КАМЕНЬ ВЕРЫ
(Тютчев, Гоголь и Мандельштам)*
1. Между многочисленных введений «полифонии» в поэзию Тютчева у молодого Мандельштама привлекают к себе внимание по меньшей мере три знаменательных обращения автора «Камня» к многосторонней иносказательности, связанных с теми образами, один из которых поэт назвал «таинственным тютчевским камнем».
Поскольку Мандельштам с безошибочным чутьем избирает для подтекстообразующего цитирования, прямого или зашифрованного, как раз места, сами представляющие собой цитату или поэтическое оформление «чужого» художественного или идеологического прототипа, исследование межтекстовых связей его творчества с поэзией Тютчева в иных случаях проливает свет и на источники, и на смысл лирики «Эсхила русского ямбического стиха».
Так «камень жизни роковой» и играющий на нем младенец уводит Мандельштама к известным аллегорическим изображениям, контаминированным, по связи с Амуром, резвящимся в тютчевском посвящении Раичу, и с эмблематикой амуров-рыболовов, стоящих на камнях среди вод, в стихотворении, изобилующем тютчевской лексикой и тематикой (Ронен 1992: 518), но сочетающем их, согласно главному принципу поэтики раннего Мандельштама, «с ребячеством Верлена»: На влажный камень возведенный, / Амур, печальный и нагой, / Своей младенческой ногой / Переступает, удивленный // Тому, что в мире старость есть - / Зеленый мох и влажный камень - / И сердца незаконный пламень, - / Его ребяческая месть. // И начинает ветер грубый / В наивные долины дуть; / Нельзя достаточно сомкнуть / Свои страдальческие губы (1909). Здесь «Амур на земле» Верлена и «Я помню время золотое…» (Стояла ты, младая фея, / На мшистый опершись гранит, // Ногой младенческой касаясь / Обломков груды вековой) сопоставлены в единый образ скрещиванием метафоры и метонимии, а два поэтических словаря накладываются друг на друга по праву чисто типологического сходства, а не исторического родства: «ветер грубый», верленовское «ses bises rudes» («En patinant»), русскоязычному читателю не может не напомнить «бизу» Тютчева.
О намеке на источник и подспудный смысл центрального образа четверостишия
«Probl
me», явно присутствующем в манифесте «Утро акмеизма», уже писалось прежде (Ronen 1983: 205; 1985: 121; 1990: 1634-1635; Ронен 1992: 519). Речь идет о камне, который «оторвался от горы без содействия рук», «сделался великою горою и наполнил землю» в Книге Даниила, и об интерпретации, трактующей это место как пророчество о воплощении Слова. Отсюда внутренняя логика рассуждения в «Утре акмеизма» и его духовный пафос: «…камень Тютчева, что, «с горы скатившись лег в долине, сорвавшись сам собой или низвергнут мыслящей рукой», - есть слово. Голос материи в этом неожиданном падении звучит как членораздельная речь. На этот вызов можно ответить только архитектурой. Акмеисты с благоговением поднимают таинственный тютчевский камень и кладут его в основу своего здания». Библейский подтекст не отменяет источника, найденного в письмах Спинозы (Берковский 1962: 40), разъясняющего позднейший вариант тютчевского четверостишия, в котором вместо стиха «Или низвергнут мыслящей рукой» было: «иль был низринут волею чужой». Между двумя вариантами можно, таким образом, усмотреть отношение дополнительности как между теологической и метафизической формулировками одной и той же «проблемы».
В третьем примере, подлежащем разбору, Мандельштам дословно цитирует Тютчева и даже называет автора в подстрочном примечании к рукописи своего стихотворения, при жизни не напечатанного - «В изголовье черное распятье…». Приведем последнюю, четвертую строфу его, содержащую тютчевские слова: Нет, не парус, распятый и серый, / С неизбежностью меня влечет - / Страшен мне «подводный камень веры»*, / Роковой ее круговорот.* Тютчев. (Ноябрь 1910).
2. Это изречение взято из стихотворения «Два демона ему служили…», составляющего вторую часть цикла «Наполеон»: Но освящающая сила, / Непостижимая уму, / Души его не озарила / И не приблизилась к нему… / Он был земной, не Божий пламень, / Он гордо плыл - презритель волн, / Но о подводный веры камень / В щепы разбился утлый челн. Заключительное восьмистишие было сочинено в 1840-е гг. (Пигарев 1965: 385-386), скорее всего в конце десятилетия - т. е. почти одновременно со стихотворным откликом на европейские катаклизмы 1848 г. («Море и утес»), центральным образом которого является каменная стремнина: …И озлобленые боем, / Как на приступ роковой, / Снова волны лезут с воем / На гранит громадный твой. / Но о камень неизменный / Бурный натиск преломив, / Вал отбрызнул сокрушенный, / И струится мутной пеной / Обессиленный порыв… // Стой же ты, утес могучий, и т. д. Анализ «Моря и утеса» до сих пор не выходил за рамки сопоставления со стихотворением Жуковского «Русскому великану» (Не тревожься, великан. / Мирно стой, утес наш твердой, / Отшибая грудью гордой / Вкруг ревущий океан «Наполеона» заслуживает не меньшего внимания. В обоих случаях специфичность тютчевского иносказания в том, что оно относится к всемирной войне за веру: Россия vs. Наполеон, Россия vs. Революция, причем первый член этих оппозиций представлен характерным для поэта «дублетом» (термин Л. В. Пумпянского) подводного и надводного камней.
Нет нужды обозревать общеизвестную символику камня, на котором зиждется церковь, краеугольного камня христианской веры и камня преткновения неуверовавших. Литургическая формула, вытверживаемая любым принимающим причастие («На камени мя веры утвердив, расширил еси уста моя на враги моя», Последование к Св. Причащению, начальная фраза ирмоса к песни 3) и взятая в название известного антилютеранского трактата Стефана Яворского («Камень веры, православным церкве святыя сыном - на утверждение и духовное созидание, премыкающимся же о камень претыкание и соблазна - на восстание и исправление», 1718; опубл. 1728), в культурной памяти Тютчева могла быть актуализована на фоне толков о диссертации его московского знакомца Ю. Ф. Самарина, посвященной Стефану Яворскому и Феофану Прокоповичу (1844; тогда же третья часть диссертации вышла отдельным изданием: «Стефан Яворский и Феофан Прокопович как проповедники»).
Как аллегория незыблемости среди бушующих волн образ камня/утеса связан и с барочной эмблематикой (в самом известном отечественном сборнике эмблем тождественному изображению «каменной горы, морем окруженной», соответствуют две апофегмы: «Неподвижно смотрю на свирепеющие волны / Immotus concurrere vidi»; «И в самом движении опочиваю. На бурю и ненастье спокойно взираю / In motu quiefico», - Максимович-Амбодик 1788/1989: 116-117, 202-203, № 462, 806), и с русской панегирической традицией, которая в частности, обыгрывала этимологию имени первого русского императора (см. в знаменитом «Слове <...> на похвалу Петра Великого»: «Прежде в сей день торжествовала Россиа, благодаря смотрению Божию за дарованнаго себе Монарха <...> первому Апостолу тезоименнаго и не всуе имя сие имевшаго, твердаго в вере <...> и на сокрушение супостат наших каменю подобнаго», - Прокопович 1961: 1291; ср. в этой связи: Погосян 1992: 75-77).
В ряду возможных литературных подтекстов отметим «Утес» В. Бенедиктова: Отвсюду объятый равниною моря, / Утес гордо высится, - мрачен, суров, / Незыблем стоит он2, в могуществе споря / С прибоями волн и с напором веков… (Бенедиктов 1835: 85; это стихотворение перепечатано в двух последующих сборниках автора - в 1838 и 1842 гг., причем в последнем случае оно открывало книгу)3. Прямой контраст к аллегорическим картинам, навеянным событиями 1848 г., дают начальные строки стихотворения Андрея Муравьева (приятеля юношества Тютчева и тоже ученика Раича) «Днепр»: Днепр, воинственный Днепр, - России Тибр величавый! / Воем седых валов на брань зовущий утесы! (под названием «Воззвание к Днепру» оно было опубликовано в альманахе Раича вместе с тютчевскими опытами - СЛ 1827/1984: 33-34; под заголовком «Днепр» тогда же появилось в авторском сборнике - Муравьев 1827: 82-84). Но ближайшим образом интересующий нас мотив камня/утеса восходит к пассажу из двенадцатой главы второй версии «Тараса Бульбы», напечатанной во втором томе «Сочинений Николая Гоголя» (1842): «Известно, какова в русской земле война, поднятая за веру: нет силы сильнее веры. Непреоборима и грозна она, как нерукотворная скала среди бурного, вечно-изменчивого моря. Из самой средины морского дна возносит она к небесам непроломные свои стены, вся созданная из одного цельного, сплошного камня. Отвсюду видна она и глядит прямо в очи мимобегущим волнам. И горе кораблю, который несется на нее! В щепы летят бессильные его снасти, тонет и ломится в прах все, что ни есть на них, и жалким криком погибающих оглашается пораженный воздух» (Гоголь II: 166-167).
Наличие у Жуковского «Сочинений» Гоголя 1842 г. нет нужды оговаривать; Тютчев же, который в 1844 г. более полно, чем прежде, ознакомился с произведениями Гоголя (Тютчев II: 101-102), по всей вероятности держал в руках именно это издание4. Гоголевское словосочетание «нерукотворная скала», также восходящее к библейскому контексту - через знаменитую надпись В. Рубана «К камню, назначенному для подножия статуи императора Петра Великого»: (см. неумолкающую дискуссию о слове «нерукотворный» в связи с «Памятником» Пушкина) и фигуральным своим смыслом связанное, как и камень, что «с горы, скатившись, лег в долине», с пророчеством Даниила, вполне могло привлечь его внимание глубокой и разносторонней историко-религиозной многозначительностью.
3. Возникает вопрос, замечал ли Мандельштам связь между использованной им тютчевской цитатой и соответствующим местом в «Тарасе Бульбе». В историко-поэтическом мире Мандельштама Тютчев - поэт-вестник и исследователь грозы, о которой сказано в стихах «К немецкой речи»: Поэзия, тебе полезны грозы! Именно поэтому атрибут Тютчева в «Стихах о русской поэзии» - стрекоза: . В самом деле, ключевым для Мандельштама в этом отношении служит тютчевское стихотворение, начинающееся строками: В душном воздухе молчанье, / Как предчувствие грозы, / Жарче роз благоуханье, / Звонче голос стрекозы… В неоконченном отрывке, датируемом по орфографии 1910-ми гг., но тематически примыкающем к рассуждению о грозе в набросках «Разговора о Данте», Мандельштам призывает Тютчева в эксперты, разбирая тяжбу между прогрессом и историей: «Прообразом исторического события - в природе служит гроза. Прообразом же отсутствия события можно считать движение часовой стрелки по циферблату. Было 5 минут шестого, стало 20 минут. Схема изменения как будто есть, на самом деле ничего не произошло. Как история родилась, так она может и умереть; и действительно, что такое, если не умирание истории, при котором улетучивается дух события, прогресс, детище девятнадцатого века. Прогресс - это движение часовой стрелки, и при всей своей бессодержательности это общее место представляет огромную опасность для самого существования истории. Всмотримся пристально вслед за Тютчевым, знатоком грозовой жизни, в рождение грозы…» Здесь фрагмент обрывается. Но в позднейшем стихотворении «Когда в далекую Корею…» - о закате «русского золотого», этой «кровавой звезды» Третьего Рима на Дальнем Востоке, всматриваясь вслед за Тютчевым в рождение исторического события, Мандельштам с точностью, быть может, бессознательной извлекает из своей творческой памяти гоголевскую ассоциацию и соединяет имя Тараса Бульбы с темой неминуемой грозы и тонущего корабля империи: <...> / И «Петропавловску», Цусиме / Ура на дровяной горе. Так «нерукотворная гора» гоголевской войны за веру превращается в поленницу Тенишевского училища, революционный рострум ученической вольницы девятьсот пятого года, дровяную гору войны за веру в землю и волю.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Ср. в более раннем «Слове в неделю осмуюнадесять…»: «…многими трудами не истомляемый и не сокрушаемый бесчисленными бедствии, и, аки камень среди волн морских недвижимый пребывая, довольно всему свету показал еси, что имя Тебе Петр» (Прокопович 1961: 63).
2 Реминисценция стиха из «Макбета» (действие III, сцена 4): (Shakespeare VII: 318; в переводе Ю. Корнеева: Как мрамор целен, как утес незыблем), входившего в цитатный инвентарь романтической эпохи (см. в дневниковой записи Байрона от 24 ноября 1813 г.: «…so - I am "firm as marble, founded as the rock", till the next earthquake», - Byron. Letters II: 341).
3 Очевидным перепевом «Утеса» является экспозиция «Непонятной песни» Некрасова (1839): / Сердито и грозно; седые валы, / Как вихри, летают на буйном просторе / И силятся сдвинуть крутые скалы (Некрасов I: 242).
4 Тютчев, который, как известно, и дня не мог прожить без европейской прессы, конечно, не упустил из виду и статью Сент-Бева в номере «Revue des Deux Mondes» от 1 декабря 1845 г.; откликаясь на выход избранных повестей Гоголя в переводе Луи Виардо и Ивана Тургенева («Nouvelles russes», 1845), критик выделил и подробно охарактеризовал именно «Тараса Бульбу» (Laffitte 1964: 58).
ЛИТЕРАТУРА
Бенедиктов 1835: Стихотворения Владимира Бенедиктова. СПб., 1835.
Берковский Н. Я. Ф. И. Тютчев // Тютчев Ф. И. Стихотворения. М.; Л., 1962 (БП, малая серия).
Благой 1933: Благой Д.
Гиллельсон М. И. Переписка П. А. Вяземского и В. А. Жуковского (1842-1852) // Памятники культуры. Новые открытия. 1979. Л., 1980.
Гоголь II: Полн. собр. соч.: В 13 т. <М.; Л.>, 1937. Т. II.
Максимович-Амбодик 1788/1989: Емвлемы и сvмволы, избранные <...>, напечатанные и исправленные Нестором Максимовичем-Амбодиком. СПб., 1788. [Репринтное переизд. с подзаг.: The First Russian Emblem Book / Ed. by A. Hippisley. Leiden a. o. 1989 (=Symbola et Emblemata: Studies in Renaissanse and Baroque Symbolism. Vol. I)].
Некрасов I: Некрасов Н. А
Муравьев 1827: Муравьев А. Таврида. М., 1827.
Пигарев 1965: Примечания // Тютчев Ф. И. Лирика. М., 1965. Т. I. (Серия «Литературные памятники»).
Погосян 1992: Погосян Е. А. К проблеме поэтической символики панегирической поэзии Ломоносова // Труды по знаковым системам. Тарту, 1992. Т. 25 (=Ученые записки Тартуского ун-та. Вып. 936).
Феофан Прокопович. Сочинения. М.; Л., 1961.
Тютчев II: Сочинения. М., 1984. Т. II.
Ронен 1992: Ронен О. Осип Мандельштам // Мандельштам Осип. Стихотворения. М., 1992.
& New York. 1903. Vol. II.
Laffitte 1964: Laffitte S. Gogol et Sainte-Beuve // Oxford Slavonic Papers. 1964. Vol. XI.
Ronen 1983: An Approach to Mandel'stam. Jerusalem. 1983.
Ronen 1985: Ronen O. A Functional Technique of Myth Trans-formation in Twentieth-Century Russian Poetry // A. Kodjak a. o. (Eds.), Myth in Literature. Columbus. 1985.
Ronen O. Osip Mandelshtam (1891-1938) // Euro-pean Writers. The Twentieth Century. New York. 1990. Vol. 10 (Yevgeny Zamiatin to P r Lagerkvist).
Shakespeare VII: The Works of William Shakespeare. London & New York. 1892. Vol. VII (=The Cambridge Shakespeare).
* Тютчевский сборник II. Тарту, 1999. С. 48-55.
© Александр Осповат, Омри Ронен, 1999