Ямпольский И. Г.: К истории взаимоотношений Тютчева и А. Н. Майкова

К ИСТОРИИ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ
ТЮТЧЕВА И А. Н. МАЙКОВА

Сообщение И. Г. Ямпольского

В 1858 г. Ф. И. Тютчев был назначен председателем Комитета цензуры иностранной. Под его начальством оказался А. Н. Майков, занимавший там с 1852 г. должность цензора. В 1860 г. секретарем Комитета стал Я. П. Полонский, через некоторое время также получивший место цензора. Майков и Полонский были друзьями с молодых лет; оба сблизились с Тютчевым. Об их добрых отношениях свидетельствуют дошедшие до нас письма Тютчева к Майкову и Полонскому.

В письме к своему биографу М. Л. Златковскому Майков отметил: «...знакомство с Ф. И. Тютчевым и его расположение ко мне, все скрепленное пятнадцатилетнею службою вместе и частыми беседами и свиданиями, окончательно поставило меня на ноги, дало высокие точки зрения на жизнь и мир, Россию и ее судьбы в прошлом, настоящем и будущем»¹.

Майков посвятил Тютчеву свою драматическую сцену «Странник» (из неосуществленной поэмы «Жаждущий»), которую сам высоко ценил. В 1894 г. он писал своему сыну:

«Любопытно, что этого «Странника» очень любил Ф. И. Тютчев, слышал его в разных местах и раз пять просил прочесть у него в доме разным лицам. Помню, что многое я переделывал и исправлял по его указаниям и замечаниям. Пойди ведь, кажется, европеец был, а как чуял русский дух и владел до тонкости русским языком»².

К Тютчеву обращено стихотворение Майкова, начинающееся строками: «Народы, племена, их гений, их судьбы́ //Стоят перед тобой, своей идеи по́лны». Наконец, черновая редакция поэмы «Княжна» была озаглавлена:

«Недавняя старина (памяти Ф. И. Тютчева осмеливается посвятить духовный крестник его А. Майков)»³.

В альбом своего сослуживца П. А. Вакара Майков написал теплые строки о Тютчеве:

Есть чудный старец между нас:
Хоть на мгновенье вас он встретит,
Но что-нибудь в душе у вас
Своею мыслию осветит⁴.

Настоящее сообщение посвящено одному эпизоду биографии Майкова, который принес ему много неприятных переживаний. Ближайшее участие в ликвидации этих неприятностей принял Тютчев. Этот эпизод относится к 1864 г.

За два года до этого в «Библиотеке для чтения» (1862, № 1) было напечатано стихотворение Майкова «Другу Илье Ильичу», в котором нарисован сатирический портрет некоего деятеля, вращающегося в высшем свете и обуреваемого идеями всеобщего преобразования. Входя в «бюрократический азарт», он думает «с верхов до основанья» перестроить все «общественное зданье». Его речи с умилением слушают в обществе. Правда, препятствием для осуществления проектов Ильи Ильича является «народец русский».

Не спорит никогда, но всюду, как по стачке,

Созданья лучшие ученейших голов!

Но «можно иногда принять покруче меры <...> Тебе ль, Илья Ильич, не сладить!..».

Стихотворение «Другу Илье Ильичу» в переработанном виде вошло в сборник Майкова «Новые стихотворения (1858—1863)». Он был издан «Русским вестником» Каткова и рассылался подписчикам в качестве приложения к № 1 за 1864 г.

ТЮТЧЕВ
Фотография С. Л. Левицкого. Петербург, <1860—1861>
Музей-усадьба Мураново им. Ф. И. Тютчева

Совершенно переделана была вторая половина стихотворения. В первоначальной редакции Илье Ильичу противопоставлен его племянник — юноша, органически связанный с русской почвой, стихией русской народной жизни, русской природой, песней, сказкой и т. д. Стоит Илье Ильичу взглянуть на племянника, он останавливается и быстро кончает свою речь:

Как будто вдруг прочел для всех своих теорий
На юном личике его: memento mori!*

Во второй редакции ничего этого нет. Илье Ильичу противопоставлен не его племянник, а «папенька», деятель николаевской эпохи, человек грубый, старозаветный, но в глубине души добрый и отходчивый — не то, что его сын, не склонный ни перед чем останавливаться:

И пусть кричат слепцу: ты деспот, ты тиран!
Не слушай! Это толк распущенных славян,
Привыкших к милостям и грозам деспотизма!
Тиран ты — но какой? Тиран либерализма!

Следует отметить, что бюрократа-реформатора Илью Ильича Майков наделил некоторыми чертами революционера (например, упоминание о гильотине в конце стихотворения).

Еще до выхода журнала стихотворение стало широко известно. В образах Ильи Ильича и его «папеньки» увидели конкретные политические намеки. Это вызвало разные толки, которые произвели некоторое замешательство в цензуре. Цензурная история стихотворения кратко изложена Л. С. Гейро в примечаниях к «Избранным произведениям» А. Н. Майкова⁵. 23 января 1864 г. председатель Московского цензурного комитета М. П. Щербинин, сообщая министру внутренних дел П. А. Валуеву о стихотворении Майкова, охарактеризовал его следующим образом: в стихотворении, по его словам, «выставляется неизвестное официальное лицо, которое, благодетельствуя России под видом либерализма введением французских порядков, в сущности есть не что иное, как тиран либерализма». Ввиду того что Комитет не решается одобрить стихотворение, Щербинин посылает его «на благоусмотрение» министра. Однако, не дожидаясь ответа Валуева, Щербинин уступил просьбе «Русского вестника», ссылавшегося на то, что выход январской книжки и без того очень задержался, и разрешил публикацию «Другу Илье Ильичу». 25 января он писал Валуеву, что руководствовался при этом уверением редакции, что стихи «не заключают в себе ни малейшего намека на какое-либо государственное лицо, а делается обращение к другу поэта, юному либералу, толкующему с товарищами и обнаруживающему бюрократические и лжелиберальные наклонности».

«так как заключающиеся в нем намеки могут возбудить такие толки и недоразумения, отстранение которых по действующим ныне узаконениям лежит на обязанности цензуры». Переписка была завершена отношением Щербинина, где он, напомнив о своих прежних доводах, заметил дополнительно:

«Мне тем более казалось, что оно не может породить недоразумение, что вследствие совещания моего с редакциею «Русского вестника» устранена была, кажется, возможность предполагать, что стихотворение это относится к какому-либо государственному лицу, следующим изменением.

Первоначально было:

51-й стих: Но ты — ты сладишь с ним. — Вот только б проложить

52-й стих: Тебе тропинку-то! Вот только б обратить

53-й — «— Вниманье... знаешь... там! Лишь там бы захотели».

Ныне появилось в печати:

53-й стих: Правительственных лиц! — Лишь там бы захотели».

На этом письме Щербинина, датированном 2 февраля 1864 г., имеется надпись: «Г. министр приказал принять к сведению. 11.2.1864»⁶.

Казалось бы, на этом дело должно было кончиться. Однако все это оказалось лишь прелюдией, а самое главное было впереди.

Толки по поводу стихотворения не прекращались⁷. Валуев не мог с ними не считаться, а может быть (это не исключено), и сам способствовал их распространению.

В дневнике М. Ф. Тютчевой под датой 14 февраля 1864 г. читаем:

«Папа́ получил записку от Валуева, который требует объяснения стихотворения Майкова „Илье Ильичу“, в котором просвещенная публика видит государя описанного».

И на следующий день:

«Майков пришел спозаранок за объяснением возводимых на него обвинений»⁸.

Тютчев предложил Майкову написать объяснение в форме личного письма к нему. Майков сделал это в тот же день. В его архиве сохранились черновики письма, а в другом собрании Института русской литературы (Пушкинского дома) — перебеленный текст⁹. В письме явственно ощущается сильное волнение Майкова, причиной которого было не только опасение за свою репутацию, но и боязнь потерять должность — как Майков не раз говорил, она являлась единственным источником существования семьи поэта. Вот что он писал Тютчеву:

«Ваше превосходительство!

Сообщенные мне вами слухи поразили меня до такой степени, что я от негодования не могу опомниться.

Я смело, не обинуясь, и в глаза всему миру скажу, что это клевета или недоразумение.

Но откуда же оно происходит?

Увы! У нас в публике еще так шатки эстетические понятия, так она привыкла искать везде только скандала, что в общем типе хочет видеть только личности, и не может уже в художественном произведении отличить иронического оборота речи.

Меня заподозрить в несочувствии к реформам правительства! Но мне уже сорок два года; я принадлежу к тому поколению, которое в юности звало, ждало этих реформ... и вот они осуществились перед нами! и тут — не благоговеть перед их виновниками, не чувствовать к ним глубочайшей благодарности — да это бессмыслица! Вся моя литературная деятельность доказывает противное! Припомню вам мою поэму «Сны» («Русск<ое> слово», 1859, № 1), которой последняя песнь приветствует нашу эпоху как эпоху возрождения; укажу на стихотворения, напечатанные рядом же с посланием к «Илье Ильичу», — как-то: «Картинка» и «Празднословы» и пр.

В послании к «Илье Ильичу», которое было написано года три тому назад и года два уже как напечатано в «Библ<иотеке> для чт<ения>» и тогда же допущено к публичному прочтению (для нынешнего издания я только переделал конец¹⁰), — очеркнуты мною не истинные деятели нашего времени; напротив, я хотел представить в лице Ильи Ильича мелькавший тогда, как мода, тип недоучившегося либерала, которые перестроивают мир по своим принципам; которые недовольны правительственными преобразованиями, находя их нерешительными полумерами (хотя при этом некоторые и не отказывались от выгод службы); мечтали устроить Россию по Фурье, по Луи Блану и воображали, что свободу и просвещение надобно вводить насильственными мерами, одним словом, утверждали, что для осуществления идеала не следует останавливаться ни перед какими жертвами.

Сложив из отдельных черт, подмеченных там и здесь, один общий тип, я, во 1-х, противупоставил ему тип старого времени, из поколения «отцов», которые при всем своем необразовании и грубых замашках все-таки большею частью были добрые люди, имели сердце, которое одно делало жизнь еще возможною в их тяжелые времена¹¹́ такой господин в своем праздном самодовольстве мог бы про себя думать. Может быть, я не довольно резко выставил свою иронию — и только в этом могу обвинять себя.

Если вы укажете моим обидчикам еще на стихотворение «Празднословы», в которых четыре строчки посвящены государю (а именно: между тем как разные утописты спорят еще о своих системах, освобожденный мир уже засиял, «И прыснуть жизнь везде готова,

я надеюсь, вы рассеете все недоразумения... Но, боже мой! я все еще понять не могу, откуда они могли взяться! Явись они в каком-нибудь захолустье — объяснили бы их тьмою. Неужели то же объяснение должно применить и к кружкам великосветским?

Вашего превосходительства преданный слуга

А. Майков

1864
февр<аля> 15»¹²

16 февраля М. Ф. Тютчева записала в дневник:

«Вернувшись <от обедни>, застала Майкова, который принес письмо папа́. Это письмо доставилось Валуеву, и он должен пустить его в ход, если тому представится случай. После обеда опять пришел Майков, переписывала его письмо, которое придется еще переписывать».

Объяснения Майкова Тютчев сопроводил своим письмом к Валуеву:

«Dimanche, 16 février

Je prends la liberté de mettre sous les yeux de Votre Excellence une lettre que je viens de recevoir de Майков et qui a trait à certaines accusations plus absurdes encore que malveillantes — et c’est beaucoup dire — qui ont couru la ville à son sujet.

Votre Excellence, qui connait et apprécie Майков n’aura pas eu besoin de cette lettre pour plaindre un homme d’honneur et de talent, obligé en dépit de ses sentiments personnels généralement connus et mille fois exprimées, obligé, dis-je, par le fait de je ne sais quelle ingénieuse ineptie de quelques coteries, de recourir, la rougeur au front, à de pareilles explications.

’offrir à vorte Excellence mes hommages accoutumées.

T. Tutchef»^2*

Однако Майков был так напуган, что только что написанное им письмо показалось ему недостаточно убедительным, и он сразу принялся за другое, в котором еще больше подчеркнул свою благонамеренность и верноподданнические чувства. Вот его текст:

«Вчерашнее письмо мое в вам было писано мною тотчас же после того, как вы сообщили мне то странное и для меня убийственное толкование, какое придали в великосветских кружках моему несчастному стихотворению к Илье Ильичу. Я писал его под влиянием негодования. Теперь негодование успокоилось, но на душе у меня еще тяжелее!

Представьте себе следующую картину: напр<имер>, развод; государь посреди своей свиты; кругом народ. Все окружающие государя наперерыв стараются выказать ему свое усердие. В толпе сторонних зрителей невидимый и незнаемый стоит человек и думает про себя: все в этой блестящ<ей> свите щеголяют перед ним своей преданностью — но вряд ли кто так понимает его и так горячо его любит, как он, этот темный, незнаемый человек. Чувство этого человека к государю не требует ничего; оно бескорыстно, безотчетно, оно тонет в общем чувстве народа, этой серой толпы, готовой на все за своего освободителя!.. Вот мое положение в обществе, вот как представляю я себе мое отношение к государю.

И вдруг на этого темного человека обрушивается гроза: на него наводят луч волшебного фонаря, его фигуру освещают в толпе, на него указывают пальцем; вот, говорят, он один посреди преданного народа, как отверженный клеветник произносит хулу — на кого же? на свой кумир, им издали поклоняемый, кумир, за который и в темной его жизни, в его малой сфере, случалось ему не раз преломить копье. Таково мое положение теперь.

Я знаю, что государь, который весь есть любовь, при этом известии скажет только: «что ж! одним неблагодарным больше!» — и отвернется. Я буду — . Но представляю Вам судить, каково жить под бременем великодушия, тогда как ни одной минутою в жизни моей, ни одним движением сердца я не был перед ним виновен!

Но я не могу оставаться при этом недоразумении. Вы, впрочем, хорошо меня знаете, и знаете, что несчастное стихотворение, подавшее к нему повод, истолковано превратно; укажите моим обидчикам на всю мою литературную деятельность. Припомню вам мою поэму «Сны»,^3*,

Самое послание к Илье Ильичу написано 3 года тому назад; было и напечатано в 1862-м году и дозволено к публичному прочтению; для нового издания я переделал только конец. В то время готовились и совершались великие реформы, облагодетельствовавшие Россию; все умы были настроены на преобразования; в обществе это не могло обойтись без смешных крайностей. Теперь польские дела¹⁴ все это отодвинули уже на задний план, события уяснили дело, связали всю Россию в одну семью около обожаемого царя; но тогда везде встречались утописты, одни хотели перестроить Россию по Фурье, другие по Луи Бл<ану>. Мелкие чиновники корчили из себя реформаторов; воображали, что свободу и просвещение можно и должно вводить крутыми мерами, не останавливаясь ни перед какими жертвами. Эти все черты, подмеченные мною там и сям, слил я в один тип чиновника-либерала и выставил его на осмеяние. Во 1-х, я сравнил его с прежними деятелями из поколения «отцов» и хотел показать, что эти отцы при всем своем необразовании имели , которое одно делало жизнь еще возможною в их тяжелые времена; во 2-х, я отнесся к этому типу иронически, желая выставить их сухосердечие, формализм, словом, что они, дай им власть, будут хуже Дантонов и Маратов, и заключительными стихами хотел передать только то, что эти господа сами про себя могли думать. Так до сих пор понималась всеми эта пьеса, и если теперь она возбуждает другое толкование, то разве только потому, что я не совладал с своею иронией, в чем только и могу винить себя.

Для меня все это и теперь ясно как день, и несправедливость обвинения оттого с каждой минутой для меня становится все горше и горше.

Обращаю еще ваше внимание на стихи, напечатанные подле же „Ильи Ильича“ в „Рус<ском> в<естнике>“ под назв<анием> „Празднословы“; прилагаю их при сем. Там выведены такие разнохарактерные утописты, которые в тумане своих теорий не видят, что вокруг делается, и есть строчки, относящиеся к государю. Ведь не может же человек в одно время говорить разное!

Обращаюсь еще раз к Вам, многоуважаемый Федор Иванович, найдите хоть какое-нибудь слово успокоения для человека, который чувствует себя совершенно и незаслуженно несчастным»¹⁵.

интрига затрагивает в равной степени, если не в первую очередь, и его, и побудить его принять меры для ее ликвидации¹⁶. Он писал:

«Я думаю, что до вас дошли уже вести о сквернейшей истории, какая когда-либо случалась со мной. Такого умственного кретинизма в великосветских сферах и подозревать было невозможно! Представьте себе, что стихотворение к Илье Ильичу перетолковали и представили государю, будто это пасквиль на него! В английском клубе, в придворных кружках все засуетилось, занегодовало; все, что вооружено против вас, закричало: без сомнения, я здесь в стороне, главная причина вражды — это вы, в том нет сомнения. Конечно, кто пообразованнее, имеет понятие о литературе и ее деятелях, приняли сторону здравого смысла и правды, министр внутренних дел, Тютчев^4*, Блудова, Ковалевский бьются в этом мраке, но их слушать не хотят. Меня как громом поразила эта глупость; я написал два письма, которые обещали мне показать государю <...> Но я не успокоюсь до тех пор, пока не восстановлю истины <...> До вас это касается тоже: неужели бы вы напечатали пасквиль? <...> Я уверен (и многие тоже), что вся интрига направлена против вас. — Ну, высшее общество! Цвет нации!»¹⁷

Отметим попутно, что пасквилем на Александра II считал стихотворение Майкова министр народного просвещения А. В. Головнин. 16 февраля 1864 г., пересылая его великому князю Константину Николаевичу, он писал: «Трудно поверить, чтобы в тех стихах не было прямого порицания действий государя и чтоб автор желал просто сопоставить администратора прежнего времени и нынешнего. Очевидно, что здесь дело идет не о типе, а о портретах»¹⁸.

Но дело приняло вполне благоприятный оборот. Второе письмо Майкова (от 16 февраля) никуда послано не было, по-видимому, даже не было закончено. Из дневника М. Ф. Тютчевой мы узнаем: «Майков обедал, его история кончилась благополучно. Ни государь, ни государыня не поверили толкам безграмотных» (запись от 17 февраля). Несколько более подробно о том, что произошло, Майков сообщил Каткову (конечно, со слов Тютчевых) 18 февраля:

«Я писал вам вчера о проделках петербургских великосветских кретинов. Сегодня дело разрешилось даже без моих писем, из которых одно все-таки передано императрице. Разрешилось очень просто: вел<икий> князь наследник прочел вслух государю стихотворение, и они не нашли никакой черты, в которой автор имел бы в виду государя, что выразили они вошедшей Анне Федоровне Тютчевой, причем государь наследник сказал со своей стороны, что он «умеет читать между строчками». Входит государь, который просто сказал, que ce sont des bêtises, je connais Maykoff; il nous est attaché, il ne fera des mauvaises vers sur moi!^5* <...> Тютчев с самого начала говорил, что эта история кончится посрамлением наших врагов. Того же мнения был и министр»¹⁹.

С несколько иными деталями рассказал об этом Майков в надписи на черновике первого письма к Тютчеву. Здесь излагается весь ход событий, но особенно интересно то, что касается Валуева и свидания с ним Майкова:

«Письма объяснительные к Ф<едору> Ив<ановичу>, читанные Алекс<андру> II по случаю «Послания к Илье Ильичу».

Государю объяснили, что я под именем Ильи Ильича вывел — его!

Ф<едор> Ив<анович> сказал мне: напишите объяснение в форме письма ко мне. По этому поводу я имел объяснение с Валуевым, который выпытывал, не его ли я имел в виду. Государь же сказал: Maykoff a fait de beaux <vers> pour mon père; pourquoi est-ce qu’il en faisait de mauvais pour moi?^6*

».

К какому времени относится эта надпись — установить трудно; вероятно, она сделана значительно позже — при разборе архива. Майков еще раз обратился к этому вопросу в письме к старому приятелю С. Д. Яновскому 31 марта 1881 г.

«Вы помните, — писал он, — было мое одно стихотворение Илье Ильичу, где намечен был новый тип бюрократа-доктринера, противупоставленного отцам — командирам старого, николаевского времени. Приняли, что это сатира на государя. Гвалт. Тютчев меня зовет: вот, говорит, какие дураки — напишите письмо ко мне, обругайте их, скажите, что врут и пр. На другой день объявляет: Анне (Федоровне, его дочь) и не понадобилось показывать вашего письма — оно было у ней в кармане — вчера вечером приходит государь к императрице: «De quoi-ce qu’il s’agit? — Voilà nous parlions de vers de Maykoff qui, diton, ont été écrits sur votre compte^7*. — Какие пустяки, — сказал государь, — il a fait de beaux vers pour mon père, il n’en fera pas de mauvais pour moi»^8*. Поезжайте теперь к Валуеву и скажите ему. Еду и говорю. «Ну, слава богу, — ответил тот, — стало быть, теперь можно считать это делом конченым, но я бы желал знать — кого вы имели в виду?» Вот это-то было положение затруднительное, ибо этот тип-то всего рельефнее и полнее и осуществлялся в Валуеве. В ответ я сказал что-то об эстетике вообще, и мы расстались друзьями»²⁰.

Не догадывался ли и Валуев, что Майков имел в виду и его в своем стихотворении, не подогревал ли он сам толки об Илье Ильиче?

Кстати сказать, примерно в этому времени — может быть, несколько позже — относится эпиграмма Майкова на Валуева:

Мысли — тени ни малейшей,
Но как важен, светел он!
Это — подлости полнейшей
²¹

Завершением этой истории является запись М. Ф. Тютчевой в дневнике 21 февраля 1864 г.: «Переписывала для 3-го отделения письмо Майкова».

И хотя все благодаря дружеской помощи Тютчева кончилось благополучно, пережитые Майковым волнения побудили его никогда не включать «Другу Илье Ильичу» в собрания своих сочинений.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ М. Л. . Аполлон Николаевич Майков. Биографический очерк. СПб., 1898, с. 46—47.

² ИРЛИ, ф. 108, № 17892 ж, л. 100—100 об.

³ Там же, № 16480. В печатном тексте «Княжны» посвящения нет.

⁴ Альбом не сохранился. Цитируется по списку ( — Сообщено К. В. Пигаревым). Другой вариант этого четверостишия («Ф. И. Тютчев») см. в кн.: А. Н. Майков«Б-ка поэта». Большая серия. Л., 1977, с. 836. Интересно в этом отношении и свидетельство С. И. Уманца: «Аполлон Николаевич любил вспоминать своего бывшего начальника и друга Ф. И. Тютчева. — Это был человек блестящего ума, — говорил он про него, — и талант его был сильный, яркий, он подымал вас от земли и уносил вверх, в небеса... Это был человек обаятельный, любезный, добродушный и благородный. Когда он был нашим начальником, его очень все мы любили. Его беседа была так всегда жива, интересна, проста. По средам, в дни заседаний, мы были всегда, бывало, особенно как-то оживлены и в духе. Тютчев всегда что-нибудь интересное расскажет, по поводу какой-нибудь новой иностранной книги припомнит исторический случай, анекдот, событие из дипломатической жизни, что-нибудь из запаса своих впечатлений... И это все кстати, умно, остроумно...» (С. И. Уманец— ИВ, 1897, № 5, с. 467—468).

⁵ А. Н. Майков. Избранные произведения, с. 861.

⁶  19, л. 6—6 об.

⁷ Даже через месяц, 12 марта 1864 г., тетка поэта — К. А. Майкова — писала ему: «Что за двусмысленные стишки ты выпустил в свет, дружок мой Аполлон, под заглавием „Илья Ильич“? Я только что из Москвы, где, куда ни являлась, всюду о них толкуют с весьма невыгодной для тебя стороны, полагая видеть в оных бывший и есть первые лица в России <...> Подумай, не придется ли тебе пояснить настоящий смысл, что ты хотел сказать в своем „Илье Ильиче“» (ИРЛИ, ф. 168, № 17050).

⁸ , ф. 1, оп. 1, ед. хр. 181. — Сообщено К. В. Пигаревым.

⁹ ИРЛИ, ф. 168, № 16693; ИРЛИ, ф. 93, оп. 3, № 759.

¹⁰ Это неверно. Стихотворение было весьма основательно переработано.

¹¹ «николаевских генералах» и «нового поколения начальствах» в письме Майкова к Достоевскому от 17 апреля 1868 г. («Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы». Сб. 2. М. — Л., 1924, с. 350).

¹² ИРЛИ, ф. 93, оп. 3, № 759.

¹³ ИРЛИ, ф. 93, № 1297.

¹⁴ То есть Польское восстание 1863 г.

¹⁵ ИРЛИ, ф. 168, № 16693.

¹⁶ —25).

¹⁷ Что все это было направлено и против Каткова, подтверждается и более поздним письмом к Майкову его тетки. «Как пояснил мне один мой знакомый, — сообщала ему К. А. Майкова о своих московских впечатлениях 12 марта 1864 г., — хотят таким неясным заключением подрыть яму Каткову, у коего много завистников, — зачем он выпустил такое сочинение» (ИРЛИ, ф. 168, № 17050).

¹⁸ А. Н. Майков. Избранные произведения, с. 861 (комментарий Л. С. Гейро).

¹⁹ 

²⁰ ИРЛИ, ф. 168, № 16700, л. 5 об. — 6.

²¹ А. Н. Майков. Избранные произведения, с. 668.