АВТОРСКОЕ "Я" В ПОЭЗИИ Ф. И. ТЮТЧЕВА И ТАТАРСКИХ ЛИРИКОВ НАЧАЛА ХХ ВЕКА
Э. Ф. Нагуманова
(Казанский государственный университет)
В этой статье ставится задача определить меру личностного начала в лирических произведениях Ф. И. Тютчева и татарских поэтов начала ХХ века, в частности, нами рассматриваются стихотворения Ш. Бабича, М. Гафури, Дардменда, С. Сунчелея и С. Рамиева.
Авторское “Я” в творчестве Ф. И. Тютчева и татарских поэтов начала ХХ века при всей общности, обусловленной лирикой как родом литературы, имеет существенное различие. Оно очень ярко проявилось в лирике русского поэта. В стихотворениях Тютчева лирический герой оказывается вытеснен в подтекст, и на первый план выдвигается неповторимый образ самого автора.
Своеобразной формулой, отражающей взгляд поэта на индивидуальное “Я”, является: “Все во мне, и я во всем!..” (“Тени сизые смесились…”). Он стремится к единению со Вселенной, с Космосом и прежде всего с гармоничным миром природы.
В 30-40-е годы именно в растворении личного “Я” в природном мире он чаще всего находит предназначение своей поэзии. Он даже обращается к ночному сумраку с просьбой:
Дай вкусить уничтоженье,
С миром дремлющим смешай!
(“Тени сизые смесились...”)
В более поздних произведениях (1850-х годов) на первый план выдвигается несколько иная формула: “Ты со мной и все во мне…” (“Пламя рдеет, пламя пышет…”).
Тютчев стремится проникнуть во внутренний мир близкого ему человека, понять его душу, соприкоснуться с неповторимым “Я” любимой женщины. Однако поэта не покидает и ощущение единства со Вселенной. Он в чуждом, неразгаданном, ночном “узнает наследье родовое” (“Святая ночь на небосклон взошла…”). Сердце поэта бьется на пороге “как бы двойного бытия”, “мир дневной, в полном блеске проявлений и хаос ночной”, “древний”, “родимый”, - вот те два мира, жилицею которых одновременно была душа Тютчева” [Брюсов 1987: 229].
Таким образом, Тютчев сумел запечатлеть в своей лирике малейшие изменения в природе и в мире человеческой души. Прежде всего, он показал свой внутренний мир, продемонстрировал уникальность своего авторского “Я”.
В татарской поэзии начала ХХ века наблюдается несколько иное отношение авторов к своему поэтическому “Я”.
Во многих стихах татарских поэтов прослеживается характерная именно для восточного типа мышления особенность, проявляющаяся в стремлении погрузиться в общее, в гармоничную основу бытия.
Так, в произведениях Дардменда, также, как и у Тютчева, наблюдается стремление поэта прикоснуться к таинственной и непостижимой основе Вселенной (“Ятам кайчаклары моңлап…” - “В тоске лежу порой…”.). Он способен услышать и звуки Инобытия, и приближающиеся шаги новых поколений (“Үлән өстенә сузылып яттым…” - “Растянувшись, лег на траву…”).
Очень часто он, говоря о своем собственном “Я”, подразумевает и голоса миллионов людей, как и он сам, горячо любящих отечество, но обреченных на непонимание.
Янды Мәҗнүн, янды Фәрһад, -
Бер янып ат алдылар.
Мин, гариб, мең кат янып та,
Яндыга саналмадым.
(“Бүзләрем мана алмадым”)
Горели от любви Меджнун, Фархад,
Меня же, кто в огне пылал стократ,
На родине горевшим не сочли
(“Не сумел я окропить савана”. Перевод Р. Бухараева).
Такое же понимание своей индивидуальной судьбы характерно и для Ш. Бабича. Он готов подчинить свое “Я” той общей цели, которую преследуют патриоты своей страны. Бабич погружен в гущу земной жизни, его притягивает мир людей, он полон дум о настоящем страны.
“Нишлим соң?.. Мәлгунь иблисләр төкергән дөньяга” (“Что же сделать проклятой, совращенной дьяволом Вселенной”), -восклицает он в стихотворении “Актык зарым” (“Последняя печаль”).
Порой Бабич в глубоком замешательстве: Бог и Дьявол, а между ними его лирический герой:
Әллә алла, әллә иблис алдалый?!
(Или бог, или дьявол обманывает?!)
(“Әллә алла, әллә иблис…”)
Однако он никогда не теряет веры, успокоение в его душу вносит общение с природой. Его лирический герой готов взлететь на небо, встретиться с луной, подняться к солнцу, но он, как и сам автор, не останавливается на достигнутом (“Айга мендем, ай нуры белән коендым, уйнадым” - “Поднялся на луну, умылся её лучами, поиграл”).
С. Сунчелей не отделяет себя от других людей, но его не устраивает позиция простого наблюдателя. Поэт вступает в беседу с солнцем, призывает его не приносить людям беды и страдания (“Мә! – димен,- яндыр йөземне! Тик игеннәр янмасын! Ярлыларның күзләреннән яшь кенә тик таммасын!” - “Я говорю: жги мое лицо! Только посевов не попали! Пусть не льются слезы из глаз бедняков!”)
Лирический герой стихотворения “Гомерем” (“Моя жизнь”) жалуется на беспросветность жизни (“Тоскую, жизнь проходит в одиночестве…”), одиночество порой вырастает до вселенских масштабов (“Ничә еллар үтте-китте – һәр елы нәкъ мәңгелек” - “Уже сколько лет прошло – год сродни вечности”). Это и слова самого автора, остро ощущающего невозможность существования в это безумное время. Но вера в то, что когда-то на земле все изменится, наступит светлый миг в жизни страны не покидает поэта (“Киләчәк” - “Будущее”, “Кояш күрмим” - “Не вижу солнца…” и др.).
Верой в свой народ живет и лирический герой Н. Думави. Он не принимает существующей действительности (“Дөньяга ачык хат” - “Открытое письмо Вселенной”), но свою несвободу понимает как волю всевышнего, рока. Поэтому героем его стихотворений очень часто становится узник (“Мәхбүс”, “Мәңгелек мәхбүс”). Судьба давлеет над ним, и он не в силах ее победить.
Думави, принимая людей такими, какие они есть, утверждал равенство всех перед лицом Бога (“Алла тигезли” - “Бог уравнивает”). Поэтому его очень часто относили к поэтам, воспевающим несчастья своего народа.
“Кызганам” (“Жалею”) “вафасыз” - не сдерживающий своих обещаний.
Трагические мотивы проникают во многие его стихотворения 1910-х годов. Вслед за Тютчевым, Гафури говорит о бренности человеческого существования. Он сам всего лишь “беспомощный человек” (“Кояш баеганда” - “Во время заката солнца”) перед лицом вечности, “жизнь его уходит, исчезает, вновь не возвратится”, но в то же время поэт ощущает себя частицей бесконечной Вселенной:
... бу галәмнән бер кисәкмен
Диеп, моңлы күңелләрне йобатсам,-
Менә мин шул заманда нинди мәсгуд…
“Кояш баеганда”).
(Если представив, что я – частица бесконечной Вселенной, Унылую думу утешу я, - И вот тогда становлюсь блаженным Я…)
Он высказывает мысль, аналогичную тютчевской (вспомним: “Все во мне, и я во всем”). Однако в поэзии Гафури нет характерной для русского поэта устремленности в небесные возвышенные сферы, он не убегает при всяких неудачах в надзвездные миры, а остается на земле:
әхетле җанга җир, күк гарше әгъля-һәммәсе барыбер:
Шулай булгач, сөйкемледер миңа күктән дә ушбу җир.
“Бәхет эзләү”).
Для тех, кто счастлив на земле, земля куда милей, чем рай.
Я б землю выбрал, если б мне велел всевышний: “Выбирай!”
(“Искание счастья”. Перевод Д. Кедрина).
Но убежденность в том, что всем происходящим на земле ведает всевышний, не покидает поэта. В его представлении люди всего лишь игрушки в руках судьбы, именно она ведет их (“Ирек юк, нәкъ уенчак төсле язмыш уйната безне” - “Свободы нет, судьба водит нас подобно игрушкам”) (“Язмыш” - “Судьба”). Поэтому можно говорить о близости стихотворения Гафури к лирическим произведениям Тютчева (“Из края в край, из града в град”) и Дардменда (“Без” - “Мы”), в которых образы вихря и ветра становятся символами судьбы, рока.
Совершенно иной взгляд на свое поэтическое и индивидуальное “Я” у С. Рамиева:
“Мин!” дидем мин, “мин” дидисђм,
Мића бер зур кљч керђ,
Аллалар, шаџлар, кануннар
(“Мин”)
“Я” – говорю я убежденно, -
И силу чувствую в душе,
Цари и боги, и законы
(“Я”. Перевод М. Львова).
Его “Я” вмещает в себя весь окружающий мир. Именно в творчестве Рамиева мы находим утверждение человека как центра Вселенной.
Таким образом, о Ф. Тютчеве можно сказать словами В. Г. Белинского: “… великий поэт, говоря о себе самом, о своем “Я” говорит об общем – о человечестве, ибо в его натуре лежит все, чем живет человечество [Белинский 1954: 521]. Во многих произведениях Тютчев говорит о своем неповторимом “Я”, в то же время поэтическое “Я” русского поэта никогда не теряет своего сущностного начала, оно не растворяется в общем. Большинство татарских же лириков начала ХХ века попытались преодолеть свое личное “Я” в движении к общему, будь то Вселенная или же человеческое сообщество. В их произведениях мы наблюдаем стремление растворить свое “Я” в более возвышенном и величественном.
ЛИТЕРАТУРА