«ЛИТЕРАТУРНАЯ МЫСЛЬ». АЛЬМАНАХ II
Слово «альманах», которое еще недавно было таким же определенным и выразительным, как «журнал», — потеряло теперь свой смысл. Неорганичность «Литературной мысли» как альманаха очевидна. Она распадается на два отдела, ничего общего между собою не имеющих: беллетристический и научный — историко- и теоретико-литературный.
Главный интерес альманаха — не в беллетристике, откровенно слабой (за исключением свежего рассказа Леонова)1 «правых формалистов» и «антиформалистов», сходящихся в «пересмотре» формального метода2«Пути и задачи науки о литературе». Статья интересна как одна из несомненно последних попыток разрешить столь сложную в настоящее время проблему в объеме журнальной статьи. Напрасно только редакция сделала к ней примечание о том, что здесь подводится «под вопросы методологические более глубокая основа в философском смысле», и связала ее с исканиями формалистов. Этих-то основ, более глубоких в философском смысле, и этой-то связи с живой научной мыслью в области методологии — в статье как раз и не чувствуется. Статья представляет собою не столько попытку разобраться в методе литературного изучения, сколько попытку определить понятие литературы.
При этом, относя науку о литературе к «наукам о духовном творчестве», автор жестоко упрощает риккертианство3: «В науках о природе, о вещественном, предмет определяется конкретными, осязательными признаками, допускающими применение прибора, глаза, руки. Вот растение, а вот животное. Свойства того и другого наглядны, могут быть взвешены, измерены, в известном смысле — ощупаны пальцем. Но что такое лирическое стихотворение?» (стр. 92). Одно из двух: либо предмет естествознания не может быть «ощупан пальцем», либо с равным правом можно ощупать глазом и ухом лирическое стихотворение. В наше время такие критерии нуждаются не в вульгаризации, а в пересмотре — либо углублении.
«суждение ценности», автор использует в вопросе об определении литературы «триаду курсов поэтики доброго старого времени» — «истину, добро и красоту», неделимое единство которых в словесном творчестве дает поэзию, наличие одной красоты — словесность (впрочем, «познавательное <...> и этическое могут привходить в нее»), — а между этими двумя этажами, верхним и нижним, помещается литература — средний этаж, не имеющий определенного типа; это тип «переходный», «в состоянии неустойчивого равновесия». Характеристика литературы позволяет заключить, что это та же поэзия, но только в «низких» или комических, а то и попросту в настоящее время отодвинутых (или даже лично неприятных исследователю) жанрах. Интересен состав «литературы» в отличие от «поэзии»: «творчество А. Дюма-отца, Марка Твена, Ж. Верна, Понсона дю Террайля, весьма многое из «дидактической поэзии», из сатирической, из произведений XVIII века (напр., Вольтера), из «александризма», включая даже кое-что из эпиграмматических и т. п. стихотворений Пушкина...» (стр. 99). Интересно, в какой этаж попадет Свифт, напр.? Пожалуй, в «литературу»; Сервантеса же можно поместить и в третьем. Во всяком случае рекомендуется относиться с терпимостью к литераторам, которые иногда чрезвычайно похожи на поэтов: «<...> включение «на риск» всегда лучше, чем поспешное исключение» <...> (стр. 100). Нет, пожалуй, и Свифт может попасть в третий этаж. Изучать все эти разнородные области — словесность, литературу, поэзию — нужно и различными методами. При этом история литературы возможна только разве в самом слабом виде (стр. 101), но здесь зато можно изучать «стиль, композицию, сюжетосложение и т. п.» (стр. 102), т. е. здесь уместен «формальный метод». Что касается поэзии, то она, как неделимое триединство, должна только быть вчувствована и истории вовсе не допускает. Это, конечно, не исключает «рабочих» методов — филологического, ибо текст все-таки нужен, еще в большей степени нужны, однако, биографический и историко-культурный метод — чтобы «вжиться в<...> обстановку личной жизни» автора (стр. 107). Формально-эстетический метод должен заняться в науке о поэзии анализом «вспышек», которые происходят при соприкосновении формы и содержания. Так как понятие «вспышек» ближайшим образом не определено, то ясно, что поле изучения поэзии остается за философским и этическим методом, — и автор ссылается на В. Соловьева, В. Иванова, Гершензона и Мережковского как на авторитеты науки о поэзии.
В результате — нельзя сказать, чтобы статья, которая должна представлять собою «опыт программы методологии науки о поэзии», внесла большую ясность в вопрос. Ведь от пылинки (даже от смелости исследователя, который должен «рисковать») зависит отнесение произведения к «литературе» или к «поэзии», — а от этого и разное применение разных методов.
— и рядом стоящие стихотворения изучать одно в отделе «литературы», другое — «поэзии», а стало быть, разными методами.
Стоит только подумать о том, какие столкновения возможны между всеми тремя этажами, чтобы почувствовать, что вопрос не особенно подвинулся. (Кстати, на постройку триады, по-видимому, повлияло существование в языке трех слов: поэзия, литература, словесность, которое само по себе вовсе не нуждается в научном осмыслении.) Все это доказывает лишний раз, что определение литературы должно строиться на конкретных теоретических изучениях, а не на зыбкой основе «триад» 4.
«Вокруг «Кавказского пленника» Пушкина» касается старого вопроса о «влиянии Байрона на Пушкина». Частные выводы статьи расширяют данные о влиянии Байрона, ранее, при преобладании подхода чисто психологического к вопросу о «влияниях» 5 — довольно скудные. Некоторые общие пункты статьи неубедительны. «Изучение отдельных тематических заимствований только в том случае может быть показательно, когда оно опирается на широкое и разностороннее влияние искусства одного поэта на искусство другого» (стр. 119). Установка заимствований имеет свое значение и помимо вопроса о влияниях и дает возможность установить характер использования материала. Статья кончается методологической оговоркой, сужающей ее выводы: «Конечно, не все указанные соответствия в сюжете и композиции «восточных» и «южных» поэм могут быть объяснены непосредственным воздействием Байрона на Пушкина. Кое-что придется отнести за счет художественного стиля эпохи <...>» (стр. 123). Кое-что, прибавим, можно отнести и к влияниям совсем иного рода: так, «лирические отступления» встречаются уже и в «Руслане и Людмиле» и идут от приема, широко применявшегося во французской стихотворной «сказке» XVIII века.
Статья Б. Ларина «О «Кипарисовом ларце» И. Анненского» — претенциозное и беспомощное подражание замечательным статьям. Вик. Шкловского6«кой-кого» в том, что вопрос об эмоциях в искусстве (у Б. Ларина — «эмотивность») замалчивается и что «чувствобоязнь — почти хороший научный тон у нас», сам автор говорит по этому вопросу так: «Эмотивный символ — часто бездыханный и для нас, и для самого поэта, как игла громоотвода: он бездействен, но бывает путем разряда — проявленья душевного напряженья грозовой силы» (стр. 154). Таким образом, «чувство-боязнь», оказывается, имеет свои основания.
«Проблема стихотворного ритма», освещающая и расширяющая понятие ритма. Разработанная на широком теоретическом (отчасти и историческом) материале и приходящая к ряду новых выводов, статья требует особого рассмотрения.
Богат, но неровен отдел материалов и документов. Интересны письма В. П. Боткина, шуточное стихотворение Панаева, неизданные стихи Вяземского и А. И. Одоевского, неизданный рассказ Чехова7 и т. д. В книге довольно много опечаток.
«ЛИТЕРАТУРНАЯ МЫСЛЬ». АЛЬМАНАХ II
— «Книга и революция», 1923, № 3, стр. 71 — 72. Подпись: Ю. Т. Печатается по тексту журнала.
Рецензия на: «Литературная мысль». Альманах II. Пг., «Мысль», 1923.
Замысел рецензии определен, прежде всего, полемическими целями. Основное ее содержание составляет критика статьи А. А. Смирнова [а] «Пути и задачи науки о литературе». 19 июля 1922 г. Смирнов читал доклад «Введение в методологию науки о литературе» в Обществе изучения художественной словесности при ГИИИ (ЗМ, стр. 221). Тынянов ознакомился с докладом, возможно, еще десятью днями ранее — в дневниковой записи Б. М. Эйхенбаума от 9 июля 1922 г. рассказано: «Сегодня сюда приехал из Симферополя А. А. Смирнов. Вечером сошлись у Жирмунского, и А. А. стал делиться с нами докладом, который он хочет прочитать у нас в обществе. [...] Легкомысленная, провинциальная философия дурного вкуса, которую можно было слушать с некоторым вниманием только лет 10 назад. [...] Еще немного по поводу разговора со Смирновым и Жирмунским. Они настаивают на осознании философских предпосылок. Я отвечаю, что необходимо и плодотворно осознание методологических предпосылок, а от этого до философии в настоящем смысле этого слова очень далеко. Конкретная наука не есть прямой и непосредственный вывод из философии» (ЦГАЛИ, ф. 1527, оп. 1, ед. хр. 244, лл. 71 — 72 об.). Ср. там же характеристику самого доклада (в дневнике названа иная дата, чем в печатном источнике, — 18 июля): «Страшно несовременно — в дурном смысле этого слова. Гершензоновщина и пр. [...] Все это — несомненная научная реакция и эпигонство, с которым надо бороться» (лл. 73 — 73 об.). Ср. печатный отзыв Эйхенбаума о статье Смирнова («Печать и революция», 1924, № 5, стр. 7) и, с другой стороны, сочувственную ссылку на нее в статье В. М. Жирмунского «К вопросу о «формальном методе» — в кн.: О. Вальцель. Проблема формы в поэзии. Пб., 1923, стр. 12 (в то же время отзыв Смирнова — см. «Атеней», 1924, № 1 — 2 — о «Задачах поэтики» Жирмунского был сдержанным). Рецензия Тынянова явилась актом этой научной борьбы. Представление о ситуации расширяет написанная в 1924 г., но опубликованная только через 50 лет работа М. М. Бахтина «Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве», в значительной части посвященная критике формальной школы. Бахтин заявил солидарность со «многими положениями и выводами» Смирнова (М. Бахтин. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975, стр. 10), имея в виду прежде всего предпосылку взаимодействия познавательного, этического и эстетического в художественных явлениях. Однако в тот момент он, видимо, несколько преувеличивал свою близость к Смирнову; ср. критические замечания о последнем в кн.: П. Н. Медведев. Формальный метод в литературоведении. Л., 1928, стр. 38 (см. стр. 509 наст, изд., сноска).
«Литературной мысли» сообщала в марте «Россия» (1923, № 7, стр. 31). В том же номере «Книги и революции», где была помещена рецензия Тынянова, статью Смирнова подробно разбирал И. Оксенов («На путях к новой поэтике»), оценки которого близки к оценкам Тынянова и Эйхенбаума. Оксенов отметил также близость точки зрения Смирнова к теоретическим взглядам Жирмунского, выразившимся в рецензии на книгу Р. О. Якобсона «Новейшая русская поэзия» («Начала», 1921, кн. 1). Ср. рецензию на «Литературную мысль» А. Цейтлина («Леф», 1923, № 3), отрицательно отозвавшегося о статье Смирнова.
— 1962) — историк литературы и переводчик, профессор Ленинградского университета, специалист по западноевропейской литературе средневековья и Ренессанса, кельтолог, шекспировед.
1. «Случай с Яковом Пигунком».
2. Эта ориентация второго отдела альманаха ощутима была уже в I выпуске «Литературной мысли», вышедшем в 1922 г. (на обложке — 1923). Во II выпуске отдел был редактирован А. С. Долининым. К «правым» формалистам Тынянов относит В. В. Виноградова, выступившего в I выпуске со статьей «О символике А. Ахматовой (Отрывки из работы по символике поэтической речи)», и Жирмунского, а также Б. А. Ларина (см. далее в рецензии об их статьях). Однако в этом же разделе в обоих выпусках печатались работы В. В. Томашевского. Его статья «Проблема стихотворного ритма», о которой упоминает далее Тынянов, ретроспективно была названа Эйхенбаумом в числе работ, имевших принципиальное значение для развития формальной школы (Б. Эйхенбаум. Литература. Л., 1927, стр. 133 — 138). Расширенное понимание ритма, предложенное Томашевским, в принципе близко концепции ПСЯ. Полемику с Виноградовым см. в статье «Ода как ораторский жанр», ср. также в прим. к «Предисловию к книге „Проблема стиховой семантики”» и «О литературной эволюции».
Эйхенбаума с идеями Риккерта. Тынянов познакомился с неокантианством в университете. В архиве Ю. Г. Оксмана, среди материалов к широко задуманным в последние годы жизни ученого мемуарам о Пушкинском семинарии С. А. Венгерова (замысел не был осуществлен), сохранился листок, озаглавленный «К воспоминаниям о Ю. Н. Тынянове». «Лекции и книги проф. А. И. Введенского, — писал Оксман, — проповедовали неокантианство, а потому почти все студенты-филологи были яростными противниками вульгарного материализма [...] Историю новой философии мы знали по Виндельбанду и косо смотрели на тех, кто предпочитал Паульсена, Маха и Авенариуса. „Науки о духе” мы вслед за В. Дильтеем и Риккертом (и того и другого мы знали только понаслышке) противопоставляли наукам естественным [...]». Об освоении Риккерта уже непосредственно в связи с актуальными научными исканиями свидетельствует дневник Эйхенбаума. В январе 1919 г. Эйхенбаум записывал: «Для методологических вопросов читаю Риккерта — „Науки о природе и науки о культуре”». Далее следует список философских работ, которые «в связи с этой книгой надо посмотреть». Среди них «Прелюдии» Виндельбанда, «Substanzbegriff und Funktionebegriff» Э. Кассирера, названы также П. Наторп, М. Адлер. Очень любопытны записи от 12 января 1919 г.: «Можно, исходя из Риккерта, представить себе, что и в истории искусства необходимо применение естественнонаучного метода: 1) когда речь идет о социальной жизни искусства (общественное положение поэта, направленность его искусства на определенные существующие слои и т. д.), 2) когда дело касается „природы” этого материала, из которого делается произведение искусства. И тут и там мыслимо построение законов и понятий» (ЦГАЛИ, ф. 1527, оп. 1, ед. хр. 246, л. 55 об). 18 января: «Сегодня разговаривал о Риккерте с А. Е. Пресняковым. Он занят сейчас общим вопросом о соотношении между историческими оценками и вечными ценностями, т. е., иначе говоря, о связи между „отнесением к ценностям”, как у Риккерта, и оценкой. [. . .] К чтению Риккерта надо непременно привлечь книгу Вёльфлина (последний труд его) — „Kunstgeschichtliche Grundbegriffe”» (там же).
За тыняновской оценкой «упрощенного» риккертианства Смирнова и его построений на основе «суждения ценности» также стоит, по-видимому, некоторый опыт освоения идей Риккерта. Позитивным ответом Тынянова на вопрос об определении литературы была его концепция литературного факта, включавшая и представление об относительной и подвижной ценности литературных явлений.
«Где начинается литература?» («Новая русская книга», 1922, № 10, стр. 2, 6).
5. Статья Жирмунского — извлечение из его книги «Байрон и Пушкин» (вышла в 1924 г.), критический отзыв о которой Тынянова содержится в его статье «Пушкин» (ПиЕС, стр. 142). В обоих случаях в основе отрицательных оценок лежат методологические соображения. Подход Тынянова к проблеме влияний и заимствований намечен в статьях «Тютчев и Гейне», «„Аргивяне”, неизданная трагедия Кюхельбекера», «О литературной эволюции» (см. в наст. изд.).
«невообразимостей» поэтической речи — «образности»), выдвижение им принципа самоценного слова. Причиной отрицательной оценки являются импрессионистско-психологические элементы в работе Ларина. «Эмотивность» была, с опоязовской точки зрения, столь же незаконным и эклектичным добавлением в изучение поэтической речи, что и привнесение в него широких историко-культурных категорий (основной пункт расхождений с Жирмунским). Ср. разграничение эмоционального и поэтического языка в ранних книгах Р. О. Якобсона («Новейшая русская поэзия» и «О чешском стихе»). Точки соприкосновения с формалистами и отличия от них ср. в «семантических этюдах» Ларина «О разновидностях художественной речи» («Русская речь», I. Пг., 1923) и «О лирике как разновидности художественной речи» («Русская речь». Новая серия, вып. 1. Л., 1927); обе работы перепечатаны с сокращениями в кн.: Б. А. Ларин. Эстетика слова и язык писателя. Л., 1974 (см. сочувственную оценку ПСЯ — стр. 79, различение вслед за Тыняновым реальной личности автора и «литературной личности» — стр. 58). О «художественной эмоции» ср. также ПСЯ, стр. 75 — 76, 119 — 121.
«К нему» (адресовано П. В. Анненкову), опубликованное П. Горчинским, рассказ Чехова «Тайна ста сорока катастроф, или Русский Рокамболь», опубликованный С. Д. Балухатым, неизданные стихотворения П. А. Вяземского («Негодование», «Сравнение Петербурга с Москвою») и А. И. Одоевского («Колыбельная песня»), опубликованные С. Любимовым.