Чичерин А. В.: Образ времени в поэзии Тютчева

ОБРАЗ ВРЕМЕНИ В ПОЭЗИИ ТЮТЧЕВА

«Природа знать не знает о былом», — в этом восклицании звучат и досада, и недоверие к тому, чтобы так действительно могло быть. Ведь это бы значило, что никакой «загадки нет и не было у ней». В смятении и блуждании духа поэт постоянно приходит к такого рода утверждениям, не только недоуменным, но и заключающим в себе подлинное отрицание отрицания. Окончательное их признание было бы переходом на позиции тех, кто «не видят и не слышат, живут в сем мире, как впотьмах». Наперекор скептическому позитивизму через всю лирику романтика Тютчева проходит повелительно звучащий мотив:

Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...

За сорок один год до того, как были написаны стихи «О жизни той, что бушевала здесь...» (с цитирования которых я начал статью), было создано молодым поэтом другое стихотворение, совершенно соответствующее этому:

Через ливонские я проезжал поля,
Вокруг меня все было так уныло...
Бесцветный грунт небес, песчаная земля —
Все на душу раздумье наводило.

В этой первой строфе природа говорит о былом, она сохранила если не следы здесь происходившего, то некоторый трагический отсвет всей совокупности событий. Но этого мало, поэт жаждет услышать исчерпывающий рассказ:

И на тебя, прибрежная дуброва,
«Вы, — мыслил я, — пришли издалека,
Вы, сверстники сего былого».
Так, вам одним лишь удалось


Мог допроситься я ответа!

В заключительном аккорде и сходное, и все-таки иное решение, чем в стихотворении «О жизни той...»:

Но твой, природа, мир о днях былых молчит

Только поверхностно, обобщенно и неполно проникает человек в живую память природы, но скрытые ее глубины не могут не существовать, они хранят безмолвие. В письмах Тютчева эта недоуменная досада приобретает житейский характер: «На сей раз по крайней мере стены, которые видели тебя страдающей, имели скромность исчезнуть, а это, по-моему, более сносно для человеческого чувства, нежели бесстрастная устойчивость материальных вещей, которые видели наш жизненный путь и больше о нас не вспоминают»¹.

Мысль о том, что прошлое неистребимо, что оно продолжает существовать, что в давно покинутых родных местах мы встречаем неутраченное время, появляется и в более ранних письмах Тютчева (от 31 августа 1846 г.) и выражена в его стихах:

Итак, опять увиделся я с вами,
Места немилые, хоть и родные,

И где теперь туманными очами,
При свете вечереющего дня,
Мой детский возраст смотрит на меня.

Тютчев потому так ценит сумерки, что «при свете вечереющего дня» особенно ощутимо течение времени: ускользают солнечные блики, сгущаются, смешиваются тени. Во многих стихотворениях глагольные, причастные формы обозначают не прошлое, не настоящее и не будущее, а самый переход от того, что было, к тому, что будет, или самый уход будущего в прошлое: «День вечереет, ночь близка...», «Густеет ночь», «... B тихом свете гаснущего дня», все стихотворение «Молчит сомнительно Восток...».

«меркнет день», «хаос шевелится», «Струя воздушная течет», «Тени сизые смесились», «Цвет поблекнул, звук уснул...», «взор изнемогал», «Все в зарницах трепетало», «Вот бреду я... замирают ноги...», «Еще на ветви шелестит», «Она вертела, как хотела...», «толпа вломилась....», «... в грязь втоптала...» и пр.

Условно употребляемая форма будущего времени выражает характерно тютчевское вбирание и... преодоление времени: «Наступит ночь... вольет елей...». Или:

И опрометчиво-безумно
Вдруг на дубраву набежит,
И вся дубрава задрожит

Все же для поэзии Тютчева не так характерно течение времени, тем более, то плавное движение, которое в эпосе возникает в смене событий, более характерно жгучее ощущение данного мгновения времени с его неизбежной обреченностью: то, что происходит сейчас, — стои́т над пропастью, еще миг, и его не будет. Мнимая устойчивость, час, день, год не отменяют катастрофической природы времени:

Живая жизнь давно уж позади,
Передового нет, и я, как есть,

Время, — космическое, историческое, личное, — не только реально, оно по-своему могуче. В «Бессоннице» сознание первоистоков бытия совмещается с обращением к будущему, к его краю. Бесконечная перспектива от первобытного хаоса к пределу бытия. Постоянно возникают глагольные формы будущего времени, как прорывы в неведомое и скрытое:

Душа, увы, не выстрадает счастья,
Но выстрадать себя...

Может — в длительной борьбе, в постоянном преодолении горя, утвердить и возвысить свое сокровенное и лучшее в себе. Когда это будет? Это бесконечная задача.

В сплошных временных сопоставлениях и перекличках такие стихотворения, как «Есть в осени первоначальной...», «В небе тают облака...», «Обвеян вещею дремотой...». Острый конфликт времени и пространства в двух стихотворениях, объединенных названием «На возвратном пути»:

Ах, и в этот самый час,

Тот же месяц, но живой...

Как больно сознавать отторжение от места, к которому прильнула душа, от ставшего родным жизненного строя, от любимого человека, все вокруг наполнившего собою. Там все то же, а я — далеко. И все-таки: «В разлуке есть высокое значенье», в ней страшное предвосхищение той, по чувству поэта, неизбежной утраты, того одиночества, которое настигает ранее или позднее.

В письмах поэта и в его лирике разлука, во времени и пространстве, слитых в одно родственных человеческих душ расценивается как тягостная трагедия, нарушающая самую сущность природы человека.

«В разлуке с тобой, — пишет Тютчев жене Эрнестине Федоровне 16 августа 1852 г., — я страдаю не только потому, что лишен присутствия любимого мною человека, я до такой степени оторван от своего прошлого, до того затерян в небытии моей собственной мысли, что я дохожу до полной утраты тождества своей личности, и это в самом точном значении слова, нисколько не в метафизическом смысле, и никакого преувеличения в этом нет»².

— это подробный философский комментарий к его поэзии, дающий историю формирования каждой его мысли, в них — предварительная жизнь его поэтических образов. В то же время письма поэта, необычайно насыщенные фактами и идеями, критикой, — это страницы политической истории России и Европы XIX в. Читателя особенно поражает в этих письмах и странная раздвоенность цельность. Не удивительно ли, что приведенные выше строки, а в них сквозной, повторный мотив многих писем, появились в то время, когда разлуку с любимой женой порождало не что иное, как другая любовь — к Е. А. Денисьевой. При такого рода раздвоенности, заключалась в том, что прежнее чувство не исчезало, не умалялось, даже не убывало. Подобные мысли и чувства постоянно занимали Тютчева. Особенно поражает случай, когда мы слышим голос поэта не в мелодии стиха, не в страстности эпистолярного слога, а в рассказе собеседницы, только что слышавшей к ней обращенную речь: «Как передать невыразимую грусть его голоса, когда он перечислял столько далеких воспоминаний и столько горьких печалей!». Это — заключительное восклицание восемнадцатилетней в то время дочери поэта — Анны Федоровны. В своем пересказе того, что она услышала от отца, она выразила эту «невыразимую грусть». «... Годы промелькнули быстро, все исчезло навеки... Ах, как ужасна смерть! Как ужасна! Существо, которое любил в течение двенадцати лет, знал лучше себя самого, которое было твоей жизнью и твоим счастьем — женщина, которую видел молодой, прекрасной и смеющейся, нежной и любящей — и вдруг... мертва, недвижима, обезображена тлением... И так одно поколение следует за другим, не зная друг друга...». К. В. Пигарев, который полностью воспроизводит эти страницы из дневника А. Ф. Тютчевой³, тут же говорит по поводу смерти первой жены поэта: «Если бы не эта „мюнхенская“ любовь, которой за несколько месяцев до того поэт сказал „последнее прости“, он, возможно, и не вынес бы тяжести понесенной им утраты». Это подтверждается и ссылкою на позднейшее письмо, обращенное к Эрнестине Федоровне, второй жене поэта.

Однако в сознании поэта было нечто еще более болезненное и острое. У гроба вечнолюбимой первой жены больно терзало душу раскаяние и несовместимость все же совместившихся чувств. Среди многих фактов, поражавших и Жуковского и позднейших исследователей, отмечу один: в 1848 и в 1858 гг. — через девять и через девятнадцать лет после смерти первой — Тютчев пишет: «Еще томлюсь...» и «В часы, когда бывает», полные живой любви, живого горя. «Еще ловлю я образ твой... незабвенный... везде, всегда недостижимый, неизменный».

Эпитеты Тютчева через не, отрицая, утверждают в брожении времени неслышное, невидимое, неуловимое. В поэтическом изображении время отвергается и утверждается чувство, стоящее выше времени. Истребляющая сила времени и противостоящая, побеждающая его жизнь человеческого сердца:

Невозвратимо пережитой!

Его любимые эпитеты: «незримый», «непостижимый», «недвижимо», «невнятно», «С недостижимой высоты», «Места немилые, хотя родные», «немощный и смутный», «немощен и гол», «неистощимые», «неисчислимые», «звук неуловимый», «как тень внизу скользит неуловимо», «В чуждом, неразгаданном...», «На недоступную прохладу», «На недоступные громады...» «Здесь фонтан неутомимый...», «Невыносимое...», «Своей неразрешимой тайной....», «А в покое нерушимом...», «... пророчески неясный...», «Их непорочные снега...», «... не одолевшей... не давшей победить...», «... во мраке незаметный...», «... неотразимы... нетерпимы», «неравный бой...», «Есть нескудеющая сила, Есть и нетленная краса». Из этих все пронизывающих не возникло в одном из последних стихотворений самое сильное, самое страшное его не«Бесследно все — и так легко не быть».

— своя уничтожающая сила: «чрез бездну двух или трех дней...». Но это — сила суетная и враждебная человеку, ее можно и нужно одолеть.

Эта позиция утверждения и отрицания ведет к запечатлению вещественной плотности, силы времени («глухие времени стенанья») и к отважному его преодолению, к выходу из времени. Какой неожиданный ход мысли в стихотворении «В небе тают облака...». Восемь строк — тонкий лирический пейзаж и быстрый полет времени, то «лучистая на зное, в искрах катится река», то возрастает жар, то «тень ушла к немым дубровам» и уже по-вечернему «веет запахом медовым», и главное — внезапный крутой переход в третьем, последнем четверостишии:

Чудный день! Пройдут века —
Так же будут, в вечном строе,
Течь и искриться река,

В стихотворении «Вот бреду я...» душевное состояние данной минуты так полно вмещает прошлое целого периода жизни, так обращено к завтрашнему дню, так выходит из берегов и возможностей времени, что эти простые, скорбно-житейские строки едва ли не самые тютчевские во всей поэзии Тютчева.

И в отдельных словах — «гаснущего дня», «замирают ноги», «все темней, темнее...», «улетел последний отблеск...», «завтра память рокового дня» — и в композиции стихотворения все основано на временных сдвигах, то мельчайших, то захватывающих всю жизнь, то выходящих за ее пределы.

Вся сила трех вопросительных предложений, завершающих каждое из четверостиший, — в попытке прорвать временной ряд прошлого, настоящего и будущего, вырваться из него. Глубокое чувство выше времени, для него времени нет: «Не знаю я, коснется ль благодать...», «В часы, когда...», «Эти бедные селенья...», «О, вещая душа моя» и др.

С отрицательными эпитетами внутренно созвучны и двойные эпитеты Тютчева, в них не переливы красок, как у Тургенева, а резкое столкновение далекого будущего с далеким прошлым («пророчески-прощальный глас») или внутреннего с внешним («грустно-молчалив», «болезненно-греховный», «пасмурно-багровый»), столкновение противоречащих друг другу тонов и красок («над волной темно-лазурной»). Характерны и эпитеты, горько противоречащие озаренному ими предмету. Целые трагедии в сочетании двух слов: «Подвиг бесполезный», «миротворной бездны», «обморок духовный», «В осенней беспредельной мгле...».

«Я помню время золотое» и «Я встретил вас — и все былое...». В сочетании этих двух стихотворений не менее наглядно, чем в денисьевском цикле, утверждается мысль, что над временем стоит всякое истинное чувство, даже и не имевшее особенного значения в действительной жизни:

Как после вековой разлуки,
Гляжу на вас, как бы во сне, —
И вот — слышнее стали звуки;
Не умолкавшие во мне...

А нас, друзья, и наше время
Давно забвеньем занесло.

14 октября 1867 г. на заседании Совета главного управления по делам печати он пишет и небрежно оставляет на столе такие трагические строки:

Как ни тяжел последний час —

Истома смертного страданья, —
Но для души еще страшней
Следить, как вымирают в ней
Все лучшие воспоминанья.

навеки утверждено в сердце и забвения, как противопоставление жизни и смерти, означает либо преодоление времени, либо торжество его все сметающей силы. В этом одна из трагических антиномий поэзии Тютчева.

Разные аспекты времени прошли перед нами. Время космическое — «Бессонница», «О чем ты воешь, ветр ночной», «Как сладко дремлет...» и др.; время историческое — «Через ливонские я проезжал поля», «От жизни той...», «Цицерон». Какое удивительное пересечение отрезка исторического времени со вневременной, всеобъемлющей позицией автора в известных словах:

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.

Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был...

Преобладает все же в лирике Тютчева конкретное житейское время, изнутри напоенное трагической силой космических катастроф и крутых поворотов истории человечества. В слиянии всех трех аспектов — высокая значительность поэтических образов, их участие в жизни человека, общества и вселенной.