Часть III
Из сказанного о Тютчеве и Гейне мы можем вывести несколько общих следствий, которые лягут в основу дальнейшего детального рассмотрения отношений обоих поэтов. Во-первых, Тютчев принадлежал к сложному типу романтиков; использовав тематику романтизма, он в гораздо большей мере относится к классикам по своим приемам. Во-вторых, но и как романтик он примыкает к тому крылу старших романтиков, образцом которых являются Новалис и Шеллинг, а не Тик. Тематика этих романтиков заключена главным образом в области натурфилософии и, не оправдывая применения одного из главных принципов романтической теории — романтической иронии, является одним из факторов, обусловивших «высокий» одический строй поэзии. В-третьих, отдельные приемы Тютчева (семантическое употребление слов, синкретический эпитет и т. д.) восходят к романтическим образцам. В-четвертых, строфа Тютчева, синтаксис и лексика восходят к образцам классическим. Поэтому частное исследование вопроса об отношении Тютчева к Гейне стремится выяснить размеры заимствований у писателя позднейшей формации, восходящего к крылу романтиков, Тютчеву не родственных (Тик, Брентано) 134. Тютчев сразу заметил Гейне; ко времени их встречи (в 1828 г.) уже был в России напечатан его перевод «Ein Fichtenbaum steht einsam...» (в «Северной лире», под названием «С чужой стороны» и без обозначения, что это перевод из Гейне). Мы ничего не знаем о том, знал ли Гейне об этом переводе[60]. Затем в разное время появилось в русской печати еще шесть тютчевских переводов из Гейне. В «Галатее» за 1830 год были помещены «Вопросы» («Над морем, диким полуночным морем...») без подписи, там же «Как порою светлый месяц...» — без обозначения, что это перевод из: Гейне, и «Друг, откройся предо мною...». Кроме того, к 1831 году относится стихотворение «В которую из двух влюбиться...» (напечатано впервые в издании 1900 г.); еще два стихотворения относятся к неизвестным годам: «Кораблекрушение», напечатанное впервые в издании 1886 г., и «Если смерть есть ночь...», впервые появившееся в 1869 г. 135.
Тютчевские переводы не совсем основательно относятся в новых изданиях в особый отдел. Тютчев в большинстве случаев не обозначал подлинника, он относился к ним как к оригинальным своим стихотворениям — и имел на это вообще право. Подлинник служил ему обычно канвой, на которой иногда получались узоры, ничего общего с бедной и суровой канвой не имеющие (Уланд — «Весеннее успокоение»); в других случаях, оставаясь ниже подлинников, Тютчев все же их стилизует до неузнаваемости.
Но в переводах из Гейне паше внимание останавливает прежде всего выбор. Выбраны стихотворения, характерные именно для манеры Гейне: так, выбрано для перевода, например, стихотворение «Liebste, sollst mir heute sagen...» и даже относящееся к разряду «niederer Minne» [61] «In welche soll ich mich verlieben...» — стихотворения, чуждые основному строю тютчевской лирики.
О том, как возник, может быть, первый перевод из Гейне («Em Fichtenbaum steht einsam...»), мы упоминали: в доме Тютчева любили и часто декламировали это стихотворение. Заглавие, данное Тютчевым этому стихотворению («С чужой стороны»), показывает, что сам Тютчев использовал гейневский материал для своей лирической темы — «разлука с родиной». Вместе с тем стихотворение помечено Мюнхеном, послано в Россию, и заглавие представляет поэтому своеобразное противоречие с лирическим сюжетом, обратную ситуацию его. Одна особенность перевода должна быть отмечена: «Fichtenbaum», переведенное Лермонтовым «сосна», Тютчев переводит — «кедр»; это сохранение родов136 совершенно соответствует живости и глубине тютчевской «мифологии». Стихотворение писано необычным для тогдашнего русского стихосложения метром. Тотчас же по выходе оно возбудило внимание именно своей метрической стороной; так, оно разбирается тогда же в статье теоретика русского стихосложения Дубенского «О всех употребляемых в русском языке стихотворных размерах» («Атеней», 1828, ч. 4, стр. 149).
Метр стихотворения представляет вид паузника на основе канонического четырехстопного + трехстопный амфибрахий. Метр в особенности выделяет вторую строку, лишенную анакрузы, и писанную, следовательно, дактилем; кроме того, в противоположность остальным парным вторым и четвертым строкам, писанным трехстопным метром, она написана четырехстопным. На строке, таким образом, — метрическое ударение. Кроме того[...] односложное слово «кедр» выделяется и в этой строке. Таким образом, слово «кедр» оказывается доминантой всего стихотворения:
На севере мрачном, на дикой скале
Кедр одинокий под снегом белеет.
Канонический метр, таким образом, нарушен дактилической строкой; за ней следует строка с передней паузой на третьей стопе; остальные строки писаны каноническим амфибрахием. (Следует заметить, что первая строка второй строфы имеет вариант с такой же паузой, как и третья строка первой.)
Несомненно, здесь дан некоторый метрический аналог подлинника: аналог, ибо подлинник писан тоже чередованием канонического метра с дольником, но на метрической основе трехстопного ямба. Дольник чередуется у Гейне пластически: одна строка — канонический трехстопный ямб + три строки с приращением на первой стопе + три строки канона + одна строка с приращением на первой стопе. Таким образом, ни метр, ни характер чередований канона с нарушениями у Тютчева не переданы, передан только аналог их на другой метрической основе. Все же аналог этот оказался очень удачным, и именно амфибрахием (уже, впрочем, вполне каноническим) сделан знаменитый перевод Лермонтова. Что касается рифм, то характер их у Тютчева не соблюден. Стихотворение Гейне писано только одной перекрестной рифмой на строфу, у Тютчева — обеими; у Гейне чередуются женские окончания с мужскими, у Тютчева, напротив, — мужские с женскими.
Что касается лексики, то стихотворение Тютчева многословно и вовсе не передает лапидарной строгости подлинника — оно переобременено тютчевскими (не встречающимися у Гейне) эпитетами: на севере мрачном, сладко заснул, юную пальму.
Кроме того, совершенно нет в подлиннике выражений, как: -«под снегом белеет», «в инистой мгле», «И сон его вьюга лелеет», «пределах», «под пламенным небом», «стоит и цветет»; первоначальный вариант был еще более отдален от подлинника. Вместо строки
Под пламенным небом, на знойном холму,
все же сохраняющей колорит строки
Auf brennender Felsenwand,
стояла строка
Под мирной лазурью, на светлом холму,
«на севере мрачном»), но меняющая основной ее характер.
Таким образом, гейневское «Ein Fichtenbaum steht einsam...» . дает лишь канву для Тютчева, самостоятельно развивающего лирическую тему (заглавие) и аналогирующего метр подлинника.
Два перевода из цикла «Nordsee» — «Вопросы» и «Кораблекрушение» любопытны во многих отношениях. Несомненно, что цикл «Nordsee» по космической тематике и грандиозной образности более всего отвечал строю тютчевской лирики. Но в этих переводах Тютчев стоял перед трудной задачей создания русского вольного ритма. Сначала, в первом стихотворении, он явно пытается разрешить эту задачу. Первые две строки:
Над морем, диким полуночным морем
Муж-юноша стоит
не укладываются в рамки определенного метра и создают презумпцию вольного стиха. Этим объясняется, что последующие стихи воспринимаются именно как род вольного стиха, несмотря на то, что они представляют чередование канонического четырехстопного ямба с пятистопным. [...]
Гейневский прием разрушения иллюзии проведен двояким образом: обычным путем — внесения прозаизма (ein Narr) и путем, открытым лишь в вольном стихе, — ритмическим. Три строки с каноническим ритмом (четырехстопный амфибрахий) перебиваются ритмом резко прозаической речи:
Es murmeln die Wogen ihr ew'ges Gemurmel
Es wehet der Wind es fliehen die Wolken,
Es blinken die Sterne gleichgültig und kalt
Und ein Narr wartet auf Antwort.
Ничего подобного мы не найдем у Тютчева:
По-прежнему шумят и ропщут волны,
И дует ветр, и гонит тучи,
И звезды светят хладно-ясно, —
Глупец стоит — и ждет ответа,
где последняя строка значительно ослаблена полным ритмическим соответствием предыдущей 137.
Вместе с тем Тютчев производит синтаксическую перестановку, которая сразу переносит центр стихотворения именно на синтаксическую сторону. Именно: у Гейне придаточное предложение-кончается тотчас же, в первой же строке глаголом:
Worüber schon manche Haüpter gegrübelt,
а дальше следует ряд приложений:
äupter in Hieroglyphenmützen,
Häupter in Turban und schwarzem Barett...
и т. д.,
между тем как Тютчев нагнетает синтаксис, относя разрешение периода глаголом на седьмую строку:
Над коей сотни, тысячи голов —
В египетских, халдейских шапках,
Гиероглифами ушитых,
В чалмах, и митрах, и скуфьях,
И с париками, и обритых —
Тьмы бедных человеческих голов
Кружилися, и сохли, и потели.
Заметим, что весь период у Гейне равен пяти строкам, у Тютчева — семи; таким образом, интонационное напряжение гораздо сильнее у Тютчева.
В следующем стихотворении («Кораблекрушение», перевод «Der Schiffbrüchige» — «Die Nordsee», II, 3) Тютчев уже не пытается разрешить задачу русского вольного стиха и прямо передает его чередованиями пяти-, четырех- и трехстопного ямба. Но этот аналог тонко передает колебания подлинника; внезапной ритмичности четверостишия:
Die Wogen murmeln, die Möwen schrillen,
Alte Erinnrungen wehen mich an,
Vergessene Träume, erloschene Вilder,
Qualvoll süße, tauchen hervor
соответствует и эвритмическая строфа у Тютчева:
Волна шумит, морская птица стонет!
Минувшее повеяло мне в душу —
Мучительно-отрадные встают!
которая выделяется, как и у Гейне, в строфу именно пластической симметрией цезур и ускорений.
Тютчев и здесь не выдерживает конечного ритмического Illusionszerstörung [62]. У Гейне воспоминания прерываются сознанием действительности, ритмизованным как противоположность предшествующему; воспоминания кончаются амфибрахической четырехстопной строкой:
Und flog, wie ein Aar, hinauf in den Himmel!
Schweigt, ihr Wogen und Möwen;
третья строка разбита enjambement, еще более драматизирующим, напрягающим ритм, и стихотворение кончается строкой с двумя ударениями, неожиданно короткой, с мужским окончанием — характерным ритмическим разрушением иллюзии:
In den feuchten Sand.
Тютчеву чужда ирония романтиков, и вообще, его остроумие носит на себе все признаки esprit XV1II века и в стихах должно было уже в его время вызывать впечатление архаического, гейневская же ирония, его обостренный, многообразный Witz противоречит тютчевскому строю.
Молчите, птицы, не шумите, волны,
Все, все погибло — счастье и надежда,
Надежда и любовь!.. Я здесь один, —
На дикий брег заброшенный грозою,
— и рдеющим лицом
Сирой песок морской пучины рою!..
Эффект Гейне еще более уничтожен конечною рифмою (женскою притом).
Гораздо ближе, с явным стремлением передать подлинник, переведено стихотворение «Как порою светлый месяц...» («Wie der Mond sich leuchtend dränget...» — «Die Heimkehr»): соблюден размер подлинника, характер рифм и отчасти инструментовка.
В особенности заслуживает внимания последняя черта, с которою еще придется посчитаться. Инструментовка, по-видимому, сохраняется в его стихах намеренно и сознательно: первая строка четвертой строфы у Гейне
передана у Тютчева:
Дети пели, в бубны били.
Здесь мы имеем передачу внутренней рифмы «klangen — sangen», однозначащей аллитерацией связывающей, как и у Гейне, два глагола: пели — били; характерное слово «Buben» передано с явным ущербом смысловой передаче через совершенно идентичное «бубны» 138. Менее удачно, но столь же сознательно передана вторая строка пятой строфы:
через:
Горы, замки на горах,
где повтор гор — гор должен возместить повтор Berg — Burg. Здесь уместно привести наблюдения над соответствующими местами из двух других стихотворений («В которую из двух влюбиться...» и «Если смерть есть ночь...»). В первом вторая строка третьей строфы
Der zwischen zwei Gebündel Heu
Меж двух стогов стоял, глазея,
где повтор сто — сто представляет, по-видимому, аналог повтора zwi — zwei; во втором стихотворении последняя строка:
Ich hör es sogar im Traum
передана через:
Инструментовка согласных в немецком
h" — h' — r — s — z — g — r — m — t — r — m (11)
соответствует инструментовке русского стиха:
n' — z — r' — m — h — r — l' — bw' — g — r' — m' — t (13)
Переводы стихотворений «Liebsle, sollst mir heute sagen...» и «In welche soll ich mich verlieben...» примечательны тем, что, являясь характерными для гейневской манеры, они не совпадают с характером тютчевского искусства. Относительно происхождения второго из них мы высказали уже предположение об интимном смысле этого стихотворения в тютчевском кружке, возможно, что подобным же образом возникло и первое стихотворение.
В обоих стихотворениях видно желание близости к подлиннику; совершенно не в тютчевском роде строфа:
Нет, не верю: этих щечек,
Этих глазок милый свет,
—
Не создаст сего поэт,
где Тютчев старательно сохраняет уменьшительную форму слов Mündchen, Kindchen.
Еще ближе переведена следующая строфа:
Basilisken imd Vampire,
через:
Василиски и вампиры,
Конь крылат и змии зубаст,
где сохранена даже лексическая особенность: усечение слов «Lindenwurm' und Ungeheu'r» передано усечением «Конь крылат и змий зубаст».
«In welche soll ich mich verlieben...»:
Doch reizend sind geniale Augen
передано:
Но гениальных взоров прелесть,
где сохранился типичный для Гейне прозаизм «geniale».
«Если смерть есть ночь...» представляет по журнальному (или тютчевскому) обозначению только «мотив Гейне».
Стихотворение интересно своими ритмическими и строфическими особенностями. За строфою с перекрестными рифмами следует строфа с парными (в подлиннике обе строфы с опоясывающими рифмами, внутри которых нерифмующие строки — первая с мужским окончанием, вторая — с женским).
Стихотворение Гейне («Der Tod das ist die kühle Nacht...») представляет стилизацию народной песни; оно написано чрезвычайно сложным паузником на основе четырехстопного ямба. Тютчев сохраняет песенный характер оригинала, кладя в основу широкий лад иперметрического третьего пеона, разнообразя его мастерски ипостасями неударенных ударенными [63].
Таким образом, Тютчев в переводах внимательно относится, во-первых, к инструментовке, во-вторых, к синтаксису, в-третьих, к лексике гейневских стихотворений, создавая в ритме их аналог. Все это сказывается в том не отмеченном еще случае заимствования (или распространенного перевода), на который мы желаем указать.