Пигарев К. В.: Жизнь и творчество Тютчева
Глава первая. Детство и юность

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Детство и юность.

1803—1821 годы

1

Незадолго до Куликовской битвы послан был Дмитрием Донским в Золотую орду «хитрый муж» Захарий Тютчев (Тутчев, Тючев). В переговорах с Мамаем, требовавшим увеличения дани, которую платила ему Москва, Тютчев, несмотря на угрозы хана, бесстрашно отстаивал достоинство московского великого князя. На обратном пути Захарий не побоялся даже разорвать ханскую грамоту, унизительную для Дмитрия, и отослал ее клочки в Орду. Молва о смелом поступке Захария принесла этому московскому дипломату XIV века настолько широкую известность, что под именем «русского посла Захария Тютрина» он стал героем народной сказки «про Мамая безбожного»¹.

Захарий Тютчев является родоначальником Тютчевых². Среди его потомков — служилых дворян Московской Руси — было немало воевод, стольников, стряпчих. За свою службу они получали награды поместьями и «придачею к окладу». В XVIII веке Тютчевы нередко занимали выборные дворянские должности³. Так, например, брянским уездным предводителем дворянства был одно время секунд-майор Николай Андреевич Тютчев, типичный представитель русского барства эпохи крепостничества. Мемуарные данные рисуют Н. А. Тютчева как человека, отличавшегося, подобно некоторым другим его родичам, «разгулом и произволом, доходившим до неистовства»⁴.

Младший из трех сыновей Н. А. Тютчева от брака с орловской дворянкой Пелагеей Денисовной Панютиной Иван Николаевич обучался в петербургском Греческом корпусе, затем служил в гвардии. Выйдя в отставку в чине поручика, он перешел на гражданскую службу и дослужился до скромного чина надворного советника. В 1798 году он женился на Екатерине Львовне Толстой. В двенадцатилетнем возрасте лишившаяся матери, Е. Л. Толстая была воспитана теткой — графиней А. В. Остерман. Таким образом, И. Н. Тютчев породнился с сановной фамилией Остерманов.

И. Н. Тютчев унаследовал от родителей подмосковное имение Троицкое и большое благоустроенное поместье в Брянском уезде Орловской губернии — село Овстуг с окружающими деревнями, земельными и лесными угодьями. Там 23 ноября 1803 года у И. Н. и Е. Л. Тютчевых родился сын Федор, будущий поэт.

Кроме него, в семье было еще двое детей — старший сын Николай, впоследствии полковник Главного штаба, и дочь Дарья, в замужестве Сушкова⁵, но общим баловнем и любимцем был «Феденька». Он рос, окруженный заботами матери и горячо привязанного к нему дядьки Николая Афанасьевича Хлопова, вольноотпущенного крепостного Татищевых. Хлопов поступил в дом Тютчевых, когда мальчику было четыре года.

Н. А. Хлопов и подобные ему по своему духовному складу дядьки и няньки были глубоко своеобразным явлением русской культуры и быта. Они воплощали в себе то подлинно народное нравственное начало, которое не могло не передаваться наиболее чутким из их питомцев. Не просто рабом, безропотно несущим крепостное ярмо, но «наставником и учителем» Дениса Фонвизина был его «любезный дядька» Шумилов. Сколько тепла и безграничной преданности вложил в свое отношение к Сереже Аксакову старик Евсеич! Хорошо известно, чем была не только для Пушкина, но и для его друзей «голубка дряхлая», «свет Родионовна». Все они — и Шумилов, и Евсеич, и Арина Родионовна — стали к тому же литературными образами, литературными типами.

Воздействие дядьки или няньки на пробуждающееся сознание ребенка нередко оказывалось ярче и значительнее воздействия родных и учителей. «Ни старый мой отец, умный, бывалый, образованный, — рассказывает автор известных „Записок“ Д. Н. Свербеев, — ни моя тетка, весьма пожилая девушка, умная, но безграмотная, управлявшая, однако, всем, не имели на мое детство такого влияния, какое имел на мое первоначальное воспитание мой дядька Варфоломеевич...»⁶.

В одном из своих поздних писем Тютчев, уже шестидесятитрехлетний старик, также вспоминал о своих «страстных отношениях во время оно к давно минувшему Николаю Афанасьевичу»⁷.

Семья Тютчевых была типичной дворянской семьей того времени, в которой модный французский язык уживался со строгим соблюдением отечественных традиций. Бар и домочадцев связывали между собой внешне патриархальные отношения. По словам И. С. Аксакова, И. Н. Тютчев был «человеком рассудительным, с спокойным, здравым взглядом на вещи», отличался «необыкновенным благодушием, мягкостью, редкою чистотою нравов», но «не обладал ни ярким умом, ни талантами». Тот же биограф характеризует мать поэта как «женщину замечательного ума, сухощавого, нервного сложения, с наклонностью к ипохондрии, с фантазией, развитою до болезненности»⁸. Духовно мало походивший на отца, Ф. И. Тютчев унаследовал многие черты внутреннего облика матери.

Раннее детство Тютчева протекало в Овстуге. Мальчик жил в мире фантазии. Для него словно не существовало грани между мечтой и реальной действительностью. И каким непохожим на создание его детского воображения предстал перед ним Овстуг, когда он посетил это место много лет спустя, имея за плечами более половины прожитой жизни! «Старинный садик, 4 больших липы, хорошо известных в округе, довольно хилая аллея шагов во сто длиною и казавшаяся мне неизмеримой, весь прекрасный мир моего детства, столь населенный и столь многообразный, — все это помещается на участке в несколько квадратных сажен...»⁹, — писал он с печальной иронией и невольным сожалением об утраченном. Овстуг был для зрелого Тютчева «как бы призраком его детских грез»¹⁰, «немощным и смутным» призраком «забытого, загадочного счастья».

То, что Тютчев, по собственному признанию, начал впервые чувствовать и мыслить именно в Овстуге, среди русских полей и лесов, имело, несомненно, очень большое значение для его будущего развития как поэта. В часы, когда над землей сгущались весенние сумерки, он любил бродить по молодому лесу возле сельского кладбища и собирать душистые ночные фиалки. В тишине и мраке наступающей ночи их благоухание наполняло его душу «невыразимым чувством таинственности» и погружало в состояние «благоговейной сосредоточенности»¹¹

Зимние месяцы — во всяком случае с того времени, когда для детей начались годы учения — Тютчевы проводили в Москве, где у них был собственный дом в Армянском переулке. Сооруженный по проекту знаменитого зодчего М. Ф. Казакова или под его «смотрением» в глубине обширного двора с разными службами, дом этот представлял собой городскую усадьбу, каких немало было в тогдашней Москве¹². Кроме семьи Тютчевых и их домочадцев, здесь обычно проживали многочисленные родственники, приезжавшие в Москву.

Мирный и несколько чинный распорядок жизни тютчевского дома был нарушен Отечественной войной 1812 года. Приближение французов к Москве вынудило Тютчевых покинуть столицу и выехать в Ярославль, где они оставались до конца войны¹³. Троицкое было разграблено неприятелем. Первое лето после изгнания французов из Москвы Тютчевы провели в Овстуге¹⁴.

«Нам никогда не случалось слышать от Тютчева никаких воспоминаний об этой године, — пишет И. С. Аксаков, — но не могла же она не оказать сильного, непосредственного действия на восприимчивую душу девятилетнего мальчика. Напротив, она-то, вероятно, и способствовала, по крайней мере в немалой степени, его преждевременному развитию, — что, впрочем, можно подметить почти во всем детском поколении той эпохи. Не эти ли впечатления детства как в Тютчеве, так и во всех его сверстниках-поэтах, зажгли ту упорную пламенную любовь к России, которая дышит в их поэзии и которую потом уже никакие житейские обстоятельства не были властны угасить»¹⁵. События грозного года были впоследствии отражены Тютчевым в двух стихотворениях — «Наполеон» (1849—1850) и «Неман» (1853).

Первоначальное образование Феденька Тютчев получил дома. Он обучался истории, географии, арифметике, русскому и иностранным языкам — французскому, немецкому и латинскому. С 1813 года его учителем русского языка, одновременно руководившим и общим воспитанием мальчика, был молодой поэт Семен Егорович Амфитеатров, известный в литературе под фамилией Раича¹⁶. Сын сельского священника, за несколько лет до того окончивший Севскую семинарию, Раич не принял духовного сана, так как мечтал учиться в Московском университете¹⁷. Между Раичем и Тютчевым скоро установились дружеские отношения. «Необыкновенные дарования и страсть к просвещению милого воспитанника изумляли и утешали меня, — вспоминает Раич в автобиографии, — года через три он уже был не учеником, а товарищем моим, — так быстро развивался его любознательный и восприимчивый ум»¹⁸.

Страстный поклонник Державина и Дмитриева, хороший знаток латинской и итальянской классической поэзии, Раич познакомил своего питомца с лучшими произведениями русской и мировой литературы. «С каким удовольствием вспоминаю я о тех сладостных часах, — писал он впоследствии, — когда, бывало, весною и летом, живя в подмосковной, мы вдвоем с Ф. И. выходили из дому, запасались Горацием, Виргилием или кем-нибудь из отечественных писателей, и, усевшись в роще, на холмике, углублялись в чтение и утопали в чистых наслаждениях красотами гениальных произведений Поэзии»¹⁹.

В доме Тютчевых Раич принялся за свой первый большой труд — перевод Вергилиевых «Георгик». Скрывая свою работу от посторонних, Раич показывал ее только Тютчеву. Выбор его в качестве единственного судьи и советчика был обусловлен полным доверием учителя к вкусу ученика: «Необыкновенно даровитый от природы, он был уже посвящен в таинства Поэзии и сам con amore (с увлечением — К. П.) занимался ею...»²⁰.

К какому времени относятся первые поэтические опыты Тютчева, неизвестно. Летом 1855 года, гуляя с дочерью в окрестностях Овстуга, поэт показал ей рощицу, в которой некогда, будучи ребенком, он похоронил найденную им в траве мертвую горлицу, написав при этом стихотворную эпитафию. Эпизод этот не поддается точному хронологическому приурочению. По словам дочери поэта, передававшей рассказ отца, в похоронах горлицы принимал участие его «menin» — пестун, воспитатель²¹. Это мог быть Хлопов, но мог быть и Раич. Сама эпитафия утрачена. Все же надо думать, что она представляла собой одну из первых поэтических попыток Тютчева.

В состав полного собрания стихов Тютчева входит шестнадцать стихотворений, относящихся к раннему периоду его творчества. Примерно десяти-одиннадцати лет Тютчев написал стихотворное приветствие отцу ко дню его рождения. Юный поэт в полном соответствии с идейно-художественными принципами сентиментализма воспевает «нежнейшего мужа, отца-благотворителя», окруженного любовью «детей и подданных», и в заключение сравнивает его с «солнцем», оживляющим своей «улыбкой» цветы.

Рассказывая в автобиографии о своем даровитом ученике, Раич впоследствии писал: «... по тринадцатому году он переводил уже оды Горация с замечательным успехом»²². «По тринадцатому году» — это значит в 1815—1816 годах. Тютчевских «переводов» од Горация этого времени не сохранилось, но среди ранних стихотворений поэта имеется одно, в котором можно усматривать подражание латинскому классику. Это стихотворение — «На новый 1816 год».

Раич был не единственным наставником Тютчева в стихотворстве. В 1816 или 1817 году он начал посещать в качестве вольнослушателя лекции известного тогда поэта, критика и профессора Московского университета А. Ф. Мерзлякова, читавшего курс теории словесности²³. Помимо лекций, Мерзляков занимался со своими учениками и разбором их собственных сочинений. По-видимому, Тютчев уже тогда обратил на себя его внимание.

В письме Мерзлякова к одному из его корреспондентов от 3 июля 1817 года встречается следующее упоминание о нем: «Тутчев в деревне. Маленькая моя академия расстроилась. Пьесы его также не читаны и по той же причине лежат у меня до будущего своего воскресения»²⁴ четырнадцатилетнего юношу званием сотрудника²⁵. В протоколах Общества стихотворение Тютчева названо «Вельможа (Подражание Горацию)». Стихотворения под таким заглавием среди дошедших до нас стихов поэта нет. Однако имеются веские данные к тому, чтобы отождествлять стихи, прочитанные в Обществе любителей российской словесности, со стихотворением «На новый 1816 год»: более половины его (четыре строфы из семи) занимает обличение жестокосердого и развращенного вельможи.

Стихотворение написано под заметным воздействием книжных впечатлений. Первая строка «Уже великое небесное светило» невольно приводит на память начало ломоносовского «Утреннего размышления о божием величестве»: «Уже полдневное светило». Образ спускающегося на землю нового года варьирует зачины двух новогодних од Державина (1781 и 1798 годов)²⁶. К одам Державина в известной степени восходят и обличительные строфы о вельможе-злодее. Тема вельможи открывается обращением: «А ты, сын роскоши...», дословно перенесенным из державинской оды «На смерть князя Мещерского» («Сын роскоши, прохлад и нег»). В стихе «Как капля в океан, он в вечность погрузился» (речь идет о прошедшем годе) столь же дословное заимствование из стихотворения Карамзина «Поэзия»: «Столетия текли и в вечность погружались». Риторический вопрос: «Что может избежать от гнева Крона злого?» напоминает такой же вопрос в «Оде на всерадостнейшее коронование... Александра I» Мерзлякова: «Что может Крона гнев строптив?». Слова «Покроет плоть твою... червей кипящий рой» заимствованы с небольшой перестановкой из «Оды на разрушение Вавилона» того же Мерзлякова: «Покров — кипящий рой червей». Мотив мести мертвецов своему мучителю перекликается (правда, в сильно сгущенных тонах) со сходными строками из философской элегии Гнедича «Общежитие». Подобные сопоставления, вероятно, можно было бы умножить. Повторение того, о чем до него уже писали русские поэты, подсказывало двенадцатилетнему Тютчеву готовые поэтические формулы и сочетания слов. Однако, прибегая к таким заимствованиям, очень естественным и понятным у начинающего поэта, Тютчев сумел проявить в своей оде и некоторую творческую самостоятельность. Так, например, фраза Карамзина: «Столетия текли и в вечность погружались» менее выразительна, чем строка юноши Тютчева о минувшем годе: «Как капля в океан, он в вечность погрузился». Мысль о ничтожности одного года перед безмерностью вечности в данном случае не находит соответствия у Карамзина.

С одами Горация тютчевское стихотворение роднит тема всеистребляющего времени. И нельзя не признать такие стихи, как «Века рождаются и исчезают снова, одно столетие стирается другим» или «Пустынный ветр свистит в руинах Вавилона», несомненными удачами молодого поэта.

Через год с небольшим после первого литературного успеха Тютчева, 8 марта 1819 года, в Обществе любителей российской словесности было прочитано другое его стихотворение — «Послание Горация к Меценату, в котором приглашает его к сельскому обеду». Это большое стихотворение — вариация на тему 29-й оды Горация из третьей книги «Од». Заглавие придумано Тютчевым.

Если знакомством с лирикой Горация Тютчев и был непосредственно обязан Раичу, то, подражая латинскому поэту, он разделял увлечение его творчеством, присущее многим русским поэтам конца XVIII — начала XIX века. В это время «горацианство» становится сродни «анакреонтике». Гораций воспринимается прежде всего как певец личной свободы, благоразумной умеренности, скромных житейских благ, любви и дружбы, обретаемых вдали от дел государственных, в «хижине убогой», «под кровом сельского Пената». Горацием вдохновляются Державин и в особенности его друг Капнист²⁷.

В «Послании Горация к Меценату» Тютчев довольно далеко отступает от своего литературного источника. Русский текст значительно пространнее латинского (97 строк вместо 64). Тютчев не сохраняет ни строфического построения, ни метра подлинника: алкеевы строфы Горация переложены у него вольным, свободно рифмованным ямбом. При наличии некоторой словесной архаики («возженны», «крины», «лиют», «велелепные столпы», «храмины позлащенны»), — наследия одической поэзии XVIII века, — послание обнаруживает заметное тяготение к сентиментально-романтическому стилю. Почтительно-торжественное обращение Горация к Меценату: «Царей тирренских отпрыск» («Tyrrhena regum progenies») заменено эмоционально окрашенными эпитетами: «желанный гость, краса моя и радость». На протяжении послания Тютчев неоднократно прибегает к обращению, каждый раз наделяя Мецената новыми качествами: «Муж правоты, народа покровитель, отчизны верный сын и строгий друг царев, питомец счастливый кастальских чистых дев», «Фемиды жрец, защитник беззащитных». Свой дом Гораций у Тютчева называет «смиренной обителью». Скупые строки Горация о пастухе, который вместе со своим стадом ищет убежища от зноя в роще «косматого Сильвана», служат Тютчеву поводом для изображения типично сентиментального пейзажа:

Где мгла таинственна с прохладою слиянна,
Где брезжит сквозь листов дрожащий, тихий свет,
Игривый ручеек едва-едва течет
И шепчет в сумраке с прибрежной осокою;

Спит стадо и пастух под сению прохлад,
И в розовых кустах зефиры легки спят.

Свое переложение оды Горация Тютчев заканчивает в духе дружеских посланий, распространенных в русской литературе того времени; при этом вполне конкретные эгейские бурные воды заменяются метафорическим жизненным морем:

Отчизны мирныя покрытый небесами,

Но дружба и любовь, среди житейских волн,
Безбедно приведут в пристанище мой челн.

«земного круга». Гораций говорит о мудрости богов, закрывших от человека будущее. Тютчев придает этому рассуждению романтическую окраску:

Как! прах земной объять небесное посмеет?

Быстрейший самый ум, смутясь, оцепенеет,
И буйный сей мудрец — посмешище богов!
Мы можем, странствуя в тернистой сей пустыне,
Сорвать один цветок, ловить летящий миг;
          — судьбине;
Так предадим его на произвол благих!

Много своего вносит Тютчев в горациеву аллегорию времени — реки. У Горация река показана в двух состояниях: тихого течения и буйного разлива. В первом случае она мирно несет свои воды в море. У Тютчева эти воды становятся «сапфирными» и покрываются «сребром зыбей», в которых преломляет свои лучи «свет солнца золотой». Этой красочной живописи поэт учился у Державина. В картине бурной реки Тютчев опускает реалии подлинника — выкорчеванные деревья, смытые с берега камни и жилища, но ему удается достигнуть звуковой изобразительности, предвещающей в нем будущего певца «стихийных споров»:

Но час — и вдруг нависших бурь громады
          Извергли дождь из черных недр:

          И роет волны ярый ветр!..²⁸

Вообще в «Послании Горация к Меценату», по сравнению с одой «На 1816 год» и с незначительными мелочами периода своего раннего творчества («Всесилен я и вместе слаб...», мадригал «Двум друзьям»), Тютчев сделал заметный шаг вперед на пути овладения стихотворной техникой. Его творческий рост получил должное признание: Общество любителей российской словесности постановило напечатать стихи своего юного сотрудника. Появление послания на страницах «Трудов» Общества было настоящим праздником для всего семейства Тютчевых²⁹.

1819-й год ознаменован в жизни Тютчева не только этим событием. Осенью того же года он был принят в Московский университет.

Примечания

¹ Щербатов. История Российская, т. IV, ч. I. СПб., 1781, стр. 128, 132—138; Иван Стриттер—446; Н. М. . История государства Российского, т. V. СПб., 1817, стр. 422—423; А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 3. М., 1957, стр. 36—42.

² Согласно семейному преданию, род Тютчевых происходит от итальянца Дуджи, путешествовавшего в конце XIII в. вместе с Марко Поло и заехавшего в Россию. См.: И. С. . Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886, стр. 8 (далее сокращенно: Аксаков); Георгий Чулков— Л., 1933, стр. 13 (далее сокращенно: «Летопись»). Документальных подтверждений этого, однако, не имеется. Возможно, что в этом предании сказалась присущая русским дворянам склонность связывать свое происхождение с тем или иным иноземным выходцем.

³ Родословную Тютчевых см.: В. В. Руммель и В. В. Голубцов

⁴ Аксаков, стр. 8. Ср. «Истинное повествование, или Жизнь Гавриила Добрынина, им самим написанная». — «Русская старина», т. III. 1871, апрель, стр. 416—417. — Имя Н. А. Тютчева упоминается в деле «Салтычихи». По-видимому, одно время он был ее возлюбленным; позднее же, после женитьбы, подвергался ее мстительным преследованиям. См., например: П. Кичеев. Салтычиха. «Русский архив», 1865, вып. 2, стлб. 250—251

⁵ — Сергей, Дмитрий и Василий — умерли в младенчестве.

⁶ Д. Н. Свербеев. Записки, т. I. М., 1899, стр. 38—39.

⁷ Письмо к брату Н. И. Тютчеву от 13 апреля 1867 г. — В кн.: Ф. И. . Стихотворения. Письма. М., 1957, стр. 467 (далее сокращенно: «Стихотворения. Письма»).

⁸ Аксаков, стр. 9.

⁹ Письмо к Эрн. Ф. Тютчевой от 31 августа 1846 г. Подлинник по-французски. «Стихотворения. Письма», стр. 391.

¹⁰ — Архив Музея-усадьбы «Мураново» им. Ф. И. Тютчева (далее сокращенно: МА). Ср. стихотворение Тютчева «Итак, опять увиделся я с вами...» (1849).

¹¹ Письмо Д. Ф. Тютчевой к Е. Ф. Тютчевой от 20 августа 1855 г. — МА. — В письме дочь поэта рассказывает сестре о своей прогулке с отцом, во время которой он вспоминал о своем детстве.

¹² Ныне дом № 11. Чертеж фасада и планы дома с окружающими его постройками воспроизведены в издании «Архитектурные альбомы М. Ф. Казакова» (М., 1956, стр. 58—59). До Тютчевых дом принадлежал масону кн. И. С. Гагарину. Здание сохранилось, хотя и в сильно перестроенном виде как снаружи, так и внутри. В бельэтаже, где помещались парадные комнаты, кое-где уцелели остатки прежней декоративной отделки. Дом был продан Тютчевыми после выхода замуж их дочери Дарьи (1836) попечительству о бедных духовного звания. В настоящее время — жилой дом.

¹³ , стр. 12.

¹⁴ Сведения почерпнуты из явочного прошения в Московский земский суд, поданного служителем И. Н. Тютчева М. И. Богдановым 9 июня 1813 г. — МА.

¹⁵ Аксаков, стр. 12.

¹⁶ «немедленно после французов» (т. е. после французского нашествия 1812 г.). См.: , стр. 12. — В своей автобиографии Раич указывает: «... провидению угодно было вверить моему руководству Ф. И. Тютчева, вступившего в десятый год жизни» («Русский библиофил», 1913, № 8, стр. 24). Девять лет Тютчеву исполнилось 23 ноября 1812 г. До поступления к Тютчевым Раич воспитывал детей Н. Н. Шереметевой, сестры И. Н. Тютчева, и проживал в ее брянской деревне. Взяв на себя руководство воспитанием Ф. И. Тютчева, Раич, по всей вероятности, первое время жил с семьей Тютчевых в Овстуге, а с ее переездом в Москву — у них в доме.

¹⁷ Раичу удалось осуществить эту мечту: в 1815 г. он поступил на отделение нравственно-политических наук, а в 1818 г. закончил курс со степенью кандидата прав. Позднее, в 1822 г., Раич защитил диссертацию на степень магистра словесных наук.

¹⁸ «Русский библиофил», 1913, № 8, стр. 24.

¹⁹

²⁰ «Русский библиофил», 1913, № 8, стр. 25.

²¹ См. письмо Д. Ф. Тютчевой к Е. Ф. Тютчевой от 20 августа 1855 г. из Овстуга. — МА.

²² «Русский библиофил», 1913, № 8, стр. 25.

²³ Вспоминая о лекциях Мерзлякова, которые он слушал совместно с Тютчевым, Раич неуверенно замечает: «Это было, если не ошибаюсь, в 1816 году» (там же). Поскольку в частном письме, цитируемом ниже и относящемся к лету 1817 г., Мерзляков неправильно называет Тютчева «Тутчевым», можно предположить, что в то время он еще был новичком среди его слушателей.

²⁴ «Русская старина», т. XXVI, 1879, кн. 10, стр. 350.

²⁵ «Труды Общества любителей российской словесности», ч. XII, 1818, стр. 35. Ср. «Летопись», стр. 15. — Аксаков ошибочно называет вместо стихотворения «Вельможа» стихотворение «Послание Горация к Меценату», написанное позднее. См.: Аксаков, стр. 13.

²⁶ См. комментарии Г. И. Чулкова к изд.: Ф. И. . Полное собрание стихотворений, т. I. М. — Л., 1933, стр. 276—277.

²⁷ Среди многочисленных «горацианских од» Капниста имеется переложение той же оды, которой подражал Тютчев, озаглавленное «Скромная беспечность». Переложение Капниста, однако, не могло быть известно Тютчеву, так как оставалось ненапечатанным до 1941 г. (В. В. Капнист. Избранные сочинения. Л., 1941, стр. 178).

²⁸ Тютчев«Библиотека поэта». Большая серия, изд. 2).

²⁹ «Труды Общества любителей российской словесности», ч. XIV, 1819, стр. 32—36. Ср.: Аксаков