4
Во всех приведенных случаях исправления, дополнения или переработка Тютчевым его стихов производились либо непосредственно по их написании, либо через какой-то сравнительно незначительный период времени. Указанная выше небольшая поправка в стихотворении «Восток белел. Ладья катилась...», сделанная через четырнадцать лет после первого его появления в печати, — случай не единственный, но естественно, что особый интерес в наших глазах приобретают не поправки подобного рода, сводящиеся к замене отдельных слов другими, а создание поэтом на основе ранее написанных текстов новых редакций.
До нас дошло три беловых автографа стихотворения «Еще шумел веселый день...»: два из них относятся к двадцатым годам, а третий — примерно к концу сороковых. Вот первая редакция этого стихотворения.
Еще шумел веселый день,
Толпами улица блистала,
И облаков вечерних тень
По светлым кровлям пролетала.
Весенней негой утомлен
Вдался я в сладкое забвенье:
Не знаю, долог ли был сон,
Но странно было пробужденье.
Украдкой в сумраке ночном
Ходило лунное сиянье,
И ночи зыбкое молчанье
Едва струилось ветерком.
Сомнительно в мое окно
Смотрело бледное светило —
И мне казалось, что оно
Мою дремоту сторожило.
И между тем какой-то гений
Из пышного, златого дня
Тропою тайной сновидений
Настоящая редакция представлена беловой записью, сделанной «парадным» каллиграфическим почерком, каким писал иногда молодой Тютчев, на листке бумаги, вырезанном (может быть, позднее) из записной книжки. Предшествовал ли этому автографу какой-либо иной текст — неизвестно. Второй автограф — также без единой помарки, хотя и писан менее тщательно, размашисто. В этом автографе стихотворение озаглавлено «Пробуждение». Разночтения начинаются с третьей строфы.
Изменение первого стиха третьей строфы связано с заменой слова «сомнительно» словом «украдкою» в первом стихе четвертой строфы («Украдкою в мое окно»). Это повлекло за собой необходимость устранения того же слова в третьей строфе. Вместо него Тютчев вводит новый вариант:
Безмолвно в сумраке ночном
Ходило лунное сиянье,
усиливший «импрессионистический» характер всей строфы. Образы «безмолвного» сияния луны и «зыбкого молчания» ночи не неожиданны в творчество Тютчева заграничного периода. Тогда же он сравнивает возникающие «в душевной глубине», но остающиеся невысказанными чувства и мечты человека с «безмолвно» восходящими на небе и также «безмолвно» заходящими звездами («Silentium!»). Его не смущает и такой образ, как «Утихло вкруг тебя молчанье» («Вчера, в мечтах обвороженных...»), — образ чуть ли не «декадентский» для нашего восприятия, хотя и восходящий к русскому классицизму XVIII века (ср. у Державина: «Затихла тише тишина»).
В третьей строфе Тютчев заменил еще глагол «смотрело» его синонимом «глядело». Казалось бы, это мелкая поправка, но она не безразлична в звуковом отношении: «Глядело бледное светило».
Последняя строфа во втором автографе переработана так:
И между тем какой-то гений
Из области цветущей дня
Стезею тайной сновидений
В страну теней увел меня.
Новый вариант второго стиха сделал более четкой и ощутимой антитезу двух миров — яви и снов, «области» дня и «страны теней». Заметно выиграл в звуковом отношении третий стих, особенно в соседстве с четвертым: «Стезею тайной сновидений в страну теней увел меня».
Написанное молодым Тютчевым, стихотворение это впервые и не вполне исправно было напечатано лишь в «Москвитянине» 1851 года. Но первопечатный текст не соответствует ни одной из только что разобранных рукописей, а восходит к позднейшему автографу, дающему окончательную, сильно отличающуюся от них редакцию стихотворения. Заглавия в этом третьем автографе нет. После первой строфы введена ранее отсутствовавшая строфа, дополняющая ее новыми подробностями:
И доносилися порой
Все звуки жизни благодатной —
И всё в один сливалось строй,
Стозвучный, шумный и невнятный.
В третьей (прежде второй) строфе — одна, но существенная поправка: «Я впал в невольное забвенье» вместо «Вдался я в сладкое забвенье». Тем самым оказались устраненными книжно-искусственная форма «вдался» и батальный эпитет «сладкое». Средняя (третья) строфа предыдущей редакции («Безмолвно в сумраке ночном...») заменена другой, в которой опущены и «безмолвное» сияние луны, и «зыбкое молчанье» ночи; образы стали проще и конкретнее:
Затих повсюду шум и гам
И воцарилося молчанье —
Ходили тени по стенам
Следует отметить также изменение рифмовки. В обоих предыдущих автографах рифмовка средней строфы была опоясывающей, а всех остальных строф — перекрестной. В окончательной редакции перекрестная рифмовка проведена через все стихотворение.
Наконец существенной переработке подверглась последняя (ранее пятая, а теперь шестая) строфа:
И мне казалось, что меня
Какой-то миротворный гений
Из пышно-золотого дня
Увлек, незримый, в царство теней.
При такой переработке изменялось ритмическое звучание четырех заключительных строк стихотворения: в ранней редакции этой строфы женские рифмы чередовались с мужскими, тогда как во всех остальных строфах — наоборот. Тютчев восстановил в последней строфе тот же порядок рифм. Вместо ударного слога строфа стала заканчиваться неударным, и такой как бы замирающий ритмический рисунок лучше отвечал «дремотному» содержанию всего стихотворения.
Одним из серьезных отличий окончательной редакции от двух предыдущих является отказ поэта от «импрессионистически» смелых эпитетов. Определенная тенденция к упрощению образов обнаруживается и в поправках, внесенных Тютчевым в тексты стихотворений «Слезы» и «С горы скатившись, камень лег в долине...».
Стихотворение «Слезы» («Люблю, друзья, ласкать очами...») было написано в 1823 году, помещено в альманахе «Северная лира» на 1827 год и перепечатано в первом отдельном издании стихотворений Тютчева 1854 года. Разночтений по сравнению с первопечатным текстом в тексте отдельного издания мало, но одно из них обусловлено именно только что отмеченной тенденцией к большей простоте и конкретности. В «Северной лире» 9-я и 10-я строки читались так:
Люблю, когда лицо прекрасной
Зефир лобзаньем пламенит...
В издании 1854 года эти строки появились в такой редакции:
Люблю, когда лицо прекрасной
Весенний воздух пламенит...
Еще более показательна поправка, сделанная поэтом в стихотворении «С горы скатившись, камень лег в долине» (1833). При жизни поэта оно напечатано не было. В автографе 3-я и 4-я строки читаются так:
Сорвался ль он с вершины сам собой,
Или низвергнут мыслящей рукой?
Существует второй автограф этого же стихотворения, датированный 1857 годом и подаренный поэтом Н. В. Гербелю. В этом автографе 4-я строка изменена:
Иль был низринут волею чужой!
Но наиболее ярким примером поздней переработки раннего стихотворения является общеизвестный текст «Весенней грозы». Напечатанное в 1829 году в «Галатее» Раича, стихотворение это тогда прошло незамеченным, но впоследствии, в переработанном виде, стало, бесспорно, самым популярным из произведений поэта. Вот в какой редакции напечатано оно в «Галатее»:
Люблю грозу в начале мая:
Из края до другого края
Грохочет в небе голубом!
С горы бежит ручей проворный,
И говор птиц и ключ нагорный —
Все вторит радостно громам!
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Смеясь, на землю пролила.
Мы узнаем здесь отдельные, каждому из нас с детства запомнившиеся строки, находим одну строфу, последнюю, которая часто отсутствует в учебниках, но зато без изменений печатается во всех изданиях Тютчева, и тем не менее как далеки эти стихи от привычной для нас, прославленной «Весенней грозы»! Читая их, мы словно видим перед собой несовершенный эскиз к хорошо знакомой нам картине большого мастера.
Тот текст «Весенней грозы», который впервые был напечатан в «Современнике» 1854 года и затем сделался хрестоматийным, возник, по-видимому, лет через двадцать, если не больше, после появления в печати ранней редакции. Сравнение их показывает, как второстепенное по своим художественным качествам стихотворение превратилось путем переработки в один из шедевров русской поэзии.
Первая строфа в новой редакции звучит так:
Когда весенний первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
В таком чтении строфа приобрела недостававшую ей ранее ритмико-синтаксическую стройность. Двоеточие после первого стиха указывало на то, что в следующих за ним строках будет пояснено, почему именно поэт любит грозу в начале мая. Однако соответствующее предложение было построено таким образом, что воспринималось как имеющее самостоятельное восклицательное значение. В чисто ритмическом же отношении двоеточие создавало в самом начале стихотворения ничем не оправданную паузу. Между тем по смыслу строфы было важно, чтобы она произносилась, так сказать, одним дыханием. Этого и достигает Тютчев изменением синтаксической конструкции фразы. Введение в третьей строке метафоры «как бы резвяся и играя» сделано излишним в предыдущей строке эпитет «весело» и поэт устраняет его, упраздняя тем самым назойливую аллитерацию «весело весенний».
Гремят раскаты молодые,
Вот дождик брызнул, пыль летит,
И солнце нити золотит.
«поток» вместо «ручей», «гам лесной» вместо «говор птиц», «шум нагорный» вместо «ключ нагорный»), к подчеркиванию повторами отдельных слов и звуков стремительности ритмического движения строфы:
С горы бежит поток проворный,
В лесу не молкнет птичий гам,
И гам лесной и шум нагорный —
Всё вторит весело громам.
Характер переработки, в особенности дополнительно введенная в текст вторая строфа, указывают на то, что эта редакция возникла не ранее конца 1840-х годов: именно в это время наблюдается в творчестве Тютчева усиление внимания к передаче непосредственных впечатлений от картин и явлений природы.
***
В отношении к своим произведениям Тютчев не избежал тех противоречий, которые были ему свойственны. В одних случаях он заботился о том, чтобы стихи были напечатаны в полном согласии с его последней авторской волей (например, «Как хорошо ты, о море ночное...»), в других проявлял совершенное равнодушие не только к тому, будут ли они напечатаны, но и сохранятся ли вообще («Как ни тяжел последний час...»).
Мы не знаем, как встретил Тютчев выход в свет первого прижизненного издания своих стихотворений. Но зато никакие просьбы окружающих не могли убедить его принять хоть какое-либо участие во втором издании. В результате сборник 1868 года изобилует многочисленными погрешностями, которые были замечены поэтом уже после выхода книги в свет. Посылая Погодину экземпляр нового издания, Тютчев охарактеризовал текст этого сборника как «список безобразный», но утешал себя мыслью:
В наш век стихи живут два-три мгновенья,
О чем же хлопотать? Рука забвенья
Как раз свершит свой корректурный труд19.
Поэт ошибался. Такие стихи, как стихи Тютчева, живут не «два-три мгновенья». Он забыл, что писал о нем Тургенев еще в 1854 году: «Тютчев может сказать себе, что он... создал речи, которым не суждено умереть»20.
Дальнейшая судьба поэзии Тютчева подтвердила глубокую справедливость слов Тургенева.
19 Любопытно, что стихотворение «Михаилу Петровичу Погодину», написанное на шмуцтитуле издания 1868 г., вторично было препровождено адресату в другой редакции со следующим пояснением: «Простите авторской щепетильности. Мне хотелось, чтобы по крайней мере те стихи, которые надписаны на ваше имя, были по возможности исправны, и потому посылаю вам их вторым изданием» («Стихотворения. Письма», стр. 540).
20 «Несколько слов о стихотворениях Ф. И. Тютчева». — И. С. Тургенев. Собрание сочинений, т. 11. М., 1956, стр. 167.