубийственная нелепость.

Так что же в вашей статье могло вызвать сомнение или возражение князя? То ли, что вы говорите про нашу политическую систему? Про эту смесь кретинизма с самою наглою безнравственностию? Да кого же эта оценка может удивить или оскорбить, кроме тех людей, с кем уже, как французы говорят, on ne compte plus**. Пора бы, кажется, раз навсегда отложить в сторону всю эту лживую деликатность, все это ребячески-притворное великодушие — и видеть в вопросах самое дело, а не случайную игру мелких личностей...

Итак, еще раз, почтеннейший Егор Петрович, мне кажется, что вы не только имеете право, но что на вас лежит обязанность ничего не изменяя в записке, довести ее, так как она есть, до сведения того, кому ведать надлежит.

Второе и третье письма Тютчева тесно связаны между собой по содержанию, поэтому мы будем рассматривать их одновременно. Датировка этих писем и расшифровка их смысла весьма затруднительны, поскольку документ, который в них обсуждается — «записку», представленную Ковалевским Горчакову, обнаружить не удалось. По косвенным данным мы можем отчасти реконструировать содержание «записки» и предположительно датировать ее, а вместе с ней — и письма Тютчева.

Как видно из этих писем, «записка» содержала принципиальные положения, касавшиеся внешнеполитического курса России и явно с ним расходившиеся, что вызвало решительные возражения князя Горчакова. Вряд ли подобный документ мог возникнуть в условиях политического равновесия. Естественно предположить, что поводом для его создания послужила некая кризисная ситуация. В первой половине 1860 г., т. е. в то время, когда (как мы это знаем) были написаны письма Тютчева, такая ситуация имела место⁶⁰.

12/24 марта 1860 г. был подписан договор между Францией и Сардинским королевством, по которому Сардиния уступала Франции Савойю и Ниццу в обмен на Ломбардию, отвоеванную у Австрии в 1859 г. Договор стал поворотным пунктом в политике Наполеона III, обозначив его неприкрытое стремление к расширению границ, к установлению гегемонии Франции в Европе. В связи с этим европейская печать широко обсуждала вопрос о возможности войны между Францией и Англией, сама Англия ожидала вторжения, вокруг Лондона возводились укрепления. Возрастающая мощь Франции вызывала опасения России, и Горчаков, еще недавно оказывавший ей дипломатическую поддержку в ее войне с Австрией, теперь повел курс на сближение с Венским кабинетом. Лишая Францию своей поддержки, Россия тем самым усиливала позиции Англии, а сближаясь с Австрией, способствовала укреплению расшатанных основ этой империи. Ковалевский, считавший, что ослабление и распад Австрийской империи отвечают интересам всего славянского мира, не мог сочувствовать новому курсу Горчакова.

в соседних регионах: в январе афганцы, под воздействием Англии, потребовали от эмира Бухарского разрыва отношений с Россией, в феврале в Туркестан были засланы английские агенты, в бухарских войсках появились англичане-инструкторы, а весной в сопредельном с Россией Коканде стали сосредоточиваться английские войска⁶¹. Для России создавалась вполне реальная угроза столкновения с Англией на Среднеазиатском плацдарме. Однако, как и в предыдущие годы, русское правительство продолжало занимать выжидательную позицию. Не желая ввязываться в войну, Горчаков придерживался политики уступок, с которой не был согласен Ковалевский: «... наш собственный интерес требует того, чтобы поставить оплот (т. е. преграду. — Т. Д.) завоевательным стремлениям Англии», — утверждал он еще в 1859 г.⁶²

Такова была ситуация, в которой Ковалевский написал свою «записку», встретившую неприятие Горчакова и сочувственный отклик Тютчева. По-видимому, в ней содержалась определенная программа действий, исходным моментом которой был сформулированный Тютчевым тезис: «для русской политики нет и не может быть другой цели, как в Азии — подрыв английского владычества, а в Европе — разложение Австрии».

В архиве Ковалевского сохранился документ, из которого видно, что в судьбе «записки» Ковалевского был заинтересован не только Тютчев: «Мне кажется, лучше было бы копию несколько сокращенную показать государю, — писала Ковалевскому А. Д. Блудова. — Нужно несколько более , чтобы могли понять тотчас без труда — и не нужно говорить о том, что́ мож<но> подготовить в случае войны (с нашей стороны), потому что, как вы знаете, у нас нет ни возможности, ни охоты воевать — и это послужит только препятствием »⁶³. Письмо не датировано, но его связь с «запиской» Ковалевского и с письмами Тютчева несомненна. Тютчев явно полемизирует с мнением Блудовой, утверждая, что «нравственный долг» Ковалевского «довести эту записку до государя так, как она есть, не изменяя в ней ни точки, ни запятой».

Как видим, Тютчев придавал этой «записке» очень большое значение, поскольку считал необходимым передать ее императору. Было ли это сделано и какова была дальнейшая судьба «записки», остается неизвестным. Что же касается ее автора, то с его стороны было большой смелостью передать императору этот документ, с содержанием которого не согласился министр.

По-видимому, и «записка», и оба письма Тютчева, к ней относящиеся, были написаны в апреле или в мае 1860 г. (к этому времени события, описанные выше и послужившие поводом к созданию «записки», уже успели развернуться), но не позднее конца мая, так как в последних числах мая Тютчев уехал в Москву, а через несколько дней после возвращения оттуда — 20 июня — выехал за границу⁶⁴.

— Полагаю, нерадостные. — Судя по всему, мне сдается, что эта бестия Наполеон решительно нам враждебен. Что он распорядился так по восточным делам, чтобы — наперекор всему — наперекор т<ак> с<казать> самой силе вещей, самой логике событий, — мы ни в каком случае не могли извлечь ни малейшей для себя выгоды из теперешнего кризиса — чтобы Россия одна была отстранена от всякого существенного участия в вопросе! Вот почему он пытается еще раз сблизиться с Англией. Вот почему он делает ей уступки по итальянскому вопросу — для того только, чтобы быть в возможности нам не делать никаких уступок.

Что значит в этой подлой конвенции статья, протестующая заранее противу всякого вмешательства в Турецкие дела?.. Разве это не явная для нас оплеуха? Не явное доказательство, что по Восточному вопросу все они заодно противу России?..

Да неужто же эти две собаки, французская и английская, — несмотря на всю взаимную злость, не перегрызутся между собою?..

Но увы, даже и тогда, едва ли мы сумеем воспользоваться этою Божескою милостью! Мы так нравственно и духовно бессильны, так несказанно ничтожны!... Никогда, может быть, в истории человеческих обществ не было подобного примера. Никогда государство — и какое государство — мир целый — не утрачивало до такой степени свое историческое самосознание — что такое Россия? Пятое ли колесо в Европейской системе или особый, самобытный мир, треть которого еще в плену у Запада? — Завалена, застроена т<ак> с<казать> Западом? и не иначе может от него освободиться, как разрушивши его, — но кто у нас в России чувствует это, это понимает? Вы, я, да еще 10 человек. Но, конечно, ни царь, ни князь⁶⁵.

Смысл этого письма будет понятен, если мы вспомним, что летом 1860 г. три обстоятельства определяли в основном ход европейской политики: возрастающая мощь Франции, вызвавшая конфронтацию между ней и Англией; объединение Центральной Италии и победоносный поход Гарибальди в Сицилию; кровавые столкновения между мусульманами и христианами в Оттоманской империи — сначала в ее европейских владениях (апрель — май), а затем в Сирии (июнь — июль)⁶⁶.

О конфронтации между Англией и Францией мы уже говорили. Что же касается дела объединения Италии, то эти две державы относились к нему диаметрально противоположным образом. Наполеон III ему не сочувствовал, опасаясь появления на своих границах молодого сильного государства; поэтому он использовал все дипломатические возможности, чтобы помешать успеху похода Гарибальди. Англия, напротив, была заинтересована в создании единой Италии, самый факт существования которой мог бы в известной степени связывать Францию в ее стремлениях к экспансии, а потому английское правительство оказывало экспедиции Гарибальди энергичную дипломатическую и финансовую поддержку.

События в Оттоманской империи вызвали в Европе острую конфликтную ситуацию. Еще в мае, в связи с преследованиями христиан в европейской части Турции, Горчаков обратился к европейским державам с предложением создать постоянно действующую международную комиссию для контроля за выполнением условий Парижского трактата 1856 г., налагавших на Турцию обязанность охранять безопасность ее христианского населения. Однако державы уклонились от прямого ответа на предложение Горчакова. Когда же в июне аналогичные события произошли в Сирии, Франция незамедлительно объявила о своей готовности послать войска для защиты сирийских христиан. Для решения этого вопроса в Париже собралась конференция пяти держав (Англии, Франции, России, Турции и Австрии), интересы которых резко расходились. Франция стремилась добиться согласия на свое «посредничество», рассчитывая использовать этот случай, чтобы утвердиться в Малой Азии. Англия не хотела этого допустить и поддерживала Турцию, которая была против всякого посредничества. Россия добивалась, чтобы было принято ее прежнее предложение о создании общеевропейской организации, контролирующей положение христиан по всей территории Турции.

Чтобы осуществить свой замысел, Наполеон III пошел на сближение с Англией, согласившись на уступки в итальянском вопросе. 18(30) июля лондонская печать сообщила, что английское правительство получило от Франции предложение «действовать согласно» по отношению к Сирии и Италии, а 22 июля (3 августа) этот документ был полностью опубликован в ряде австрийских газет.

«посредника» целиком отводилась Франции, которая посылала туда свои военные силы. При этом специальный пункт протокола оговаривал, что это делается исключительно «по желанию» Турции и что «посредничество», которое берут на себя европейские державы, идя навстречу этому «желанию», не дает им права — ни ныне, ни в дальнейшем — вмешиваться в дела Оттоманской империи. Таким образом, предложение Горчакова было полностью игнорировано.

Тютчев очень болезненно воспринял это поражение русской дипломатии и поспешил поделиться своим огорчением с Ковалевским, с полным основанием рассчитывая, что будет понят им.

Мы не знаем, получил ли он ответ на свое письмо, — письма Ковалевского к Тютчеву не сохранились, неизвестно даже, существовали ли они.

¹ Вероятно, автором этого анонимного некролога был редактор «Голоса» А. А. Краевский, один из членов Комитета «Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым», председателем которого был Ковалевский.

² Вальская Б. А. Путешествия Егора Петровича Ковалевского. М., 1956. С. 193.

³ Литературное наследство (Далее ЛН). Т. 97. Кн. I. М., 1988. С. 342. (публикация К. В. Пигарева). См. также: Тютчев Ф. И.

⁴ После этого стихотворение «Памяти Е. П. Ковалевского» вошло в собрание сочинений Тютчева, подготовленное его вдовой (Тютчев Ф. И. Сочинения. СПб., 1886), и с тех пор включается в издания его произведений.

⁵ Письма Тютчева к Эрн. Ф. Тютчевой от 13 августа 1858 г., 1/13 и 7/19 июля 1860 г., 23 и 30 сентября 1868 г. // Старина и новизна. Кн. 19. Пг., 1915. С. 183 (на франц. яз.). и 267 (пер.); там же. Кн. 21. Пг., 1916. С. 177—178 (на франц. яз.) и 169—170 (пер.); там же. Кн. 22. Пг., 1917. С. 252, 254 (на франц. яз.) и 239, 241 (пер.).

⁶ <Аксаков И. С.> Некоторые данные для биографии Егора Петровича Ковалевского // Москва. 1868. № 151. 15 окт. С. 3—4 (подпись: ***; авторство Аксакова устанавливается по письму Тютчева к нему от 22 сентября 1868 г. // ЛН. Т. 97. Кн. I. С. 342); Анненков П. В. Егор Петрович Ковалевский // Воспоминания и критические очерки. Отдел I. СПб., 1877. С. 329—343 (впервые: Санкт-Петербургские ведомости, 1868. № 296. 29 окт.); Венюков М. И. Из воспоминаний юности. Кн. I. Амстердам, 1895. С. 246—247; Егор Петрович Ковалевский (некролог) // Горный журнал. 1868. № 11. С. 303—312 (без подписи); Некролог. Генерал-майор Егор Петрович Ковалевский // Военный сборник, 1868. № 11. С. 34—37 (без подписи); <Ковалевский П. М.> Егор Петрович Ковалевский. Биографический очерк // Вестник Европы. 1870. № 10. С. 717—728 (подпись: П. М.); Он же. 2. С. 370—392; Остен-Сакен Ф. Р. Слова в память Егора Петровича Ковалевского, сказанные в заседании Русского имп. географического общества 2 октября // Русский инвалид. 1868. № 284. 17 окт.; Пантелеев Л. В. Е. П. Ковалевский — первый председатель Комитета Литературного фонда // Юбилейный сборник Литературного фонда. 1859—1909. СПб., <1910>. С. 249—254; Ε. Егор Петрович Ковалевский // Отечественные записки. 1868. № 10. С. 273—274; <Стасюлевич М. М.> Егор Петрович Ковалевский // Вестник Европы. 1868. № 10. С. 894—896 (подпись: М. С.). Ряд сведений, дополняющих и уточняющих эти источники, см. в кн.: Путешествия Егора Петровича Ковалевского. М., 1956; Виленкин В. Л. Странствователь по суше и морям. М., 1969. Библиографию статей о Ковалевском см. в кн.: Вальская Б. А. —197.

⁷ Аксаков И. С. Указ. соч. С. 4. См. также: Вальская Б. А. Указ. соч. С. 42.

¹¹ Тютчев Ф. И. —361 (комментарий К. В. Пигарева) .

¹³ Известный государственный и общественный деятель гр. Д. Н. Блудов (1785—1864) и его дочь гр. Антонина Дмитриевна Блудова (1813—1891) принадлежали к ближайшему окружению Тютчева. Начиная с 1851 г. упоминания о них постоянно встречаются в его письмах (Тютчев Ф. И. Сочинения. Т. 2. М., 1984. С. 148, 155, 193, 197, 230, 231, 253, 240, 276, 286). Известны также стихотворение Тютчева «19 февраля 1864 года», написанное на смерть Д. Н. Блудова, и ряд писем его к А. Д. Блудовой за 1857—1873 гг. (Королева И. А. Письма Тютчева в архивах СССР // ЛН. Т. 97. Кн. I. С. 572). Свидетельством дружеских отношений Ковалевского с семьей Блудовых являются письма А. Д. Блудовой к нему (1845—1868), сохранившиеся в его архиве (ОР и PK ГПБ, ф. 356, № 144—148).

¹⁴ фактически поддерживало противников России.

¹⁵ Полный перечень трудов Ковалевского см. в кн.: Вальская Б. А. Указ. соч. С. 187—191.

¹⁸ ЦГАОР, ф. 828 (Горчаков А. М.), оп. 1, ед. хр. 221, л. 11 (на франц. яз.).

¹⁹ Старина и новизна. Кн. 19. Пг., 1915. С. 180 (на франц. яз.) и 264 (пер.).

²¹ Там же, с. 183 (на франц. яз.) и 267 (пер.; в последней фразе устранена неточность перевода). Иван Давыдович Делянов (1818—1897) в это время был попечителем Петербургского учебного округа; жил в одном доме с Тютчевым.

²⁴ Тютчев Ф. И. Полн. собр. соч. СПб., <1911>. С. 584 (на франц. яз.); перевод наш.

²⁶ ИРЛИ, ф. 93 (собр. П. Я. Дашкова), оп. 3, ед. хр. 627, л. 1—1 об. (копия).

²⁷ Полн. собр. соч. СПб., <1911>. С. 589—590 (на франц. яз.); перевод наш.

²⁹ Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 16. СПб., 1902. С. 306—307.

³³ Письмо Ковалевского Евг. П. Ковалевскому от 27 марта 1859 г. // Указ. соч. С. 428.

³⁵ Историю издания газеты «Парус» см.: Там же. С. 306—361. О неосуществленном проекте издания газеты «Пароход» — С. 415—430.

³⁸ См. об этом: Пигарев К. Тютчев и проблемы внешней политики царской России // ЛН. Т. 19—21. М., 1935. С. 177—218.

⁴⁰ Старина и новизна. Кн. 21. Пг., 1916. С. 177 (на франц. яз.) и 169 (пер.).

⁴³ Ковалевский П. М. Встречи на жизненном пути. Егор Петрович Ковалевский // Исторический вестник. 1888. № 2. С. 388.

⁴⁵ Эйдельман Н. Пушкин. История и современность в художественном сознании поэта. М., 1984. С. 12.

⁴⁷ ЛН. Т. 97. Кн. I. С. 342 (публикация К. В. Пигарева).

⁵⁰ При архивной обработке эта последовательность была нарушена.

⁵¹ Попытки обнаружить это письмо среди писем других корреспондентов Ковалевского не дали результатов.

⁵² Юбилейный сборник Литературного фонда. 1859—1909. СПб. <1910>. С. 86.

⁵³ Μ. Ф. Тютчевой (1859) // Музей-усадьба Мураново им. Ф. И. Тютчева, ф. 1, оп. 1, ед. хр. 180.

⁵⁴ Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым, основано 8 ноября 1859 г. Список его членов. 1859—1884. СПб., 1885.

⁵⁵ ОР и PK ГПБ, ф. 438 (Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым). № XVII, л. 442; там же, № XVI, л. 904—904 об.

⁵⁹ «Смерть Карла — жизнь Конрадина, смерть Конрадина — жизнь Карла» (лат.) — поговорка, возникшая в Италии в эпоху борьбы между гвельфами и гиббелинами (в 1286 г. последний Гогенштауфен Конрадин Швабский, призванный гиббелинами, был взят в плен главой гвельфов Карлом Анжуйским и казнен по его приказу).

⁶⁰ Изложенные далее сведения о положении в Западной Европе, которое сложилось весной 1860 г., содержатся в сообщениях русских и западноевропейских газет за 1860 г. («Санкт-Петербургские ведомости», «Русский инвалид», «Nord», «Moniteur»); см. также: Тэйлор А. Дж. Борьба за господство в Западной Европе. 1848—1918. М., 1958. С. 152—153.

⁶¹ Из истории завоевания Средней Азии // Исторические записки. 1940. № 9. С. 206; Халфин Н. А. Политика России в Средней Азии. М., 1960. С. 81—82.

⁶⁴ Чулков Г. Летопись жизни и творчества Ф. И. Тютчева. М., 1933. С. 136.

⁶⁵ Подразумевается министр иностранных дел кн. Александр Михайлович Горчаков (1798—1883).

⁶⁶ Тэйлор А. Дж. Указ. соч. С. 154—155; Charles-Roux F. Alexandre II, Gortchakoff et Napoléon III. Paris, 1913. P. 288—295.

^* Приношу сердечную благодарность В. Н. Сажину, любезно сообщившему мне все документы из архива «Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым», изложение которых приводится ниже.

^** Больше не считаются (франц.).