"УМОМ РОССИЮ НЕ ПОНЯТЬ..."
Ф. И. Тючев
Вот по этой одной, вынесенной в заголовок нашей статьи строке безошибочно узнается автор – поэт Федор Иванович Тютчев (1803–1873). Есть у него и еще немало таких, бытующих на слуху, строк, например: "Еще в полях белеет снег..."; "Зима недаром злится..."; "Эти бедные селенья..." и т. п. Многие (из тех, кто все же дорожит русским литературным достоянием) без труда продолжат наизусть начатые здесь одной строкою стихи. Собственно, это приходит к нам естественно, как приходит после зимы весна, – уже в детстве... Как дорого и близко душе: "Люблю грозу в начале мая!.." Привычен для нашего взгляда и портрет поэта: седые длинные волосы, внимательный взгляд чуть прищуренных глаз сквозь старинные очки, скрещенные на груди руки... Да, это наш поэт, мы его ставим, может быть, и не на одну линию с Пушкиным, но уж с Фетом и Полонским точно.
Теперь, так уж пришло на ум, сразу коснемся такого важного момента в жизни человека, в данном случае – поэта Тютчева, как его кончина. Мы знаем, как полно выражается при этом духовное состояние человека. Он был человек русский и православный. В предсмертной болезни, длившейся несколько месяцев, он исповедовался, причащался Святых Христовых Таин, соборовался, слушал чтение Священного Писания и испрашивал прощения у родных. Впрочем, обратимся к некоторым подробностям.
причаститься. "При первом намеке, сделанном... вчера утром (5 января 1873 года. – Авт.), он охотно согласился. Послали за протопресвитером Янышевым... Он довольно долго оставался с Янышевым наедине, потом приобщился и, позвав жену, при всех сказал: "Вот у кого я должен просить прощения!" – и нежно ее обнял".
16 февраля жена Тютчева Эрнестина Федоровна писала: "Болезнь эта будет иметь ту положительную сторону, что возвратила его на стезю веры, покинутую им со времен молодости. На будущей неделе он хочет говеть. Он с жадностью слушает главы Евангелия, которые я ему ежедневно читаю, а сиделка-монахиня говорит мне, что по ночам у них бывают очень серьезные разговоры на религиозные темы".
Здесь я хочу остановиться и заметить: только начался рассказ о поэте, а как уже все осложнилось... Да, в жизни своей Тютчев перенес неимоверно трудные искушения и во многом терпел поражение от лукавого. Если мы отчасти и коснемся их, то ни в коем случае не с целью осуждения. Нам важно знать – чем напитаны стихи, чаще всего столь прекрасные по форме. Не будем входить в большие подробности – достаточно расставить основные вехи.
Родился Тютчев 23 ноября 1803 года в родовом орловском имении Овстуг. Семья вела патриархальную помещичью жизнь, свято соблюдая православные традиции. Но в семье употреблялся французский язык; в разговоре с крестьянами – русский. По зимам жили в Москве. Когда отрок подрос, к нему был приглашен в качестве воспитателя поэт Семен Егорович Раич (Амфитеатров, родной брат известного владыки – митрополита Киевского и Галицкого Филарета, который весьма недоволен был "пустой" жизнью брата). По разным предметам, в домашних условиях учили юношу профессора Московского университета, куда он и поступил пятнадцати лет. В 1822 году, окончив учение, он получил назначение на дипломатическую должность в Баварии и уехал в Мюнхен, где провел всю молодость. Там он стал известен в свете как разносторонне образованный человек, политик, философ и острослов. Его остроты подхватывались, так сказать, на лету...
"Его не привлекали ни богатство, ни почести, ни даже слава. Самым задушевным, самым глубоким его наслаждением было наблюдать за картиной, развертывавшейся перед ним в мире, с неослабным любопытством следить за всеми ее изменениями и обмениваться впечатлениями со своими соседями". И. С. Аксаков к этому прибавляет: "Он не находил ни успокоения своей мысли, ни мира своей душе. Он избегал оставаться наедине с самим собою, не выдерживая одиночества".
В 1826 году Тютчев женился на немецкой аристократке, урожденной графине Ботмер, имел от нее трех дочерей, а после трагической кончины ее – женился в другой раз, в 1839 году, также на немке, вдове барона Дёрнберга (Эрнестине Федоровне). Семья и дети не влияли на образ его жизни: он не любил как должно домашнего очага, всегда устремлялся на люди. Летом 1844 года вернулся в Россию и стал жить в Петербурге. Здесь также имел в свете успех как умный человек и острослов. Ему никогда не трудно было находиться в центре внимания. В России он по дипломатической части имел должность старшего цензора иностранной литературы, ввозимой в Россию. Эта должность также отвечала его наклонностям: все свежее и новое он читал утром, проснувшись, прямо в постели, а читал он, как свидетельствуют современники, необыкновенно быстро, мгновенно схватывая суть и прочно запоминая, так что в разговоре мог цитировать из прочитанного наизусть.
После опубликования в "Современнике" в 1836 (при Пушкине) и 1854 (при Некрасове) годах больших циклов его стихотворений и появления выпущенной тем же "Современником" книги его стихотворений Тютчев стал известен в России как замечательный поэт. Вторая и последняя прижизненная книга его стихов издана была в 1868 году. Неизвестность сменилась славой – журналы начали просить у Тютчева стихов. Но он и тут не изменил своих привычек. Литератором, писателем в профессиональном смысле (как Пушкин или как, например, Тургенев...) он не стал, и не хотел этого. Изданием своих книг он не занимался, доверив это своим друзьям (И. С. Тургеневу и другим) до такой степени, что не читал и гранок для исправления опечаток. Писал он на случайных обрывках бумаги. Написанное часто оставлял где попало, терял. Однажды сжег целую кипу бумаг, а потом спохватился, что там были и стихи... Ну так они и канули в вечность. Не заводил и библиотеки – прочитанное раздавал, архива не собирал. Словом – подчеркивал, что он не писатель, а любитель, пишущий только для себя, вернее, просто любящий процесс сочинения – по большей части на ходу, в уме. Он написал за границей довольно много политических статей – все на французском языке, которым он владел, как говорили, лучше многих французов. Статьи – злободневные, острые, полемические, – против папства, против европейских претензий к России, о будущем великой Восточной Империи (России) с Константинополем в качестве столицы... В них виден патриотизм поэта. К этим статьям примыкает и большое количество стихотворений политического содержания – это также сочинения на злобу дня (среди них, однако, есть немало блестящих по форме).
Трудно охарактеризовать Тютчева в немногих словах. Думаю, что нам поможет его в некоторых отношениях понять отзыв его биографа, Ивана Сергеевича Аксакова, который писал: "Ум сильный и твердый, – при слабодушии, при бессилии воли, доходившей до немощи, – ум зоркий и трезвый – при чувствительности нервов самой тонкой, почти женской, – при раздражительности, воспламеняемости, одним словом, при творческом процессе души поэта, со всеми ее мгновенно вспыхивающими призраками и самообманом; ум деятельный, не знавший ни отдыха, ни истомы – при усвоенных с детства привычках лени, при необоримом отвращении к внешнему труду, к какому бы то ни было принуждению; ум постоянно голодный, пытливый, серьезный, сосредоточенно проникавший во все вопросы истории, философии, знания; душа, ненасытно жаждущая наслаждений, волнений, рассеяния, страстно отдававшаяся впечатлениям текущего дня... Дух мыслящий, неуклонно сознающий ограниченность человеческого ума, но в котором сознание и чувство этой ограниченности не довольно восполнялось живительным началом веры; вера, признаваемая умом, призываемая сердцем, но не владевшая ими всецело, не управлявшая волею, недостаточно освящавшая жизнь, а потому не вносившая в нее ни гармонии, ни единства... В этой двойственности, в этом противоречии и заключался трагизм его существования. Он не находил ни успокоения своей мысли, ни мира своей душе... Только поэтическое творчество было в нем цельно".
В семье, в свете, в письмах – везде у Тютчева французский язык. Ни первая его жена, ни вторая не знали русского языка (вторая, весьма умная женщина, выучила его уже в России). Дети также владели французским языком в совершенстве. Конечно, нет сомнений в том, что Тютчев был истинным патриотом России, любил ее народ и ее природу. Но как-то странно видеть, что похвалы России и Православию в его статьях выражены на французском языке. Хочется сказать – вдвинуты в политический спор с иноземцами... И это есть политика, которая – не суета ли сует?.. Затем: Тютчев – один из лучших поэтов в отношении поэтических картин русской природы. Но как много свидетельств о том, что он не любил деревни, с большой неохотой посещал родные орловские места, несмотря на то, что там, в Овстуге, каждое лето, а часто и зиму проводила его супруга с детьми, от души полюбившая русскую деревню и одиночество среди природы...
"Русская природа, русская деревня не обладали для него живою притягательною силою, хотя он понимал и высоко ценил их, так сказать, внутреннюю, духовную красоту, – писал И. С. Аксаков. – Он даже в течение двух недель не в состоянии был переносить пребывания в русской деревенской глуши... Не получать каждое утро новых газет и новых книг, не иметь ежедневного общения с образованным кругом людей, не слышать около себя шумной общественной жизни – было для него невыносимо. Хозяйственные интересы, как легко можно поверить, для него вовсе не существовали. Ведая свою непрактичность, он и не заглядывал в управление имением. Даже мудрено себе и вообразить Тютчева в русском селе между крестьянами, в сношениях и беседах с мужиком".
Во всем, во всем у Тютчева как бы проглядывает Запад... И в то же время Тютчев – славянофил по своим убеждениям, мечтающий о русском императоре в Константинополе, о "поглощении" Россией Австрии (ради живших здесь славянских народов – чехов, словаков, моравов, лабов и других). Более того – об уничтожении католицизма и о "православном папе" в Риме... Он говорил о крушении Европы и появлении Восточной Империи: "Мы видим всплывающею святым ковчегом эту Империю... Мы приближаемся ко Вселенской Монархии, то есть к восстановлению законной Империи..." Вот, например, стихотворение Тютчева "Русская география":
Москва, и град Петров, и Константинов град –
Вот Царства Русского заветные столицы...
Но где предел ему? и где его границы –
Грядущим временам судьбы их обличат...
Семь внутренних морей и семь великих рек...
От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,
От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная...
Как то провидел Дух и Даниил предрек.
"Тютчев, – пишет И. С. Аксаков, – при своей заграничной долгой жизни в местах, где не было ни одного русского храма, был совершенно чужд в своем домашнем быту не только православно-церковных обычаев и привычек, но даже и прямых отношений к церковно-русской стихии". Когда поэт по настоянию своей дочери Анны Федоровны причастился в Женеве в русской церкви (он был в большом душевном расстройстве после кончины Елены Александровны Денисьевой, с которой имел отношения в течение четырнадцати лет и троих детей), она записала в своем дневнике, что он этого "не делал вот уже 26 лет". Далее она продолжает: "Он ежедневно нуждается в обществе, ощущает потребность видеть людей, которые для него ничто, а к детям своим его не тянет. И он это не только говорит, он это чувствует... Такая холодность противоестественна... Мне жутко при мысли, что разум оставляет так мало места сердцу и предоставляет эгоизму такую абсолютную власть".
А. Ф. Тютчева долго не говорила отцу, что собирается замуж за И. С. Аксакова. Предполагаемый брак был поздним – ни Аксаков, ни дочь поэта не были уже молодыми людьми. "В браке он не видит и не допускает ничего кроме страсти, – пишет она Аксакову 2 июля 1865 года, – и признает его приемлемость лишь пока страсть существует. Никогда он не признал бы, что можно поставить выше личного чувства долг и ответственность перед Богом в отношении мужа к жене и жены к мужу и что понятый таким образом брак освящен и способствует нравственному возвышению... Я чувствую себя так глубоко и непоправимо чуждой ему".
Теперь, прежде чем перейти к разговору о стихах Тютчева, дадим слово И. С. Гагарину, который говорит о весьма близко известном ему Тютчеве мюнхенского периода: "В религиозном отношении он отнюдь не был христианином. Католичество и протестантство были в его глазах историческими фактами... но ни в том, ни в другом, равно как и в восточном Православии, он не усматривал явления сверхъестественного и божественного. Его религией была религия Горация" (то есть язычество). Вот: слово произнесено – язычество... Неискушенный и доверчивый (например, к вступительным статьям в изданиях русских классиков) читатель, переходя от стихотворения к стихотворению и наслаждаясь их красотой, по большей части не обращает внимания на таящийся в глубине каждого такого поэтического перла смысл, и смысл – религиозного характера.
– они давно пишут об этом. Скажем, в советское время, если б с открытой симпатией писали о Православии поэта – то этого бы наверняка и не напечатали бы. Но Тютчев давал им материал для заключений, легко попадавших в академические издания. Например – для обстоятельных изысканий о языческих мотивах в его поэзии. Да, это так и есть – языческая мысль прошивает все его поэтическое творчество до начала 1850 годов; до этого времени – густо и преимущественно, а затем и до конца – под слоем христианской лексики, а то и без нее.
Как Б. М. Козырев, ученый-физик, интеллигент, любивший литературу и философию, оставил после своей кончины (он умер в 1979 году) интересные "Письма о Тютчеве", которые и были опубликованы в 1988 году в первой книге 97-го тома "Литературного наследства". Он говорит, что для Тютчева цель поэзии – творчество мифов ("в этом он сходится с Платоном и Шеллингом"), что лучшие стихи поэта "суть мифы, то есть, говоря коротко, символы-действия". Кстати, этот интересный исследователь справедливо заметил, что "на русском языке нет поэзии, обладающей большей силой внушения, чем лирика Тютчева"... Заметим это последнее. Далее: "Первая половина его зрелого творчества (до 1850 года) отмечена печатью ярко выраженного языческого натурализма... Во всем этом ощущается некая религиозная вера... Боги Тютчева окружены ореолом почитания и любви... Эти мифы связаны с глубокой тютчевской верой в одухотворенность природы". "Весь этот этап тютчевской поэзии носит не только антично-языческий, но и вполне отчетливо выраженный антихристианский характер", – продолжает автор писем.
Если посмотреть хотя бы и поверхностно на такие стихи, то сразу бросятся в глаза и "древний Хаос", и "Беспредельное", и многочисленные имена "богов" – Аполлона, Гармонии, Амура, Гименея, Пана, Гебы, Зевса, и некий Элизиум, и суровый Рок, и неотвратимые Судьбы, и часто – "воля богов", которые – "всеблагие". В первой половине XIX века весьма распространены были языческие штампы, взятые из античной поэзии, не избег их и Пушкин в свое время, но характер этого язычества был в основном чисто литературным, не религиозным. А в случае с Тютчевым – дело, как видим, обстоит гораздо серьезнее. Тютчев не подделывается под античный склад стиха, особенную древнюю метрику, у него живой русский стих, легкий, пушкинского характера. Этим сильно скрадывается нерусскость и неправославность сущности многих стихотворений, которые прекрасны, но, можно иногда сказать, – демонически прекрасны.
Вот посмотрите, какие стихи, – уж конечно не я один помню их с детства наизусть:
Люблю грозу в начале мая,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
Гремят раскаты молодые,
Вот дождик брызнул, пыль летит,
И солнце нити золотит.
С горы бежит поток проворный,
В лесу не молкнет птичий гам,
И гам лесной и шум нагорный –
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.
осталась нетронутой. По Тютчеву это – мифологическая картина, в которой не гром, а смех Гебы; не влага с небес, а нечто "священное" из кубка, и какой-то Зевесов орел... А что означает эта античная картинка – неведомо.
В стихотворении "Полдень" всего две строфы, оно также написано за границей. Вот оно:
Лениво дышит полдень мглистый;
Лениво катится река;
И в тверди пламенной и чистой
И всю природу, как туман,
Дремота жаркая объемлет;
И сам теперь великий Пан
В пещере нимф покойно дремлет.
"Видение" – оно посерьезнее ленивого сна Пана:
Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,
И в оный час явлений и чудес
Живая колесница мирозданья
Открыто катится в святилище небес.
Беспамятство, как Атлас, давит сушу;
Лишь Музы девственную душу
В пророческих тревожат боги снах!
Написано в 1829 году. Здесь нужно знать античное язычество не поверхностно, не понаслышке... И вот еще – "Последний катаклизм":
Состав частей разрушится земных:
Все зримое опять покроют воды,
И божий лик изобразится в них!
Б. М. Козырев отметил, что это не "второй потоп", о каковом в Священном Писании не упоминается, а выдумка в духе языческой философии. "Божий лик", как он считает, – это солнце, то есть лик "бога" Аполлона Губителя.
"боги" у Тютчева названы по именам. "У Тютчева, – пишет Б. М. Козырев, – преимущественно... безымянные боги природных явлений, а не персонажи народной мифологии: его боги – это вёсны, снежные горы, звезды, месяц и т. д. – боги в большей степени, чем Зевс, Киприда, Геба и другие Олимпийцы".
"Исчезновение индивидуальности в мировом целом обычно не пугало, а скорее влекло Тютчева, – продолжает тот же ученый. – В стихотворении "О чем ты воешь, ветр ночной?.." магически изображено это жадное стремление отдельной души, отколовшейся от Беспредельного, вернуться – хотя бы ценой собственной гибели – к своему первоисточнику, древнему Хаосу. В сетованиях ночного ветра душа услышала о вине отъединенных вещей перед первоначальным Целым и потому рвется назад к Целому. Но, конечно, нет нужды лишний раз подчеркивать, что это Целое – отнюдь не христианское Всеединство, а языческий Хаос, Беспредельное".
Раннее (впрочем, уже достаточно зрелое) поэтическое творчество Тютчева было им сознательно лишено христианской молитвенной основы. В начале 1820-х годов он (судя по первой строке, едва ли не Великим постом) писал, обращаясь к Богу:
"Не дай нам духу празднословья"!
Итак, от нынешнего дня
Молитв не требуй от меня.
А спустя многие годы душа его все же стала этой молитвы требовать (душа ведь по природе христианка):
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые –
К ногам Христа навек прильнуть.
"Прильнуть", но – увы – со всеми страстями... Вот именно это характерно для поэзии Тютчева второго периода, когда он оставил "богов" (правда, не совсем) и перешел к христианской лексике.
Тютчева резко различны политическая лирика и личная лирика. В первой, как мы уже говорили, немало православных фраз. Во второй – ничего церковно-православного, а в основном разговор о человеке и его душе в размыто-общем плане, с упоминаниями имени Бога. Здесь много любовных стихотворений, часто по тону напряженно-молитвенных, но нельзя не вспомнить при этом 15-ю ступень (главу 49) книги святого Иоанна Лествичника: "Я видел, что некоторые от души молились о своих возлюбленных, будучи движимы духом блуда, и думали, что они исполняют долг памяти и закон любви". Еще можно – справедливости ради – сказать, что Тютчев, воспевая "страсти роковые", чужд непристойной эротики.
На христианский призыв "помнить последняя своя", то есть смерть (чтобы не согрешать), Тютчев не откликается. Для него смерть – глухая яма, пропасть, страшная бездна. Показательно для его сознания стихотворение 1870 года, отклик на смерть родного брата, Н. И. Тютчева:
И ты ушел, куда мы все идем,
И я теперь на голой вышине
Стою один, – и пусто все кругом.
И долго ли стоять тут одному?
– и пусто будет там,
Где я теперь, смотря в ночную тьму,
И – что со мной, не сознавая сам...
Бесследно все – и так легко не быть!
При мне иль без меня – что нужды в том?
– и вьюга так же выть,
И тот же мрак, и та же степь кругом.
Дни сочтены, утрат не перечесть,
Живая жизнь давно уж позади,
Передового нет, и я, как есть,
Это пустота и отчаяние неверующего человека. А как сильно выражено – страшно читать... Но еще страшнее у Тютчева – итог, когда, умирая, поэт обращается к жене со словами:
Все отнял у меня казнящий Бог:
Здоровье, силу воли, воздух, сон,
Одну тебя при мне оставил Он,
В 1851 году, еще не отойдя от своего стихотворного (только ли?) язычества, Тютчев, оглянувшись вокруг, вдруг увидел, что он не один ищет веры, и содрогнулся от сочувствия и жалости... Он написал стихотворение "Наш век":
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует...
Он к свету рвется из ночной тени
Безверием палим и иссушен,
Невыносимое он днесь выносит...
И сознает свою погибель он
И жаждет веры... но о ней не просит.
Как ни скорбит перед замкнутой дверью:
"Впусти меня! – Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!.."
Не просит... Не скажет... Не о себе ли так пишет поэт? Не сделаем упрека поэту, так как описанное в стихотворении тяжкое состояние во многом не дело ли обкрадывающего души людей сатаны? Он заставляет искать, хотя истина очевидна...
четырех строк:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить.
– вера в Россию... Не в будущее ее, не в грядущие ее великие деяния, не в расцвет ее духовности... Просто вера. Слишком общо высказана мысль – поэтому и "особенная стать" неясна (особенности есть у многих народов...) и "аршин общий" неконкретен – чья мерка, в чем ее суть? Ведь и это – великое искушение, когда патриотизм поднимается до уровня веры и заслоняет веру настоящую, то есть Православие.
К сожалению, и такое памятное стихотворение, как "Эти бедные селенья..." – едва ли не только реплика в споре с "иноплеменными", чей взор не видит скрытых под покровом бедности и скудости глубоких достоинств народа. Что касается выражений "бедные селенья", "скудная природа" – это штамп некрасовского типа. Так ли все было в России бедно и наго? Да и природа – скудна ли у нас? Совсем другое говорят стихи о русской природе самого Тютчева (а также Полонского, Фета, К. Р. и других поэтов), а рядом с этим и живописные пейзажи русских художников – Ф. Васильева, И. Шишкина, М. Клодта, И. Левитана...
Три года спустя – в Овстуге – совсем другого рода стихи, чисто языческие:
... Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
Себя самих – лишь грезою природы.
Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Написано менее чем за два года до смерти. Где же вера христианская? Опять язычество – может быть, и через философские идеи Шеллинга, с которым некогда Тютчев беседовал в Мюнхене, доказывая неоспоримость православных догматов...
Что же, спросит кто-нибудь, не читать стихов Тютчева? Этого советовать не стану. Одного только пожелаю – вдумываться хорошо в то, что им написано. Поэзия Тютчева сложна, ее по большей части блестящая форма скрывает много чуждого православному сознанию, скрывает так глубоко, что можно не заметить... Но есть в его поэзии и, так сказать, бескорыстная красота, открытая и чистая, которая и может прийти только от Бога: это не очень большой круг стихотворений поэта. Я укажу лишь несколько из них (их, конечно, больше): это – "Как тихо веет над долиной..."; "Весенние воды"; "Неохотно и несмело..."; "Тихой ночью, поздним летом..."; "Как весел грохот летних бурь..."; "Есть в осени первоначальной..." и "Зима недаром злится...".
© Монах ЛАЗАРЬ (Кузьминский)