Лэйн Р.: Публицистика Тютчева в оценке западноевропейской печати конца 1840-х — начала 1850-х годов

ПУБЛИЦИСТИКА ТЮТЧЕВА
В ОЦЕНКЕ ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОЙ ПЕЧАТИ
КОНЦА 1840-х — НАЧАЛА 1850-х ГОДОВ

Статья Р. Лэйна

Оценке выступлений Тютчева-публициста современной ему зарубежной печатью до сих пор почти не уделялось внимания. Соответствующие материалы оставались невыявленными и неучтенными.

В современной Тютчеву России его публицистические выступления были известны лишь самому узкому кругу лиц. Между тем на Западе в течение двух десятилетий не умолкал отголосок своего рода сенсации, вызванной в конце 1840-х — начале 1850-х годов его политическими статьями, а также отрывками из его частных писем, проникшими на страницы журнальной прессы. Правильное понимание некоторых политических стихотворений Тютчева и их полемических заострений невозможно без знакомства с теми резкими нападками на него, которые имели место в выступлениях западноевропейских журналистов. Тютчев был одним из немногих русских публицистов, печатавшихся за границей на общераспространенном в Западной Европе французском языке. Его непродолжительная деятельность как публициста представляет собой своеобразный, заслуживающий внимания исследователей эпизод в истории идеологических, политических и дипломатических взаимоотношений России и Запада в середине XIX в.

Многочисленные отзывы западноевропейской прессы на открыто полемические статьи и отдельные высказывания Тютчева раскрывают отношение влиятельных журналов того времени к тому, что они ошибочно воспринимали как голос русского правительства до и во время Крымской войны.

Политические взгляды Тютчева, нашедшие отражение в его статьях и письмах, представляют собой уникальное сочетание исторической прозорливости и исторических иллюзий, разумных построений и очевидных предубеждений, реальности и мифотворчества. В каждой из написанных Тютчевым четырех статей^2*—1849 гг., итало-папская проблема.

Заметный отклик в западной прессе вызвали главным образом две из этих статей — статьи «La Russie et la Révolution» («Россия и Революция») и, «La Papauté et la Question Romaine» («Папство и Римский вопрос»). Спор, возбужденный последней статьей, написанной в 1849 г., не ослабевал вплоть до 1858 г.

Можно не сомневаться, что, если бы Тютчев не прекратил в 1850-х годах свою публицистическую деятельность, его имя стало бы широко известно среди европейских журналистов.

Публицистический дебют Тютчева, однако, был скромным. Это короткое анонимное «письмо» о русской армии, напечатанное в 1844 г. в издававшейся в Аугсбурге широко распространенной баварской газете «Allgemeine Zeitung» (вероятно, немецкий перевод с французского подлинника)¹. Поводом к нему послужила одна статья из цикла «Briefe eines deutschen Reisenden vom Schwarzen Meer» («Письма немецкого путешественника с Черного моря»), публиковавшегося в той же газете (без подписи). Восьмое «письмо» этого цикла, появившееся 18 марта 1844 г., содержало критику порядков в русской армии на Кавказе. Немецкий автор сообщал в нем, что в России будто бы отдают крепостных в солдаты за такие провинности, которые во Франции считаются вообще препятствием к несению военной службы. Это могло дать читателям повод заключить, что в России сравнительно снисходительно относятся к проступкам, которые во Франции расцениваются как потеря чести и преступление. Однако такое заключение, по словам самого автора «письма», было бы ошибочным, так как русский солдат проводит на действительной военной службе 25 лет в условиях жесточайшей дисциплины.

«немецкого путешественника» вызвали немалую официальную переписку. 19 марта русский поверенный в делах в Мюнхене Виолье заявил протест министру иностранных дел Баварии фон Гизе, который сразу же обратил на этот эпизод внимание министра внутренних дел фон Абеля, а тот, в свою очередь, призвал к бо́льшей осмотрительности редактора «Allgemeine Zeitung» и поручил Департаменту цензуры разобраться в этом деле².

Неизвестно, кому принадлежала инициатива ответа «немецкому путешественнику» — самому Тютчеву или русскому посольству, которое, быть может, предпочло, чтобы опровержение статьи, оскорбительной для русской армии, исходило не от действующего дипломата, а от частного лица, в качестве которого и жил в это время в Мюнхене Тютчев. Как бы то ни было, но Тютчев выступил в защиту русского солдата с такой страстной силой, что в полемическом увлечении заострил высказывание «немецкого путешественника» и, игнорируя упомянутую выше оговорку автора, утверждал, что он прямо уподобляет русских солдат «преступникам», наказываемым военной службой. Редакция газеты сопроводила «письмо» Тютчева примечанием, в котором указывала, что смысл привлекших его внимание строк не дает основания для подобных умозаключений о русском солдате и что автор, с которым он спорит, в полной мере признает выдержку, скромность и мужество русского солдата и далек от мысли равнять его с «каторжником». А через два с половиной месяца газета поместила ответ самого «немецкого путешественника». В нем говорилось: «Уважаемый автор этого письма совершенно неверно понял смысл моей статьи <...> Только полным незнанием немецкого языка можно объяснить столь превратное ее истолкование. Автору письма следовало сначала дать мою статью для перевода человеку, более искушенному в немецком, прежде чем выступать с разглагольствованиями, быть может и весьма патриотичными, но безусловно лишенными логики»³. Действительно, Тютчев признавал, что недостаточно свободно владеет немецким языком⁴. Однако, говоря так, он, по-видимому, подразумевал прежде всего бытовую, разговорную речь, поскольку в той среде, которой он принадлежал во время пребывания в Мюнхене, говорили исключительно по-французски. Переводы же его из немецких поэтов поистине образцовы и свидетельствуют о том, что немецким литературным языком Тютчев вполне владел. Во всяком случае, трудно предположить, что он действительно не понял статью «немецкого путешественника». В ее заостренной интерпретации сказался полемический темперамент Тютчева.

Спор вокруг «письма» Тютчева распространился дальше. Масла в огонь подлила полемика между газетой «Allgemeine Zeitung» и ее старой противницей — «Kölnische Zeitung». Самый факт публикации тютчевского «письма» послужил для последней основанием к обвинению аугсбургской газеты в прорусской направленности. Это голословное обвинение стало возможным потому, что кёльнский орган заведомо игнорировал самый повод, вызвавший выступление Тютчева: ведь если корреспонденции «немецкого путешественника», напечатанные в «Allgemeine Zeitung», вызвали с его стороны такой отклик, то это значило, что в них обнаруживалась отнюдь не прорусская, а скорее антирусская тенденция.

«письма» Тютчева «Kölnische Zeitung» уловила правильно: это был тезис о будто бы противоречивых чувствах, испытываемых Германией по отношению к России: Германия сознает, что своим освобождением от наполеоновского господства обязана именно России, но чувства благодарности за это не испытывает. Такой взгляд кёльнская газета назвала «ерундой, прямой насмешкой над историей»; в публикации подобных мнений она усмотрела оскорбление германского национального чувства, ибо, как утверждала газета, сама Россия будто бы была спасена от Наполеона народными восстаниями, начавшимися в Пруссии и переросшими в освободительную войну всех германских государств против господства наполеоновской армии⁵. Возмущалась «Kölnische Zeitung» и критикой германской прессы со стороны Тютчева.

В своем ответе аугсбургская газета дала понять, что ее противница допускает элементарную ошибку, отождествляя взгляды автора «письма» со взглядами редактора, и что «Allgemeine Zeitung» не менее патриотичный орган германской мысли, чем кёльнская газета⁶. Полемика между ними продолжалась в течение нескольких месяцев, но «письмо» Тютчева к тому времени было уже забыто.

Не вызвало сколько-нибудь горячего обсуждения, за исключением отдельных высказываний в частных письмах, и второе политическое «письмо» Тютчева. Оно было напечатано в 1844 г., но не в газете, а издано в Мюнхене отдельной брошюрой под заглавием «Lettre à Monsieur le D-r Gustave Kolb, rédacteur de la Gazette Universelle»^3*«Письмо к господину д-ру Густаву Кольбу, редактору „Всеобщей газеты“»). В этой статье, позднее перепечатывавшейся под заглавием «La Russie et l’Allemagne» («Россия и Германия»)⁷, Тютчев вновь напоминал немцам об их долге перед Россией за ту решающую роль, которую она сыграла в победе над Наполеоном, и побуждал придерживаться союза с ней в борьбе против революционного движения.

Сенсацию за пределами России произвела его третья статья, или «Записка» («Mémoire»), как значилось в подзаголовке, данном ей при публикации⁸, — «La Russie et la Révolution» («Россия и Революция»). Она была написана — а точнее продиктована Тютчевым жене Эрнестине Федоровне — под непосредственным впечатлением от западноевропейских революционных событий (закончена 12 апреля 1848 г.). В ней проводилась мысль, что «в современном мире» существуют только две силы: революционная Европа и консервативная Россия. Тут же излагалась известная утопия Тютчева — идея создания славянско-православной Державы под эгидой России.

«Записка» вызвала оживленный обмен письмами между Эрнестиной Федоровной и ее братом Карлом фон Пфеффелем, человеком, причастным к журнальному миру. Переписка их освещает не только историю публикации этой работы и отношение к ней самого Тютчева, но и один эпизод, оказавший значительное влияние на восприятие данного выступления Тютчева со стороны западноевропейской печати.

«Записки» Тютчева, сообщив при этом, что «император читал и весьма одобрил» ее и «даже высказал пожелание, чтобы она была опубликована за границей». Однако ввиду того, что работа Тютчева успела потерять некоторую долю своей актуальности, Эрнестина Федоровна выразила сомнение в возможности ее публикации в «Allgemeine Zeitung»⁹. Пфеффель ответил, что эта газета «ухватится за нее обеими руками», но здесь же изложил некоторые свои возражения против идеи «панславизма», высказанной в «Записке» Тютчева¹⁰. Позже, в октябре 1848 г., Пфеффель сообщил, что «Записка» пользуется огромным успехом у всех, кому он ее показывал, и добавил, что Поль де Бургуэн (в недавнем прошлом французский посланник в Мюнхене, знакомый Тютчева) заказал копию «Записки» и намерен сослаться на нее в своем предполагаемом выступлении на страницах парижского журнала «Revue des Deux Mondes»¹¹ «Revue...»).

Выступление Бургуэна в «Revue...» не состоялось, отказался он и от намерения опубликовать выдержки из «Записки» Тютчева в своей книге «Les Guerres d’idiome et de nationalité» (P., 1849). Но семь месяцев спустя, в мае 1849 г., Пфеффель информировал Эрнестину Федоровну, что Бургуэн издал «Записку» в Париже отдельной брошюрой в количестве всего двенадцати экземпляров и распространил их среди самых влиятельных лиц Парижа, среди которых называет президента Республики Луи Наполеона Бонапарта и Тьера¹². Бургуэн напечатал «Записку» Тютчева в обширных выдержках, перемежая их собственным полемическим комментарием. Однако в том же письме Пфеффель отметил, что комментарий этот содержал «очень много лестного» для русского автора, имя которого тем не менее не было названо; здесь же Пфеффель высказал предположение, что Бургуэн выпустил эту брошюру не без расчета на улучшение своей дипломатической карьеры.

«Записка» Тютчева была опубликована не только без ведома автора и без его имени, но и с подзаголовком, который Бургуэн сам для нее придумал: «Записка, представленная императору Николаю после Февральской революции одним русским, чиновником высшего разряда Министерства иностранных дел»¹³. Свое решение напечатать «Записку» русского автора Бургуэн мотивировал необходимостью довести до сведения политических лидеров Французской республики этот документ, который «весьма точным образом определяет настроения Санкт-Петербургского кабинета» и является, по мнению Бургуэна, «своего рода манифестом (правда, чисто теоретическим)», выражающим позиции России по отношению к революционным событиям в Западной Европе¹⁴«если и не санкционировано, то по крайней мере секретно разрешено русским правительством» (с. II), с «молчаливого согласия» которого и «было направлено в первых числах октября для немедленной публикации в одном из важнейших городов Германии» (с. IV)¹⁵. К моменту выхода брошюры Бургуэна «Записка» еще не была опубликована в Германии, тем не менее она уже приобрела там, по выражению того же Бургуэна, «полугласность», поскольку широко распространялась среди германских политических деятелей в копиях (с. V). Это дало Бургуэну основание заявить: «При настоящем положении дел, вооруженный к тому же если и не формальным разрешением, то неофициальным согласием¹⁶, я не вижу никаких препятствий к частичной публикации этого документа, которому самой судьбой предназначено появиться в немецких и французских газетах в полном виде» (с. V). Бургуэн не скрывал своего восхищения «бывшим коллегой по дипломатической службе»: он писал, что «Записка» — «труд одного из самых искусных и осведомленных чиновников той русской Канцелярии, где сформировалось <...> столько выдающихся дипломатов, столько политических редакторов, посвященных во все тонкости нашего языка»; далее он называет автора «Записки» «смелым и дерзким антагонистом» Февральской революции, а его «панславизм» «исполинскими бреднями» («rêverie gigantesque», с. I, VI, XVI).

Брошюра Бургуэна, содержавшая «Записку» Тютчева, появилась в мае 1849 г., а приблизительно через месяц Пфеффель сообщил сестре об отзыве на вес в «Revue...», а также о том, что в «Allgemeine Zeitung» были опубликованы обширные выдержки из этой «Записки» Тютчева в переводе на немецкий язык¹⁷. В обоих случаях «Записка» фигурировала под названием, которое дал ей Бургуэн. В том же письме Пфеффель спрашивал, не считает ли Тютчев нужным послать в «Revue...» опровержение с тем, чтобы «исправить неверные утверждения Бургуэна» и устранить неблагоприятное впечатление, которое создавалось заглавием «Записки»; он спрашивал также, не хочет ли его зять, чтобы «Записка» была опубликована полностью на страницах «Revue...» и намеревался в этом случае просить историка Б. Герара послать копию полного ее текста (которым тот располагал) в редакцию этой газеты. Эрнестина Федоровна ответила, что Тютчев не испытывает никаких собственнических чувств по отношению к своим произведениям и не видит необходимости ни разбираться в том, что́ произошло с его «Запиской», ни требовать опубликования полного ее текста; по поводу же заглавия «Записки» писала, что сама она считает его «весьма нескромным», однако муж ее полагает, что «этим можно пренебречь»¹⁸

Упомянутый выше отзыв на «Записку» Тютчева появился 2/14 июня 1849 г., приблизительно через месяц после выхода брошюры Бургуэна, где она была напечатана. Отзыв принадлежал перу французского публициста Э. Форкада, который так охарактеризовал содержание «Записки»: «Новые мистические соображения, несколько важных и оригинальных прозрений». Форкад счел появление «Записки» в западноевропейской печати скорее «ловко рассчитанной неосторожностью» (равнозначно современному понятию «нарочитая утечка информации»), чем результатом частной инициативы, не санкционированной петербургским кабинетом. Можно полагать, что к такому выводу Форкад пришел не без влияния того заглавия, которое дал «Записке» Тютчева Бургуэн. Рассматривая «Записку» как «чуть ли не официальный документ» (un document quasi-officiel), он приходит к выводу: «Мы видим в ней <...> собственно манифест московского панславизма, его формулу, если и не четкую и ясную, то, по крайней мере, набросанную так, чтобы быть узнанной». В статье Форкада приводятся многочисленные цитаты и парафразы из «Записки» Тютчева. В заключение обозреватель «Revue...», оценивая изложенные Тютчевым проекты, утверждает, что не следует позволять России добиваться осуществления ее целей в отношении балканских славян, так как освобождение их угрожает единству Западной Европы.

В следующем месяце разбор «Записки» Тютчева появился в журнале «Historisch-Politische Blätter für das katholische Deutschland»¹⁹ (далее «Blätter...»). Автором этого неподписанного отзыва был, как сообщил Эрнестине Федоровне Пфеффель, некий Карл Йарке²⁰. По мнению Йарке, «Записка» не случайно появилась в то время, когда Россия оказывала помощь Австрии в подавлении Венгерской революции. Автора этого критического отзыва в первую очередь интересуют три вопроса: определение Тютчевым революции, его отношение к попыткам объединения Германии и антикатолическая направленность его выступления. Йарке полагает, что немцам надлежало бы стыдиться того, что антихристианскую сущность революции впервые охарактеризовал русский автор. Он возражает против тютчевской мысли, что Германия — страна «разрушительной философии», указывая на то, что долгое время литература была единственным связующим звеном между разрозненными германскими народами. Йарке добавляет, что русскому автору следовало бы познакомиться и с той Германией, которая ненавидит «разрушительную философию». В качестве подтверждения антикатолической направленности «Записки» Тютчева цитируется шестнадцать строк, в которых католическая церковь обвиняется в отступничестве от христианских заповедей. Свою защиту католицизма Йарке превращает в нападение на православие, обвиняя его в тех же грехах, в которых Тютчев обвинял католицизм.

«России и Революции» Тютчев высказал предположение, чте гуситство, являвшееся почти национальной религией Богемии, сродни православию. Йарке оспаривает эту мысль Тютчева следующим образом: «Если бы он более тщательно изучил политический характер ложного учения Гуса и его учителя Уитклифа, он бы с удивлением узнал в нем вполне современное якобинство в одежде четырнадцатого века. Аксиома „враг моего врага — мой друг“ ведет в России к таким же опасным последствиям, как и в любом другом месте»²¹.

Таковы две различные реакции на «Записку» Тютчева. Форкад в «Revue...» заподозрил в ней угрозу единству Западной Европы, тогда как Йарке в «Blätter...» ухватился за антикатолицизм, действительно присутствующий, хотя еще и в зачаточном состоянии, в тютчевской «Записке»

В дальнейшем сопряжение политической проблематики с проблематикой исторических судеб двух главных христианских религий — католицизма и православия — обрушило бурю на голову Тютчева. Произошло это вслед за появлением его четвертой статьи — «Папство и Римский вопрос» (далее «Папство...»).

к воссоединению католической и православной церквей), казался странно несоответствующим такому интересу. Если же этот намек был рассчитан на то, чтобы вызвать антагонизм в данном вопросе, то успех был достигнут.

Как и в случае с «Россией и Революцией», фрагменты переписки между Эрнестиной Федоровной и Пфеффелем, публикуемые в настоящем томе, драгоценны, поскольку проливают свет не только на участие последнего в опубликовании «Папства...», но и на ту роль, которую он невольно сыграл в истории восприятия этой статьи на Западе. Эрнестина Федоровна послала рукопись статьи брату, чтобы тот опубликовал ее в том виде, в каком сочтет необходимым; она предсказывала, что статья вызовет «великое негодование» в западном мире, который в большинстве своем был католическим, и сообщала, что Тютчев пожелал сохранить свое «инкогнито»²². Пфеффель ответил, что поспешит направить статью в «Revue...», где ее «несомненно примут как замечательную находку» и что он намерен также передать копию статьи Карлу Йарке²³.

1 января 1850 г. статья Тютчева появилась на страницах «Revue...» под заглавием «La Papauté et la Question Romaine au point de vue de Saint-Pétersbourg» («Папство и Римский вопрос с точки зрения Санкт-Петербурга»), без указания имени автора²⁴.

Поскольку сенсация, вызванная этой статьей, объяснялась тем, что она была воспринята как официальное выражение точки зрения «Петербурга», необходимо разобраться в одном, связанном с этим фактом эпизоде, касающемся Пфеффеля. Эпизод этот, в сущности, повторяет историю публикации предыдущей «Записки» Тютчева с вымышленным заглавием, данным ей Бургуэном, и его же комментарием, которые еще недавно так смутили Пфеффеля. 6 января 1850 г. он с тревогой сообщил сестре, что, публикуя «Папство...», редакция «Revue...» воспроизвела в предисловии «нескромные намеки», ранее сделанные Бургуэном при публикации статьи «Россия и Революция», и сделала это, несмотря на то, что, посылая в «Revue...» статью Тютчева, Пфеффель в сопроводительном письме настаивал на неофициальном ее характере; он тут же процитировал (не вполне точно) слова, «шокировавшие» его: «Следовало бы перечитать то, что мы сказали в июньском выпуске по поводу „Записки“ о современном положении в Европе, представленной императору Николаю одним русским дипломатом». Пфеффель добавлял, что просил редактора «Allgemeine Zeitung» Кольба в случае, если тот намерен опубликовать в своей газете рецензию на статью Тютчева, опустить это одиозное, или, по крайней мере, двусмысленное примечание редакции «Revue...», о том же он писал и Йарке²⁵«могут скомпрометировать автора (т. е. Тютчева. — Р. Л.), о чем я очень сожалел бы, тем более, что обе „Записки” стали известны через меня, а упоминание (об их будто бы полуофициальном происхождении. — Р. Л.) явилось следствием неосторожности одного из друзей (господина де Бургуэна)»²⁶. Однако «неосторожность» была допущена самим Пфеффелем, и она долго терзала его. Это видно из его воспоминаний о Тютчеве, написанных 25 лет спустя после событий, о которых идет речь²⁷.

Беспокойство Пфеффеля, судя по ответу Эрнестины Федоровны, было вполне обоснованным: она писала, что его сообщение несколько встревожило Тютчева, однако выражала надежду, что Тютчеву удастся убедить соответствующие круги Петербурга в том, что сделанное редакцией «Revue...» одиозное добавление к заглавию статьи («... с точки зрения Санкт-Петербурга») ему не принадлежит²⁸

Экскурс в историю публикации «Папства...» проливает свет на то случайное обстоятельство — неосторожное замечание Пфеффеля, в свое время не понятое или умышленно неверно истолкованное Бургуэном, которое сыграло большую роль в том, что Тютчев предстал перед Западом в качестве квазиофициального журналиста, и это сразу привлекло к его выступлениям большое внимание и выдвинуло его на передний край европейской публицистики. К этой теме мы еще вернемся в последующем рассказе о том, как статьи Тютчева были восприняты западной прессой.

Дальнейшая переписка Пфеффеля с сестрой открывает нам, какой большой интерес вызвало «Папство...» в Париже и Петербурге. В начале января 1850 г. Пфеффель переслал сестре письмо, полученное им от редактора журнала «Revue...» Франсуа Бюлоза. Письмо это, датированное 3 января 1850 г., было очень лестным для Тютчева. В нем, в частности, говорилось: «Надеюсь, что автор, писатель с очень большим дарованием, владеющий с поразительной силой нашим языком, извинит мне предпосланные его „Записке” оговорки. „Revue” не могло принять этой статьи без такого предисловия. Прошу вас соблаговолить передать автору это объяснение и одновременно чувство восхищения, питаемого мною к силе и точности его мысли». Бюлоз заканчивает уверением, что «русский писатель будет всегда с радостью принят» в его издании и таким образом «станет, быть может, проводником в Западной Европе идей и настроений, одушевляющих его страну и его правительство. Что же касается „Revue”, то <...> оно будет в восторге служить таким путем духовным посредником между двумя великими странами»²⁹.

Несколькими неделями позже Эрнестина Федоровна сообщала брату, что Тютчев был «глубоко тронут» письмом Бюлоза и той «широтой», с какой «редакция „Revue” отнеслась к его идеям, а также радушием, с которым она предоставила этим идеям место на страницах своего журнала, столь широко известного и столь уважаемого во всех странах»³⁰. Судя по словам Эрнестины Федоровны, сказанным в том же письме, именно этим обстоятельством — публикацией своей статьи в «Revue...» — Тютчев был склонен объяснять ее «огромный успех в Петербурге» и полагал, что предисловие, напечатанное в журнале, «расставило точки над i в отношении намерений, которыми было продиктовано его произведение».

и неутомимым антагонистом Тютчева, — перу воинствующего католического публициста Лоранси. Он прямо вводит читателя в главную проблему, поставленную Тютчевым: какая церковь является схизматической — римско-католическая или греко-славянская, православная? Окончание тютчевской статьи Лоранси называет «словесным выражением тщеславия и спеси греческой церкви, или, скорее, императора, из которого она делает одновременно и цезаря, и святого Петра». Лоранси считает Тютчева представителем целой школы русской мысли и берется проследить, как «та самая школа, вождем которой некогда был г-н де Местр, а евангелием — доктрина, изложенная в его сочинении „О папе”, мало-помалу посредством известной национальной логики, дошла наконец <...> до признания того, что истинным папой является царь»³¹.

Лоранси продолжил свою полемику с Тютчевым в отзыве на «Папство...», напечатанном в журнале «L’Autorit黳². Лоранси признает талантливость автора «Папства...», «человека несомненно выдающегося ума, чей язык обнаруживает привычку к духовно-нравственному размышлению». Он говорит об его «уме, высоком и спокойном», о «речи, полной значения и надежды». Приведя краткое резюме статьи Тютчева, Лоранси приходит к заключению, что «это — несомненно новая теория единства», «блестящая противоположность теориям христианского единства, изложенным г-ном де Местром». По мнению Лоранси, русский автор «с отважной ясностью и неопровержимой определенностью» указал на недостатки Запада, но при этом несправедливо взвалил всю вину за них на Ватикан. С точки зрения Лоранси, статья Тютчева двойственна: она проникнута, с одной стороны, христианско-православным духом, а с другой — протестантским и еретическим. «В ней одновременно обнаруживается смесь здравого смысла и заблуждения, любовь к истине и боязнь истины. Христианин по складу своего мышления, этот государственный деятель совсем не таков в своей доктрине: его логика противоречит его намерениям». Два года спустя эта статья Лоранси вошла в его книгу «La Papauté. Réponse à M. de Tutcheff» («Папство. Ответ г. Тютчеву»; об этой книге мы скажем ниже).

В статье Лоранси было использовано обращенное к Тютчеву письмо, автором которого был не кто иной, как Пфеффель. Это письмо, датированное ноябрем 1849 г. (еще до появления «Папства...» в печати), развивает критику основных положений статьи Тютчева, намеченную в первом же письме Пфеффеля к сестре, написанном им после получения рукописи «Папства...»³³.

Пфеффель обвиняет Тютчева в том, что он создал «произведение, с начала до конца отмеченное печатью „протестантизма”». «Пользуясь образом, созданным в вашей „Записке”, — писал Пфеффель, — можно сказать, что вы вооружились обоюдоострым мечом, который одним ударом разит и тех, за кого вы боретесь, и тех, на кого вы нападаете <...> Среди выдвигаемых вами аргументов против Римской церкви нет ни одного, который нельзя было бы обратить против церкви Русской». Пфеффель, в частности, не соглашается с точкой зрения Тютчева на то, что светская власть папы привела папство на край революционной пропасти. Он утверждает, что именно благодаря этой власти католицизм смог сохранить свое положение, несмотря на Реформацию, англиканство и абсолютизм Людовика XIV. В заключение Пфеффель заявляет: «Вы боретесь не только с католической доктриной, но <...> восстаете против истории и против вашего собственного православия, утверждая несовместимость мирского и духовного начал и вынося смертный приговор власти, объединяющей оба эти начала, по вашему мнению непримиримые». В глазах Пфеффеля «Записка» Тютчева только подтверждает точку зрения Жозефа де Местра, высказанную в его книге «О папе»: «Ни один русский не смог бы писать против этой (католической. — Р. Л.»³⁴. Отзывы Пфеффеля и Лоранси о «Папстве...» принадлежали к числу наиболее проницательных.

Примечательна реакция парижского общества на появление статьи Тютчева. 16 января 1850 г. А. О. Россет писал из Петербурга А. О. Смирновой: «... статья Тютчева <...> наделала шуму в Париже, а теперь все ее здесь читают»³⁵. 14/26 февр. того же года П. А. Плетнев сообщал П. А. Вяземскому, что в Петербурге эта статья «составляет модный разговор общества»³⁶, а в апреле Пфеффель написал Эрнестине Федоровне, что «в Париже продолжают интересоваться этой статьей»³⁷.

«Папство...» была анонимная статья в газете «Le Constitutionnel» от 7 января 1850 г.³⁸, Обозреватель газеты разъясняет идеи, выраженные в статьях «Россия и Революция» и «Папство...», усматривая в них «фанатическую преданность императорской воле». Считая, что успехи России в Восточной Европе неотвратимы, ибо Запад утерял веру и сплоченность и ему нечего противопоставить монолитному единству русского колосса, обозреватель критикует верховное руководство западной церкви, не прилагающее достаточных усилий, чтобы защитить католицизм.

Мрачные прогнозы обозревателя этой газеты сразу же были подвергнуты сомнению брюссельской газетой «L’Indépendance Belge»: «В утверждениях „Le Constitutionnel”, — писала она, — несомненно есть доля истины, но, по нашему мнению, он преувеличивает ту роль, которую царь может быть призван сыграть как pontifex за пределами своей империи»³⁹.

Другой газетой, вступившей в спор с «Le Constitutionnel», была «L’Univers». Она обвинила «Le Constitutionnel» в том, что он предоставил свои страницы для прославления России, ее религии и ее «императора-самодержца-понтифекса»⁴⁰. Вскоре же последовал ответ: «Le Constitutionnel» упрекал «L’Univers» в клевете и отводил от себя упрек в какой-либо солидарности с взглядами русского публициста⁴¹.

«L’Ami de la Religion». В нем была помещена заметка, порицающая «Le Constitutionnel» за критику Ватикана⁴². Через четыре дня в том же органе была опубликована статья Ф. де Шампаньи об угрозе католицизму со стороны России. Хотя статья Тютчева в ней и не упоминается, но полемическая направленность против нее французского журналиста очевидна. Греческая церковь, предоставленная самой себе, в состоянии упадка и обветшания, без сомнения, не являлась бы опасным противником для католицизма, — такова мысль Шампаньи. Но, «став достоянием царей, их орудием и служанкой», она получает поддержку со стороны светской власти, «столь необходимую для всех лжерелигий». Шампаньи призывает приложить как можно больше усилий для обращения славян в католицизм⁴³.

Если учесть, что все указанные печатные отклики на статью «Папство...» появились в первой половине января 1850 г., а номер «Revue...», в котором была напечатана эта статья, помечен 1 января, то понятным становится приведенное выше свидетельство А. О. Россет в письме к А. О. Смирновой от 16 января об остром интересе, который вызвала тогда статья Тютчева.

Полемику между «Le Constitutionnel» и «L’Ami de la Religion» о будущности католического мира продолжалась и тогда, когда статья Тютчева сама но себе была временно забыта. Тютчев имел основания быть довольным: его цель показать, что в отношении к поставленным им вопросам Запад непоправимо раздроблен, а Восток един, была таким образом достигнута.

Едва затихшую дискуссию по поводу статьи Тютчева вскоре, однако, возобновил журнал «L’Ami de la Religion», опубликовавший в нескольких номерах пространное выступление А. Кошена «L’Eglise catholique jugée par un diplomate russe et par un ministre anglican» («Католическая церковь перед судом русского дипломата и англиканского пастора»). К Тютчеву относится первая часть этого выступления. Называя статью «Папство...» «весьма любопытным сочинением», «замечательным документом», «простодушным и величавым», обозреватель журнала считает этот документ прежде всего произведением «русского дипломата». Вместе с тем Кошен утверждает: «Но нет необходимости в длительной дискуссии, чтобы показать, сколь неточны суждения анонимного автора как о состоянии современных обществ, так и о самом духе церковной истории». Тютчевские проекты не вызывают у французского публициста сочувствия. Он отвергает его философию истории и, впадая в риторический тон, восклицает: «Что я говорю? Нужно ли здесь входить в какие-либо обсуждения и не достаточно ли просто как христианину и как французу заявить протест!» Подобно Тютчеву, Кошен верит в будущее примирение церквей, но на иной основе, чем «русский дипломат», — на основе Рима. В этом отношении позиции двух авторов были диаметрально противоположны: Тютчев считал, что «именно Римская церковь, отделившись от церкви Русской^4*». Кошен убежден в обратном. Отсюда и иной путь воссоединения: «Католическая церковь еще достаточно сильна на Западе, чтобы не быть вынужденной отдаться в руки России, которую, к тому же, она готова принять в свои»⁴⁴.

Точка зрения Кошена разделялась автором статьи, озаглавленной «Le despotisme russe» («Русский деспотизм»), напечатанной в газете «Le Correspondant». Статья принадлежала публицисту А. Доже. Он отдавал должное «серьезному и торжественному тону обсуждения, возвышенной и глубоко справедливой оценке политического положения Европы», содержащейся в статье Тютчева о папстве и обнаруживающей «многоопытный в государственных делах ум». Но он энергично возражал против главного положения своего анонимного противника (в постскриптуме он ошибочно приписал авторство статьи Д. Н. Блудову): «... это вовсе не мы могли отделиться^5* <...> а это вы <...> отошли от Рима»⁴⁵.

Дискуссия приняла новое направление, когда в нее включился прежний коллега Тютчева по Русской миссии в Мюнхене, а теперь эмигрант и священник ордена иезуитов И. С. Гагарин. Он отказывается расценивать «Папство...» как «ловко рассчитанную неосторожность» петербургского кабинета и рассматривает эту статью в ином свете: «Мы видим здесь появление в литературном мире того, что, за отсутствием более точного определения, назовем московским пьюзеизмом⁴⁶ котерия, если хотите, но котерия, имеющая свои мнения, свои тенденции — политические, религиозные, философские; она их развивает, распространяет, и, кажется, пришло время ими заняться. Русский дипломат — приверженец или эхо этой котерии; он смело формулирует ее доктрины перед европейской публикой». Гагарин имеет в виду идеи московских славянофилов (хотя Тютчев отнюдь не был приверженцем всех этих идей); он поясняет, что выбрал для их обозначения наименование «московский пьюзеизм» потому, что эта «котерия» исповедует одинаково глубокое отвращение и к протестантизму, и к католицизму. Заканчивая свое краткое изложение и возвращаясь к статье о папстве и римском вопросе, Гагарин утверждает: «Эта точка зрения, достоинством которой является неоспоримая оригинальность, весьма ясно определена в разбираемой нами статье». Гагарин справедливо усматривает ликующие ноты в тютчевском утверждении (имя Тютчева он, впрочем, нигде не называет), что, порвав с православной традицией вселенской церкви, Рим вызвал как собственный упадок, так и упадок Запада в целом. Гагарин называет это утверждение «радостным возгласом варвара» («ce cri de joie tartar»). Окончание статьи Тютчева он расценивает как «хаос ложных идей и туманных выражений». Затем Гагарин возвращается к «московской школе», излагая ее вражду к Петру I. Он также обращает внимание на то, что называется им «внешней политикой московской школы», отождествляя ее с панславизмом и ксенофобией. Его изложение взглядов «котерии» на европейские революции и будущее призвание славянских народов удостоверяет, что Гагарин читал также тютчевскую статью «Россия и Революция». Он заканчивает так: «Мы сочли полезным несколько подробно изложить мнения московской школы, чтобы показать, насколько связана с нею статья в „Revue des Deux Mondes”, и тем самым дать возможность лучше оценить значение этих странных доктрин»⁴⁷.

Знакомством с политической концепцией автора статьи о папстве и римском вопросе отмечена одна из книг фурьериста Д. Лавердана «Socialisme catholique. La déroute des Césars. La Gaulle très chrétienne et le czar orthodoxe» («Католический социализм. Поражение цезарей. Христианнейшая Галлия и православный царь»). Изложенному в статье Тютчева пониманию русского самодержавного строя он противопоставляет определение его как «лихорадочного торжества человеческого я», как абсолютной монархии, «ограниченной удавкой» («tempérée par la strangulation»)⁴⁸.

«Папства...» принадлежало перу Ж. -Б. Островского, польского эмигранта, жившего в Париже. Оно содержалось в обширном и тенденциозном разборе, вышедшем на польском языке в Познани (здесь впервые имя Тютчева, хотя и в искаженном виде — Taczew, — появилось в печати в связи с его публицистикой)⁴⁹. Вкратце резюмировав содержание статьи «Россия и Революция», Островский приводит пространные парафразы и цитаты из статьи «Папство...» и остро полемизирует при этом с автором статьи — «теологом-дипломатом». Он вернулся к полемике с Тютчевым в еще более обширной статье, посвященной обсуждению общих вопросов взаимоотношений России с Польшей; однако он почти не ссылался здесь прямо на Тютчева⁵⁰. В следующем году Островский объединил обе свои статьи, добавил новый материал и издал их в виде книги на французском языке — «La Russie considérée au point de vue européen» («Россия, рассматриваемая с европейской точки зрения»). Он представил здесь Тютчева под искаженным именем «Taszczew», замечая: «Нельзя отказать этому писателю в искренности и в тонкой сноровке, которая составляет отличительную черту московского ума». Излагая «Папство...», Островский определяет идеологию Тютчева как «политический пантеизм». Отрицательно характеризуя мифотворческую миссию России, как она предстает в тютчевских статьях 1849—1850 гг. («иллюзии» России), автор вместе с тем признает, что в идеях Тютчева «несомненно таится и своего рода величие, и известная доля истины»⁵¹.

В марте 1851 г. Островский обратился с письмом по поводу «Папства...» к известному французскому историку Ж. Мишле⁵². За этим последовала их личная встреча, во время которой Островский показал Мишле одну из своих рукописей и познакомил его с именем Тютчева (опять в искаженном виде) и со статьей «Папство...»⁵³«Les Martyrs de la Russie» («Мученики России»)⁵⁴, одна из глав которого посвящена декабристам. Мишле, как и некоторые другие французские публицисты, без оснований считал, что автор «Папства...» всего лишь «писец», преданно следующий велениям Николая I, «царский рупор», «секретарь властительного господина», «один из его рабов», «его агентов, обрабатывающих главнейшие органы европейской прессы» и т. п. Статья Тютчева характеризуется как «непрямая, но очень ясная и очень достоверная <...> мистическая и благочестивая» форма императорской пропаганды. Мишле обращает к Тютчеву его же слова, несколько их перефразируя: «Против кого направлен этот крестовый поход? против демократического индивидуализма <...> Но что такое сам царь и русское правительство? Это индивидуализм». Историк противопоставляет друг другу две формы индивидуализма: с одной стороны, французский республиканский, с другой — русский самодержавный. «Если республиканское я (le moi républicain) — беспокойно, мятежно, преисполнено суеты, то это беспокойство плодотворно, эта тревожная суета производительна <...> Царизм — это тоже индивидуальное я (), но что же он производит?» Мишле обвиняет Николая I в желании стать божеством, приводя в доказательство заключительные строки статьи Тютчева, в которых описывается посещение царем собора св. Петра в Риме. Слова: «Распростертый царь был не один там...» — получают в интерпретации французского историка уничтожающе памфлетную окраску. С возрастающим пафосом заканчивает Мишле свою филиппику словами, имеющими в виду Францию великих идей 1789 года: «Охранительница Новой церкви, она остановит на пороге этого адского Мессию, приходящего во имя Бога. Убийца дела Господня, Его живого творения, что намерены вы делать здесь? Возникает новый мир, мир человечности и справедливости. Франция стоит на пороге, и вам не ступить далее. Она говорит повелительно: „Вы не войдете!”»⁵⁵.

Однако самым упорным антагонистом Тютчева показал себя Лоранси, о котором мы уже говорили выше. Наступление, начатое им в предисловии к публикации статьи Тютчева в «Revue...», он, как было сказано, развил в специальной статье на страницах журнала «L’Autorité»⁵⁶. Двумя годами позже, в 1852 г., эта статья вошла в книгу Лоранси «La Papauté. Réponse à M. de Tutcheff». Так было впервые правильно названо имя публициста, вызвавшего столь длительный спор. В этой книге статья, написанная в 1850 г. и включавшая упомянутое письмо Пфеффеля, занимала первые 64 страницы, а в остальном обширном тексте имя Тютчева встречается всего три раза⁵⁷. Хотя Лоранси немногое добавил к тому, что он написал два года назад, самый факт, что спору с Тютчевым он посвятил целую книгу, служил как бы формальным признанием значения мысли русского публициста и привлек к нему внимание более широкого круга читателей.

«советника императора Николая» мог бы содействовать решению вопроса об объединении церквей Восточной и Западной⁵⁸. Получив эту заметку, Тютчев писал жене: «Я очень хотел бы услужить твоему брату, написав ему несколько фраз, как бы ответ на заметку этого добрейшего г. Лоранси, еще более глупого, чем полагается быть французу, но ввиду происходящего кризиса мне стало физически невозможно говорить»⁵⁹.

В следующем году Тютчев подвергся еще одной атаке на страницах католической прессы. Журналист П. Дуэр в пространной статье доказывал, что православная церковь препятствовала всем попыткам Рима достигнуть сближения с нею⁶⁰.

С неожиданной поддержкой Тютчева выступил известный русский мыслитель, так же, как и он, написавший свою брошюру на французском языке и напечатавший ее за границей. Она вышла в Париже в 1853 г. под заглавием «Quelques mots par un chrétien orthodoxe sur les communions occidentales, à l’occasion d’une brochure de M. Laurentie» («Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях, под поводу брошюры г. Лоранси»). Автор скрылся под псевдонимом Ignotus^6*. Это был А. С. Хомяков.

«писанной, как кажется, русским дипломатом г. Тютчевым, указано на главенство Рима и в особенности на смешение в лице епископа-государя интересов духовных с мирскими как на главную причину, затрудняющую разрешение религиозного вопроса на Западе», Хомяков добавляет: «Я оставляю в стороне вопрос о том, успел ли г. Тютчев в статье своей, достоинства которой кажутся, впрочем, неоспоримыми даже его критику, выразить мысль свою во всей ее широте, и не смешал ли он, до некоторой степени, причины болезни с ее симптомами»; Хомяков не берет на себя задачу ни защищать, ни критиковать своего соотечественника и, вступая в спор с Лоранси, предупреждает, что не будет переступать «пределов религиозного вопроса»⁶¹. Имя Тютчева в брошюре Хомякова больше не фигурирует ни разу.

Сам Тютчев ни разу не вступал в спор, возникший в связи с появлением в печати его статей. Но, по мере углубления Восточного конфликта — предшественника Крымской войны, эти его статьи приобрели новое, как бы провидческое значение. В апреле 1854 г. Э. Форкад напомнил о них как об «одном из самых любопытных явлений, приоткрывшем нам ту работу мысли, которая шла, неведомо для Европы, среди избранных умов России». Статью о Римском вопросе он называет «необыкновенно примечательной». Форкад развивает мысли, высказанные им четырьмя годами ранее: «Он (Тютчев. — Р. Л.) в высшей степени обладает талантом умелого изложения и тонкой аргументации, искусством выражать изощренные мысли и облекать в благовидную форму рискованные мнения, чем, впрочем, — охотно признаёмся в этом — отличаются перья русской государственной канцелярии». «Мы были поражены <...>, — продолжает Форкад, — идеями русского дипломата о религиозных делах Запада; но мы видели в них лишь парадоксальную и пикантную в своей основе мысль: мы ничуть не замечали, признаемся в том, за этим парадоксом европейскую войну»⁶².

Но идеи Тютчева напомнила читателям не только статья Форкада. По случайному стечению обстоятельств, в то время, когда Форкад писал свою статью для «Revue...», «Россия и Революция» (по-видимому, без ведома Тютчева) появилась в немецком переводе. Она даже была выдана за один из якобы секретных документов русской дипломатии. Редактор Ф. Паалцов снабдил ее резко отрицательным вступлением⁶³.

«Revue...» Редакция охотно ухватилась за письма Тютчева, опять-таки необоснованно считая их отражением мнения русского правительства о Крымском кризисе. И страхи относительно панславизма, казалось, подкреплялись. Политические и дипломатические интенции, тенденциозно читавшиеся между строк предшествующих статей Тютчева, теперь, как представлялось западным обозревателям, были разоблачены.

Автором первого выступления о «Письмах» Тютчева на страницах «Revue...» был известный публицист Ш. де Мазад. Он процитировал и дал в изложении краткие выдержки из письма Тютчева от февраля — марта 1854 г. и вывел из них следующее заключение: «Русская мысль, когда она не запутывается в тонкостях дипломатии, когда она не оглядывается на официальные самооправдания, обрисовывается достаточно ясно; она идет прямо к своей цели, к поглощению Востока, и <...> в словах своих наиболее выдающихся истолкователей <...> признает без обиняков те устремления, от которых гласно отказывается»⁶⁴.

Вторую статью опубликовал в том же журнале Форкад. В ней он нападал на Тютчева и защищал политику Австрии в Восточном вопросе. Из тютчевских писем цитировалось (причем гораздо более пространно), в частности письмо от 14 февраля 1854 г., резко критикующее австрийское и прусское правительства за их нейтралитет в Восточной (Крымской) войне и называющее такую позицию фактическим объявлением войны России. Тютчев повторял при этом свою излюбленную мысль, что Австрия и германские государства в таком большом долгу перед Россией за свое освобождение от наполеоновской Франции, что, исходя из своих националистических амбиций, не могут не хотеть отомстить ей. Форкад приводил отрывки из писем Тютчева от 14 февраля, 1 марта и 13 апреля, содержащих сущность его взглядов на конфликт между Россией и Западной Европой. Тютчев обвинял Запад в сговоре против России и в новой неблагодарности. Он заявлял, что революция уже поглотила весь Запад и близка к тому, чтоб использовать его для нападения на Россию. Характерно, что Тютчев воспринимал конфликт апокалипсически, предсказывая его продолжение в XX веке. Наконец, он вновь настаивал на своей мифотворческой идее-утопии, на «божественном» призвании России основать великую «греко-славянскую Державу», т. е. православно-славянскую Державу⁶⁵.

«последним сообщением» Тютчева, «замечательного человека из Санкт-Петербурга, чьи драгоценные свидетельства мы собрали»⁶⁶.

Интересна реакция Тютчева на эти статьи, выраженная в письмах к жене. 21 апреля 1854 г. он писал: «Я прочел <...> статью Форкада в «Revue des Deux Mondes», где идет речь обо мне <...> Конечно, не в желании говорить у меня недостаток, но желание это постоянно заглушается все более и более укореняющимся убеждением в бессилии, в совершенной бесполезности слова... в данный момент бесполезного и бессильного более чем когда-либо. К тому же, с кем говорить? — Со здешними? — Излишне — даже в том случае, если бы и было возможно. С внешними? Невозможно по другой причине, ибо слово, мысль, рассуждение — все это предполагает некую нейтральную почву, а между ими и нами уже нет более ничего нейтрального»⁶⁷. 5 августа того же 1854 г. он пишет ей же: «Намедни у графини Софи Бобрин-ской меня угостили чтением отрывков из моих писем тебе, пространно воспроизведенных в одной статье в „Revue des Deux Mondes” <...> и это даже вызвало у меня желание написать нечто более развернутое и последовательное по существу вопроса. Но...»⁶⁸.

Откликаясь на публикацию писем Тютчева во французской печати, журнал «Blätter...» снова принимает его за выразителя официального мнения русского правительства⁶⁹. С целью ввести читателя в курс дела относительно этих писем дается резюме статьи «Россия и Революция». Избрав тютчевскую формулу о двух противостоящих друг другу в Европе «действительных силах» — Революции и России — ключом к пониманию международной политики России во время Восточного кризиса, анонимный обозреватель «Blätter...» переходит к опровержению этой формулы как упрощенной, цитируя ее десять раз на десяти страницах. При этом формулируется немецкая «средняя позиция». Отклоняя альтернативу «Россия или Революция», автор утверждает, что такое противопоставление было бы совершенно верным, если бы не была забыта третья, «средняя», сторона — немецкая. И заключает: «Tres faciunt collegium^7*»

Однако главное внимание немецкого журнала привлекают письма Тютчева к Пфеффелю, и они обсуждаются в следующем разделе той же статьи. Обозреватель поясняет, что письма эти «слишком поучительны для нас, чтобы утаивать их от наших читателей». Далее следует перевод отрывка из письма от 14 февраля 1854 г. Автор критикует русского за нападки не на Францию и Англию, а на Германию. Перевод внезапно обрывается на середине предложения на том основании, что об «отталкивающих идеях» русского достаточно просто слышать, а не приводить здесь полностью его слова и выражения⁷⁰.

Смерть Николая I в феврале 1855 г. вселила в Тютчева надежду, что наступил поворотный момент в судьбах России. Ту же надежду, имевшую, однако, иное осмысление, питал и упорный Лоранси. Он пытался через Тютчева оказать влияние на русскую политику посредством письма, адресованного ему в том же месяце и выдержанного в примирительном, сдержанном тоне, — письма, на которое, насколько известно, никогда не ссылались в литературе о Тютчеве. Лоранси обезоруживающе обращается к Тютчеву как к своему товарищу по мысли: «... во время войны философ не бывает обречен подчиняться предубеждениям гражданина». Он ссылается на то, что его письмо написано «с точки зрения более высокой, чем обычные соображения политики». Под предлогом объяснения того, что он эвфемистически называет «непопулярностью» России на Западе, он указывает на гнет православия в стране. Лоранси призывает Россию обратиться к католицизму и тем самым быстро положить конец Крымской войне. В противном случае Россия по-прежнему будет оставаться «вне движения именно христианской цивилизации». Единственный путь для России — это прекратить войну и таким образом «реабилитировать» Восточный мир. В заключение Лоранси заявляет: «Новый мир возникнет; и великим и благословенным будет имя того государя, который первым приложит руку к этому делу единства и свободы; никто другой не будет более прославлен в истории со времен Константина <Великого>»⁷¹. Такая неловкая попытка повлиять на нового главу Российской империи, Александра II, могла вызвать у Тютчева только презрение.

Хомяков возвратился к полемике в 1855 г. в своей второй брошюре со сходным названием⁷²«Здание вашей веры рушится и проваливается, мы с радостью <возвращаем> вам краеугольный камень свода, отброшенный вашими предками»⁷³.

Общественный спор вокруг тютчевских суждений о папстве вступил в новую фазу в 1856 г., когда И. С. Гагарин возобновил атаку, выпустив брошюру под вызывающим названием: «La Russie, sera-t-elle catholique?» («Станет ли Россия католической?»). Как и многие другие, автор со всей энергией уверял русских, что Рим вовсе не намерен первенствовать над Москвой. В сущности, это была одна из систематических попыток опровержения тютчевских идей, его мечтаний, восходящих к древнерусской утопии о Москве — Третьем Риме.

Перефразируя слова Тютчева, Гагарин говорит о христианской церкви: «... недостаточно, чтоб она была единой и вселенской, нужно еще, чтобы она была независимой <...> Действительная борьба существует лишь между католицизмом и революцией <...> Два принципа противостоят друг другу — революционный принцип, по самой сути своей антикатолический, и принцип католический, по самой сути своей антиреволюционный». Усматривая в тютчевской утопии славянско-православной Державы экспансионистские интенции, Гагарин ставит его аргументацию с ног на голову. Он осуждает его идеи как «политические доктрины, весьма радикальные, весьма республиканские, весьма коммунистические», усматривая в них «восточную форму революционной идеи XIX века». Гагарин заключает призывом, обращенным к Восточной церкви, — вернуться в лоно церкви католической⁷⁴.

После тютчевской статьи книга Гагарина явилась самым важным дискуссионным вкладом в исторический спор о расколе и воссоединении двух миров — западного, римско-католического, и восточного — славянско-православного. Книга была переведена на несколько языков, вызвала бурю протестов и целый шквал разного рода выступлений в печати⁷⁵.

Одним из первых выступил против Гагарина Хомяков, с новой брошюрой, где, впрочем, не было упоминаний о Тютчеве⁷⁶’e^8* как о ведущем русском поэте, глубоко им уважаемом, как о писателе, «обладающем неоспоримыми достоинствами, волнующим красноречием и стилем, преисполненным страсти», и вместе с тем как о «мыслителе», тесно связанном с «ложной немецкой философией»⁷⁷. Все эти признаки могли относиться как к Тютчеву, так и к Хомякову, но, по-видимому, Гагарин все же имел в виду последнего, гораздо более известного в то время.

До сих пор почти вся католическая пропаганда исходила из Франции. Теперь спор распространился и на Англию. В 1857 г. лондонский католический журнал «The Rambler» опубликовал статью под названием «The Russian Church» («Русская церковь»)⁷⁸. В ней сообщалось, что в 1856 или 1857 г. в Брюсселе вышла анонимная брошюра, написанная, вероятно, по-французски, консулом одного из германских государств в Бельгии⁷⁹«Рим и С. -Петербург: умеренный ответ на сочинение отца И. Гагарина из Общества Иисуса, озаглавленное „Станет ли Россия католической?”». Брошюра попала в Петербург, где пользовалась известной популярностью. Наконец, она дошла до Лондона и поступила в редакцию «The Rambler», которая не замедлила опубликовать ее перевод со своим комментарием.

Автор брюссельской брошюры вспоминает о написанных в 1849 г. «двух весьма замечательных записках», «автором которых <...> как все теперь знают, является г. Тютчев». Цитируя пространные отрывки из статьи «Папство...», в том числе и ее заключительную часть, автор заявляет, что Тютчев «решительно пошел навстречу католикам». Брошюра заканчивается словами: «Теперь, когда исчезла несправедливая неприязнь, предметом которой долгое время была Россия^9*, люди спросят, как это было возможно, чтобы такие прекрасные слова не нашли отклика среди католиков, более того, каким образом они даже были обращены против России? Это случилось потому, что г. Тютчев предназначал своей стране и своему государю благородное и достойное участие в великом деле воссоединения. Ему не могли простить заключительного пассажа его „Записки”». Далее автор рассматривает позднейшую историю взаимоотношений между двумя церквами и анализирует книгу Гагарина. Тютчев при этом в значительной степени теряется из виду. Брошюра заканчивается выводом в пользу православной церкви: «Если латинцы искренно желают примирения, они должны отказаться от своего заносчивого и властного тона <...> Россия ничуть не хуже Франции».

Хотя автор статьи в «The Rambler» создает впечатление, что хочет поощрить атмосферу примирения, а самая перепечатка в переводе на английский язык брюссельской брошюры ставила целью доказать существование в России твердых сторонников сближения, вторая половина статьи (следующая после текста брошюры) доказывает, что Восточная церковь нуждается в союзе с Римом: православная церковь должна сделать первый шаг⁸⁰.

Из Лондона спор перешел в Германию. В 1858 г. журнал «Blätter...» возродил полемику, напав на брюссельскую брошюру и поддерживая «The Rambler»⁸¹«Никто не ошибется, если увидит в ней <брошюре> истинно русское вдохновение, связанное, возможно, с именем, которое на следующих страницах будет часто называться»⁸². Поскольку на следующих страницах повторяется только имя Тютчева, эти слова намекают на то, что будто бы Тютчев сам является автором или инициатором брюссельской брошюры. Странно, что у журнала возникло такое подозрение, ибо в брошюре содержатся весьма лестные высказывания о статьях Тютчева с раскрытием имени автора, что со стороны Тютчева было бы нескромно.

Процитировав отрывки из «The Rambler», журнал приводит или перефразирует те разделы статьи Тютчева о папстве, в которых усматривает примирительные ноты. Приводятся и вызывавшие споры последние абзацы этой статьи. Задачей журнала было дать эти строки в перспективе и в определенном контексте, поэтому обозреватель приступает к детальному анализу тютчевской статьи. Он проницательно угадывает конечную цель Тютчева: «Правда, русский писатель стремится создать впечатление, будто в его намерение входит только указать на преступность светской власти папы в папском государстве, но легко почувствовать, что он желает падения этой светской власти именно с тайной мыслью, что в таком случае вместе с ней рухнет вся свободная и независимая организация римско-католической церкви»⁸³.

ТЮТЧЕВ

Фотография с утраченного дагерротипа конца 1840-х годов

«Тютчев Федор Иванович. В 1849 году он воззвал к Руси: „В доспехи веры грудь одень // И с Богом, исполин державный! // Велик, о Русь, грядущий день, // Вселенский день и православный!“»

Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, Ленинград

Слова Тютчева: «Появление православного императора, возвратившегося в Рим», — цитируются затем таким образом, чтобы показать — в контексте статьи — их двусмысленность. Корреспондент «Blätter...» замечает: «Памятная записка» (т. е. статья «Папство...») «великодушно допускает, что схизма вызвана <...> не греческим православием, но западной церковью <...> последняя отделилась от предыдущей <...> Следовательно, западная церковь должна воссоединиться с восточной, которая является православной и de jure^10* вселенской, а не vice versa^11*». «Blätter...» писал дальше: «Брюссельская брошюра констатирует: у кого-то может сложиться мнение, что православной церкви разрешается появиться в Риме только в одежде кающейся грешницы. Как далека она от этого, продемонстрировано в памятной записке Тютчева 1849 г.» (в «России и Революции»). И затем обозреватель уже прямо спорит с Тютчевым: «Пока история католической церкви воспринимается русским статским советником как порождение произвола и как мать революции <...> утрачивается нечто очень важное — подлинное понимание церкви <...> Нам всегда казалось, что упорство в расколе имеет своей настоящей причиной отклонение от истинной идеи церкви: легко определить, что подобное отклонение нашло свое наиболее сильное выражение в записке Тютчева»⁸⁴.

«Россию и Революцию», цитирует «Папство...», дает резюме мнений «Revue...», книги И. С. Гагарина, брюссельской брошюры и статьи в «The Rambler», но и вносит ясность в то, что было главным содержанием спора — Россия и Запад — содержанием, которое временами исчезало из поля зрения вследствие наслоения пререканий по церковно-догматическим вопросам.

Это, насколько удалось установить, — последний значительный отклик на тютчевскую статью о папстве. В 1862 г. еще раз ополчится против нее неистощимый Лоранси в своей книге «Le Pape et le Gzar» («Папа и царь»)⁸⁵. В 1863 г. лондонский «The Times» назовет Тютчева «московским Ювеналом»⁸⁶. Двумя днями позже это будет подхвачено Герценом в его статье с нападками на стихотворение Тютчева «Его светлости князю А. А. Суворову»⁸⁷. В 1864 г. отзовется на «Папство...» немецкий публицист А. Пихлер⁸⁸«любопытный тип представителя русского общества», «московского Исайю»⁸⁹. В 1873 г. Л. Боре упомянет о газетной шумихе, связанной с «Папством...», и процитирует несколько строк из «России и Революции», назвав их «замечательными во всех отношениях»⁹⁰. Но к этому времени политические статьи Тютчева уже теряют остроту злободневности и становятся достоянием истории.

Именно как исторические документы прошлого появились в русской печати и на русском языке «Россия и Германия» и «Россия и Революция» (обе в 1873 г.), а несколько позднее — «Папство и Римский вопрос» (1878)⁹¹.

Около пятидесяти писем, обзоров, статей, брошюр и книг, которые рассмотрены или только упомянуты нами, не считая тех, что вышли позже в России, охватывают период почти в тридцать лет, а в объеме — от нескольких строк до книги почти в 200 страниц. Они принадлежат более чем 30 авторам. Форкад, Гагарин и, возможно, Йарке выступали по три раза, а Лоранси — пять раз. Выступления против статей и писем Тютчева опубликованы на языках: французском — более тридцати раз, немецком — одиннадцать раз, польском и английском — по два раза. Публикации появились в Берлине, Брюсселе, Кёльне, Кракове, Лондоне, Мюнхене, Познани, Штуттгарте и больше всего в Париже.

манеры, высокое искусство изложения и выдающуюся образованность. Многие критики восхищались тем, как мастерски владел он французским языком.

У Тютчева были две козырные карты — неожиданность и новизна идеи. Некоторые из его противников прямо признавались, например, насколько поражены они были представшим перед ними образом Москвы как Третьего Рима (хотя для истории России эта мифологема была совсем не нова). Большинство противников Тютчева довольствовались выступлениями в защиту католической церкви, не понимая, что простое противопоставление новой идее старой недостаточно. Слабость, присущая их чисто защитной реакции, подчеркивалась проницательностью и неопровержимостью многих тютчевских прозрений относительно положения в Европе. В то время как достоинства настоящего и будущего Российской империи Тютчев оставил без упоминаний на заднем плане, — недостатки Запада и католицизма он препарировал на хирургическом столе. Именно сомнения, касающиеся католической церкви, которые Тютчев заронил в умы своих оппонентов, стали причиной раздора в группе ведущих католических газет. Те, кто обращался к истории, не замедлили отметить влияние Жозефа де Местра на мировоззрение Тютчева: в самом деле, его не раз называли «русским де Местром». Некоторые журналисты были вынуждены обратиться к весомым аргументам французского мэтра, чтобы дать отпор многозначительным аргументам его «русского ученика».

Наиболее эффективными были ответы тех католиков, которые перешли в наступление и, разбирая недостатки России и православия, игнорируя слабости собственной религии (католицизма), представляли последнюю как живую, действенную идею. Эти критики ближе всех подошли в методике спора к тютчевскому сочетанию богатой воображением теории, исторических и дипломатических подробностей и риторики. В их число входили Пфеффель, Шампаньи, Кошен, Островский, Мишле, анонимный автор из «Blätter...» (1858) и Лоранси.

Дерзость идей Тютчева стала проявляться уже в «России и Революции», но полную силу обрела в «Папстве...». Все нападки, за исключением немногих, были обращены на эту статью. Она вызвала бо́льшую полемику, чем все его политические произведения, вместе взятые. Причины очевидны. В то время как первую статью «Revue...» опубликовала только в отрывках, «Папство...» было помещено в этом журнале полностью, и тем самым подчеркивалось его значение. Действительно, статья, содержавшая столь смелый вызов, как бы открывала новую эру в европейском взгляде на исторические судьбы христианства. Здесь Тютчев обращался к основному вопросу в этой области и освещал его в контрастных черно-белых тонах: кто был причиной раскола в одной из крупнейших мировых религий — христианства, — католическая или православная церковь? Его ответ связывался с рассчитанным «оскорблением» католиков: снисходительным приглашением вернуться в лоно православия и получить прощение. Еще одной причиной обострения полемики вокруг «Папства...» во Франции было то, что «Папство...» уравнивало атеистическую революцию с католицизмом и отнесло ее истоки к 1789 г., тогда как «Россия и Революция» не отождествляла Революцию со всей Европой, а избрала своей главной мишенью Германию. «Папство...» привело в ярость французов, потому что явилось выпадом против их религии, их страны и демократических традиций. Однако главной причиной, почему эта статья вызвала такое повышенное внимание, было то, что ее необоснованно сочли полуофициальным документом, раскрывавшим умонастроения русского правительства.

Как мы видели, это последнее обстоятельство возникло из-за подзаголовка, которым статью снабдила редакция «Revue...» («С точки зрения С. -Петербурга»), а также из-за намека обозревателей на предполагаемое положение Тютчева как советника Николая I. Обе эти причины для столь шумной известности уже появились шестью месяцами ранее, при публикации статьи «Россия и Революция», которую Бургуэн снабдил придуманным им самим подзаголовком: «Записка, представленная императору Николаю после Февральской революции одним русским, чиновником высшего разряда Министерства иностранных дел». Намек «Revue...» на то, что статья случайно «просочилась» в прессу, подчеркивал тот полуофициальный характер, который приписывался этому документу. Почему и то и другое не привлекло внимания в тот момент, неясно. Во всяком случае, полемика не разразилась до января 1850 г., т. е. до появления «Папства...», когда обе статьи были поняты или тенденциозно интерпретированы как «ловко рассчитанная неосторожность».

С 1848 г. Тютчев был уже не дипломатом, а всего лишь цензором, и притом не главным. В период 1848—1850 гг. министры еще не забыли, что всего несколько лет назад Тютчев был в опале в связи с его вынужденной отставкой из-за полного пренебрежения дипломатическими обязанностями. Если даже Николай I и одобрял его «записки», то это вовсе не значит, что они оказывали влияние на царя и на формирование русской внешней политики. Во всяком случае, в 1854 г. царь отверг стихотворение Тютчева «Пророчество», в котором нашли выражение «идеология» и настроенность его статей⁹². Письма же Тютчева периода Крымской войны представляют собой страстное обличение правительства в его бездарности и ненародности.

Замечание И. С. Гагарина, что, «когда Тютчев писал газетные или журнальные статьи, он, по-видимому, избегал говорить о том, что могло принести ему вред в высших кругах, и предпочитал развивать идеи, которые могли здесь нравиться»⁹³, — это замечание верно только в одном отношении: Тютчеву в высших сферах не доверяли. Николай I высказывался о нем неодобрительно⁹⁴«юродивом»⁹⁵, поэт обладал репутацией человека «неточного и небрежного»⁹⁶. Царь сказал, что на таких писателей, как Тютчев и И. С. Тургенев, да и на всех других, нельзя положиться⁹⁷. Короче говоря, в 1848—1850 гг. Тютчев далеко не был тем влиятельным советником русского правительства по внешней политике, которым его считали некоторые из его западноевропейских полемистов. Один из них высказал по поводу статей Тютчева альтернативное предположение: «Или это труд искренний, и тогда он обнаруживает поразительный фанатизм, способный на великие дела, или же это труд, написанный с определенной задачей, и тогда не подлежит сомнению, что этот искусный писатель состоит на жаловании у русской государственной Канцелярии»⁹⁸.

Однако нет никаких доказательств, что Тютчеву платили из государственной казны за его публицистические произведения. Инициатива их создания, как всегда, принадлежала ему самому. После его увольнения с дипломатической службы в 1840 г. лучший способ достигнуть реабилитации во мнении правящих кругов Петербурга состоял для него в том, чтобы продемонстрировать свою полезность власти. Кажется, Тютчев достиг цели, когда Николай I сказал, что нашел «все свои мысли» в статье «Россия и Германия», и полюбопытствовал узнать, кто был автором этой статьи⁹⁹«записки» по международным вопросам, хотя и весьма своеобразного содержания и стиля и весьма далекие от официально-дипломатических документов в этой области. Во всяком случае, в 1848 г. он представил «Россию и Революцию» на рассмотрение Николаю I, который «весьма одобрил» эту статью и даже «желал бы видеть ее напечатанной за границей»¹⁰⁰. Напомним, что статья эта была отправлена в Германию с надеждой на ее публикацию. Мнение Николая I о «Папстве...» неизвестно, но представляется маловероятным, чтобы Тютчев послал эту статью Пфеффелю для печати без апробации правительства. Однако, повторяем, что инициатива, как всегда, принадлежала здесь самому Тютчеву.

Создается впечатление, что правительственный режим, преисполненный недоверия ко всякому излишнему рвению нижестоящих — как правой, так и левой ориентации, — все же отдавал себе отчет в немногочисленности своих сторонников и не мог себе позволить полностью игнорировать Тютчева. Его рассматривали как полезного, хотя по временам и докучливого союзника, чье усердие порой приходилось сдерживать. Не соответствующее истине добавление к заглавию статьи, сделанное редакцией «Revue...» («... с точки зрения Санкт-Петербурга»), создало у многих читателей на Западе впечатление, что Тютчев выступал в роли национального «оракула», выразителя мнений своего правительства. В действительности же он был «оракулом» всего лишь своих собственных мнений и суждений. Очевидно, однако, что не будь этот подзаголовок напечатан, Тютчев-публицист не привлек бы к себе столь пристального внимания со стороны западноевропейских журналистов.

¹⁰¹. Совершенное знание двух языков; европейское воспитание (Иван Киреевский сказал: «У нас таких людей европейских можно счесть по пальцам»¹⁰², а Иван Аксаков охарактеризовал его как «русского выходца из Европы¹⁰³), длительное пребывание на Западе и родственные связи с немецкой аристократией (благодаря обоим его бракам) — все это и многое другое, казалось бы, действительно позволяло Тютчеву стать превосходным посредником между Россией и Западом. Но ему суждено было сыграть в этой области совсем особенную роль.

Тютчев в самом деле оказался в своей публицистической деятельности своего рода посредником, но в споре, далеком от главнейших задач, стоявших на историческом череду России и Запада, — в споре католицизма и православия. В примирении их Тютчев не был заинтересован. Он играл роль катализатора. Он вызывал дискуссии, обнажая суть фундаментальных (в его понимании) проблем и смело освещая их. Он ставил вопросы, которые должны были быть решены еще до того, как мог возникнуть в какой бы то ни было форме вопрос о примирении между двумя исторически разошедшимися христианскими религиями, двумя мирами. Однако конфликты, раздраженность брали верх, и статьи Тютчева, несмотря на их изысканный внешний налет терпимости и рассудительности, не возводили в этом вопросе мосты между Россией и Западом, а скорее сжигали их.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ «Allgemeine Zeitung», 1844, 21 März, S. 647 (далее AZ). Французский текст этого письма неизвестен. Об атрибуции см.: S. Jacobsohnčev-Beiträge. Der erste Brief Tjutčevs an D-r Kolb, den Redakteur der «Augsburger Allgemeinen Zeitung». — «Zeitschrift für slavische Philologie», 1930, Bd. 6, Doppelheft 3—4, S. 410—416. Русский перевод с немецкого текста см.: Пигарев, с. 113—114.

² Bayerisches Hauptstaatsarchiv (München M. A. 50834, S. 37—41; M. Inn. 25097, S. 97—98.

³ AZ, 1844, N 158, 6 Juni, S. 1260—1261.

⁴ — Летопись, с. 57—58.

⁵ «Kölnische Zeitung», 1844, N 94, 3 Apr., S. 1.

⁶ A Z, 1844, N 103, 12 Apr., S. 822—823.

⁷ PAСоч. 1886; Соч. 1900; ПСС 1912.

⁸ См. прим. 13.

⁹ — Современники о Тютчеве. О том же она писала Пфеффелю и 18/30 июня 1848 г. — Там же.

¹⁰ Письмо К. Пфеффеля Э. Ф. Тютчевой 30 авг./11 сент. 1848 г. — Там же.

¹¹ Письмо К. Пфеффеля Э. Ф. Тютчевой 18/30 окт. 1848 г. — Там же.

¹² — Там же.

¹³ «Mémoire présenté à l’Empereur Nicolas depuis la Révolution de février par un Russe, employé supérieur des affaires étrangères». Бургуэн напечатал обширные выдержки из статьи Тютчева в своей брошюре: P. de B<ourgoing>. Mémoire politique. Politique et Moyens d’Action de la Russie, impartialement appréciés. P., 1849. В России статья Тютчева была напечатана еще при жизни автора (РА, 1873, кн. I, вып. 5; затем: , Соч. 1900; ПСС 1912).

¹⁴ P. de B<ourgoing>. Op. cit. (предисловие (без пагинации) и с. V). Далее ссылки на это издание даются в тексте статьи.

¹⁵ Подразумевается Аугсбург и выходившая там «Allgemeine Zeitung». По-видимому, в своих суждениях Бургуэн опирался на сведения, полученные им от К. Пфеффеля. Об этом свидетельствуют цитированные выше выдержки из переписки Пфеффеля с Э. Ф. Тютчевой (см. прим. 9—11, а также прим. 27).

¹⁶ По-видимому, подразумевается тот факт, что, передавая Бургуэну «Записку» Тютчева, Пфеффель знал о намерении Бургуэна опубликовать выдержки из нее (см. цитированное выше письмо К. Пфеффеля Э. Ф. Тютчевой 18/30 окт. 1848 г.).

¹⁷ Письмо К. Пфеффеля Э. Ф. Тютчевой 15/27 июня 1849 г. — Современники о Тютчеве Forcade. Chronique de la Quinzaine. — «Revue des Deux Mondes», 1849, 2/14 juin, p. 1053—1056 (далее — «Revue...»); «Denkschrift dem Kaiser von Russland nach der Februar-Revolution übergeben von einem höheren Beamten im Ministerium der auswärtgen Angelegenheiten». — A Z, 1849, № 175, 24 Juni, S. 2707—2709.

¹⁸ Письмо Э. Ф. Тютчевой К. Пфеффелю 13—16/25—28 июля 1849 г. — .

¹⁹ <K. Jarcke>. Glossen zur Tagesgeschichte. — «Historisch-Politische Blätter für das katholische Deutschland» (далее «Blätter...»), 1849, Bd. 24, 15. Juli, S. 169—187.

²⁰ Письмо К. Пфеффеля Э. Ф. Тютчевой <23 окт.>/4 нояб. 1849 г. — . Карл Эрнст Йарке (1801—1852) — немецкий католический публицист.

²¹ «Blätter...», 1849, Bd. 24, 15 Juli, S. 1.

²² Письмо Э. Ф. Тютчевой К. Пфеффелю 9/21 окт. 1849 г. — .

²³ Письмо К. Пфеффеля Э. Ф. Тютчевой <23 окт.>/4 нояб. 1849 г. — Там же.

²⁴ В России эта статья была впервые напечатана после смерти Тютчева — РА, 1886, кн. 2, вып. 5; затем: Соч. 1886, , ПСС 1912.

²⁵ Обо всем этом К. Пфеффель сообщил Э. Ф. Тютчевой 25 дек. 1849 г./6 янв. 1850 г. — Современники о Тютчеве.

²⁶ Stadtarchiv, München, Monacensia-Sammlung.

²⁷ «Это я в свое время сообщил Бургуэну „Записку“, которую он приводит в своей брошюре, и, следовательно, я являюсь автором той „ловко рассчитанной неосторожности“, про которую говорил журнал „Revue des Deux Mondes“ в отделе двухнедельной хроники от 1 июня 1849 года», — писал К. Пфеффель в своих воспоминаниях («К. Пфеффель о Тютчеве» — наст. том, кн. II). Пфеффель намеревался даже сам напечатать «Папство...» или отрывки из этой статьи. Сохранилось его «предисловие» к этой, по-видимому, не состоявшейся публикации (ГБЛ, ф. 308, 1.14). В нем упоминается «принадлежащее одному русскому дипломату конфиденциальное сочинение, частично опубликованное г-ном Полем Бургуэном под названием „Mémoire politique“» (подразумевается брошюра Бургуэна). И далее: «Записка, которую мы сегодня публикуем, происходит из того же источника. Хотя она и не имеет никакого официального характера и в ней не следует усматривать ничего иного, кроме выражения личного мнения, мы подумали, что суждение по Римскому вопросу, которое исходит от политического деятеля, принадлежащего к высшим кругам России, будет воспринято не без интереса» (пер. с франц.). Из этого «предисловия» явствует, что французская газета «L’Assemblée Nationale» также напечатала статью о «Папстве...», однако обнаружить эту публикацию нам не удалось. В конце 1849 г. или в начале 1850 г. Пфеффель напечатал в газ. «L’Union Monarchique» краткую заметку о «Папстве...», которая пока не обнаружена.

²⁸ Письмо Э. Ф. Тютчевой К. Пфеффелю 19/31 янв. 1850 г. — Современники о Тютчеве.

²⁹ Письмо Ф. Бюлоза К. Пфеффелю 3 янв. 1850 г. (пер. с франц.). — Пигарев<29 дек. 1849 г.>/10 янв. 1850 г. — Современники о Тютчеве.

³⁰ Письмо Э. Ф. Тютчевой К. Пфеффелю 19/31 янв. 1850 г. — Там же.

³¹ «Revue...», 1850, vol. 5, 1 Janv., p. 117—118. Французский публицист и религиозный философ Жозеф де Местр развивал идею единения всего христианского мира под властью католической церкви — властью, всецело сосредоточенной в лице папы. Наиболее полным изложением этой доктрины является его книга «О папе» (J. de Maistre

³² P. Laurentie. L’Autorité du Pape. Question Romaine. — «L’Autorité: Revue critique de la révolution politique, philosophique et littéraire», 1850, vol. I—III, 10 janv., p. 260—285.

³³ Письмо К. Пфеффеля Э. Ф. Тютчевой <23 окт.>/ 4 нояб. 1849 г. — . Автограф письма Пфеффеля к Тютчеву, которое приводит в своей статье Лоранси, неизвестен. Не исключена возможность, что именно это письмо Пфеффель опубликовал в газете «L’Union Monarchique» (см. прим. 27).

³⁴ Указывая на «протестантизм», которым, с его точки зрения, отмечена статья Тютчева, чьи аргументы против католической церкви можно «обратить против церкви русской», Пфеффель пользуется этим термином в том же смысле, в каком употребил его по отношению к русской церкви Жозеф де Местр. «Ни одна церковь не имеет столько внутренних врагов, как русская, вся она заражена протестантизмом», — писал де Местр, подразумевая под этим словом раскол и другие формы протеста против ортодоксального православия, разрушающие единство русской православной церкви (J. de Maistre. Du Pape. P., 1841, p. 374—375).

³⁵ РА

³⁶ П. А. Плетнев. Сочинения и переписка, т. 3. СПб, 1885, с. 404.

³⁷ Письмо К. Пфеффеля Э. Ф. Тютчевой <29 марта>/ 10 апр. 1850 г. — .

³⁸ «La Russie et l’Occident». — «Le Constitutionnel», 1850, N 7, 7 janv., p. 1—2.

³⁹ «L’Indépendance Belge», 1850, N 12, 12 janv., p. 1.

⁴⁰ «L’Univers», 1850, N 1102, 8 janv., p. 1.

⁴¹ «Le Constitutionnel», 1850, N 10, 10 janv., p. 1.

⁴² «L’Ami de la Religion», 1850, N 4922, 9 janv., p. 120—121.

⁴³ F. Champagny. De la Question Slave. — «L’Ami de la Religion», 1850, N 4926, 13 janv., p. 169—172.

⁴⁴ A. . L’Eglise catholique jugée par un diplomate russe et par un ministre anglican. — «L’Ami de la Religion», 1850, N 4993, 21 mars, p. 493—496; 1850, N 5015, 12 avr., p. 151—152; 1850, N 5018, 15 avr., p. 195—198.

⁴⁵ A. Dauger. Le Despotisme russe. — «Le Correspondant». 1850, vol. XXVI, 10 avr., p. 101—106, 110.

⁴⁶ «пьюзеизм» (puséisme) произведено от фамилии английского теолога, видного деятеля так называемого «оксфордского движения», стремившегося к объединению католической и англиканской церквей, — Эдварда Бовари Пьюзи (1800—1882).

⁴⁷ <J. S. Gagarine>. Le Puséisme moscovite. — «L’Univers», 1850, N 1194, 12 avr., p. 1.

⁴⁸  Laverdant. Socialisme Catholique. La déroute des Césars. La Gaulle très chrétienne et le Czar Orthodoxe. P., 1851, p. 336. В приведенном здесь известном выражении г-жи де Сталь содержится намек на убийство Павла I во время дворцового переворота 11 марта 1801 г.

⁴⁹ <J. -B. Ostrowski>. Papieztwo i Sprawa Rzymska z punktu widzenia petersburskiego. — «Przeglad Poznański», 1850, vol. X, S. 420—438.

⁵⁰ <J. -B. Ostrowski>. Rosya uwazana ze stanowiska Europy i Polski. — Ibid., S. 536—582.

⁵¹ <J. -B. >. La Russie Considérée au point de vue européen. P., 1851, p. 5, 12, 24, 62.

⁵² J. Michelet. Journal, vol. II (1849—1860). P., 1962, p. 161, 705.

⁵³  Michelet. Oeuvres complètes, vol. XVI (ed. P. Viallaneix). P., 1980, p. 122—124, 297—298. Издатель спутал Ж. -Б. Островского с другим польским эмигрантом — К. Островским. См.: J. Michelet. Légendes Démocratiques du Nord. Nouvelle édition <...>. P., 1968, p. XL—XLI, 204—205, 370—371.

⁵⁴ «L’Evénement» (1851, 31 août — 17 sept.).

⁵⁵ J. Michelet. Oeuvres complétes, vol. XVI, p. 149, 150, 270, 272; 273, 275—276.

⁵⁶ См. прим. 32.

⁵⁷  Laurentie. La Papauté. Réponse à M. de Tutcheff, Conseiller de sa Majesté l’Empereur de Russie. P., 1852, p. 5—64, 85, 95, 114.

⁵⁸ Эта заметка Лоранси нами не обнаружена. Содержание ее известно из письма К. Пфеффеля Э. Ф. Тютчевой <28 июля>/ 9 авг. 1850 г. — Современники о Тютчеве,

⁵⁹ — СН, кн. 19, с. 125—126. По-видимому, под «кризисом» Тютчев подразумевал Крымскую войну, в условиях которой обсуждать проблему объединения католической и православной церквей было бы неуместно.

⁶⁰ Р. Douhaire. Les Papes et les Tzars. — «Le Correspondant», 1853, vol. VI—VII, p. 221—254, 520—543.

⁶¹  <A. S. Khomyakov>. Quelques mots par un chrétien orthodoxe sur les communions occidentales, à l’occasion d’une brochure de M. Laurentie. P., 1853, p. 10.

⁶² E. Forcade. La Question d’Orient. Les Négotiations confidentielles de Londres et de l’Eglise russe. — «Revue...», 1854, vol. 16, 1 avr., p. 187—189; E. . Histoire des Causes de la Guerre d’Orient. P., 1854, p. 278—281.

⁶³ «Russische Denkschrift nach dem Februar-Ereigniss von 1848.» — F. Paalzow. Aktenstücke der Russischen Diplomatie. Erste Lieferung. B., 1854, S. 48—58.

⁶⁴  Mazade. Chronique de la Quinzaine. — «Revue...», 1854, vol. VI, 30 avr., p. 629—630.

⁶⁵ E. Forcade’Autriche et la Politique du Cabinet de Vienne dans la Question de l’Orient. — «Revue...», 1854, vol. VI, 1 juin, p. 871—872, 889; CH, кн. 19, с. 104—105, 107—108, 111—112.

⁶⁶ Gh. de Mazade. Chronique de la Quinzaine. — «Revue...», 1854, vol. VI, 14 juin, p. 1280; CH—115.

⁶⁷ СН, кн. 19, с. 114; Аксаков 1886, с. 248. Ср. строки стихотворения, написанного в октябре 1854 г.: «Теперь тебе не до стихов, // О, слово русское, родное...»

⁶⁸ СН, кн. 19, с. 127.

⁶⁹ «Blätter...», 1854, Bd. 33, S. 709—710, 715—724.

⁷⁰ «Osteuropäische Thesen. XIX. Wie ein Russischer Staatsrath von der deutschen Mittelstellung denkt». — Ibid., S. 890—896.

⁷¹ P. Laurentie. Souvenirs inédits. P., 1892, p. 204—208, 210. Лоранси опровергал идеи Тютчева также в других своих статьях, например: P. . Rome. P., 1861, p. 10—11; Idem. Le Pape et le Czar. P., 1862.

⁷² Ignotus <A. Khomyakov>. Quelques mots par un chrétien orthodoxe sur les communions occidentales, à l’occasion d’un mandemant de Mgr. l’Archevêque de Paris. Leipzig — Paris, 1855.

⁷³ Ср.: «Catholicisme Romaine dont la Papauté <...> est évidemment la clef de voûte et la condition d’existence» («Римский католицизм, для которого папство <...> то же, что камень, замыкающий свод, — необходимое условие бытия»). — ПСС 1912, с. 308.

⁷⁴ I. . La Russie sera-t-elle catholique? P., 1856, p. 62, 63, 64, 72, 74.

⁷⁵ Русский перевод: И. М. Мартынов. О примирении русской церкви с римскою. Париж, 1858. Воспроизведено: «Символ», 1982, № 8, с. 205—241; 197—202, 242—243. Сведения о полемике Гагарина с русскими славянофилами см. там же: 1979, № 1, с. 168—174; 1979, № 2, с. 165—181; 1980, № 3, с. 157—174; 1980, № 4, с. 171—187; 1981, № 5, с. 152—158; 1982, № 7, с. 178—189; 1982, № 8, с. 247—251.

⁷⁶  <A. Khomyakov>. Encore quelques mots par un chrétien orthodoxe sur les communions occidentales à l’occasion de plusieurs publications religieuses, latines et protestantes. Leipzig, 1858. Все три выступления Хомякова были перепечатаны в брошюре: Ignotus <A. Khomyakov>. «L’Eglise latine et le protestantisme au point de vue de l’Eglise d’Orient». Lausanne — Vevey, 1872, p. 89—187.

⁷⁷ I. Gagarine’Union. — «Etudes de Théologie», 1859, Nouv. sér., p. 54—91.

⁷⁸ «The Rambler», 1857, vol. 8, Nov., p. 308—322 (из них только с. 308—317 относятся к Тютчеву).

⁷⁹ Среди всех консулов (а также и других дипломатов), представлявших в Брюсселе государства Германии, наиболее вероятным автором брошюры представляется саксонский консул Карл Александр Раль, выступавший со статьями о католицизме.

⁸⁰ «The Russian Church». — «The Rambler», 1857, vol. XI, p. 308—310, 317, 321—322..

⁸¹ «Russische Kirche». — «Blätter...», 1858, Bd. 41, S. 156—171.

⁸² 

⁸³ Ibid., S. 160.

⁸⁴ Ibid., S. 162—163. К этому вопросу журнал вернулся вскользь в статьях: «Studien und Skizzen über Russland» и «Aphorismen über russische Zustände und Parteien». — «Blätter...», 1860, Bd. 46, S. 680; 1877, Bd. 79, S. 642.

⁸⁵ См. прим. 71.

⁸⁶ «The Times», 1863, 30 дек.

⁸⁷  Герцен. Поворотная линия. — «Колокол», 1864, l янв., с. 1452. См. также: Он же. Ответ И. С. Аксакову. — Там же, 1867, 1 мая, с. 1861.

⁸⁸ A. Pichlerängen bis zur jüngsten Gegenwart, Bd. 1. München, 1864, S. 13—14.

⁸⁹ J. Klaczko. Le Congrès de Moscou et le propagande panslaviste. — «Revue...», 1867, vol. 71, p. 157—159.

⁹⁰ L. é. Souvenirs de voyage. vol. II. — «L’union de l’Ouest», 1873, 12 janv.

⁹¹ См. прим. 7, 13, 24.

⁹² «всеславянском царе». В 1854 г., когда Тютчев опубликовал стихотворение «Пророчество», его заключительная строка («И встань как всеславянский царь») вызвала высочайшую резолюцию: «Подобные фразы не допускать».

⁹³ Письмо И. С. Гагарина А. Н. Бахметевой 15/27 нояб. 1874 г. (пер. с франц.), — См. в наст. томе (кн. II): «Тютчев в Мюнхене. (Из переписки И. С. Гагарина с А. Н. Бахметевой и И. С. Аксаковым)».

⁹⁴ Тютчева

⁹⁵ Летопись, с. 117.

⁹⁶ — СН

⁹⁷ Пигарев, с. 165.

⁹⁸ A. . Op. cit., p. 101.

⁹⁹ Аксаков 1886, с. 31.

¹⁰⁰ — .

¹⁰¹ Письмо К. Пфеффеля Э. Ф. Тютчевой 15/27 июня 1849 г. — Там же.

¹⁰² РА, 1907, кн. I, с. 78.

¹⁰³ , с. 32.