Эрн. Ф. Тютчевой
16/28 октября 1853 г. Петербург
Tout à l'heure, en rentrant dans mon nouveau logement, j'ai eu la bonne fortune de trouver une lettre de toi, ta première lettre de Munich, et je t'en remercie, ma chatte chérie. Ah, elle est venue bien à propos, cette chère lettre. Pardonne-moi les dernières lettres que je t'ai adressées, dans une de ces crises de désespoir qui mе prennent à lа gorge... N'y prends pas garde et de grâce ne t'en laisse pas influencer ni dans ton humeur ni dans les résolutions que tu aurais à prendre. Vois-tu, mа chatte, il у а des gens qui sont obsédés de l'idée de lа mort, mоi, се qui m'obsède, соmmе une mеnасе d'expiation, c'est lа crainte de te perdre... et voilà pourquoi lа séparation, dans certains moments, m'apparaît si horrible qu'elle mе fait crier... Et puis il у а certaines choses que tu ne devrais jamais mе dire et encore moins les penser. Ainsi, quand tu mе dis que j'ai bien des cordes à mоn arc, etc. etc., tout ceci а l'air d'une dérision. Ah, s'il en était ainsi, combien notre position à tous serait plus simple et plus facile, lа tienne surtout... Jе ne sais pas, si се n'est que dans lе passé que je t'aime, mais се que je sens fort bien, c'est que l'avenir sans toi mе ferait horreur. - Et maintenant parlons d'autre chose...
Jе mе suis vivement associé, en lisant ta lettre, aux premières impressions que lа vue de Munich devait produire sur toi. А l'heure qu'il est, elles se seront déjà usées et lе fantôme du Passé aura été se cacher jusqu'à nouvel ordre. Mais à propos de ces impressions, veux-tu que je t'avoue une de mеs préoccupations d'esprit? C'est lа crainte que mоi absent et lа présence de ton frère aidant, tu n'aies sauté à pieds joints sur les souvenirs qui nous sont communs1, pour remonter à un passé encore plus ancien et où je ne suis pour rien? As-tu monté l'escalier de Mad. de Cetto?.. Quant à l'auberge où tu es descendue, l'Aigle Noir, elle ne mе rappelle qu'un seul souvenir. C'est là où je suis allé voir, il у а quelques vingt ans, je crois, les Wiasemsky, à leur passage par Munich. Il у avait dans la chambre, couchée sur un canapé, une pauvre jeune fille qui toussait horriblement. C'était cette fille qui est allée mourir à Rоmе. Quant à la Ludwigstrasse, la dernière fois où nous у avons passé еnsеmblе, c'était, je crois, le jour où nous avons vu le Bouvreuil2 а la fenêtre... Pour се qui est de l'appartement de ton frère qui était le nôtre, le plus lumineux souvenir qui s'y rattache pour mоi, c'est celui de la matinée du jour, où je suis revenu à Munich, de mоn voyage en Russie. - Mais à quoi bon aller chercher ces grains de sаblе, au fin fond de l'océan?
Aussi, je sens très bien que si j'étais à Munich, je laisserais très volontiers de сôté tous les souvenirs déjà par trop vieux pour aller retrouver à la table de ton frère et au milieu des siens les souvenirs beaucoup plus vivants de nos dîners de Lindau, sauf à retrouver, dans nos discussions, l'éternelle question d'Orient3 arrêtée au même point où nous l'avons laissée il у а deux mois. Car je dois avouer que les lumières que j'aurais pu m'attendre à trouver ici n'ont guères éclairci les obscurités du Problème... On s'est attendu ces jours-ci à voir paraître un nouveau manifeste en réponse à la déclaration de guerre de la part des Turcs, mais il а été décidé, à се qu'il semble, que cette déclaration serait considérée comme non avenue et que...
Mais il est trois heures du matin et je vais me jeter un peu sur mon lit. Que Dieu te garde, ma chatte chérie.
Mille tendresses à ton frère. J'embrasse les enfants.
Р. S. Il me reste une page et demie qui auraient pu être remplies des considérations les plus neuves et les plus originales sur la question du jour...4 Elles ont certainement traversé ma tête, mais par malheur, elles n'y sont plus, et je ne trouve à leur place qu'un vide désolant et un sentiment de fatigue qui me permet à peine d'achever cette phrase si mal construite.
St-Pétersbourg. 16/28 octobre 1853
Перевод
мои письма, я писал их в одном из тех приступав безумного отчаяния, какие меня охватывают... не обращай на них внимания и, ради всего святого, не давай им влиять ни на свое настроение, ни на решения, которые будешь принимать. Видишь ли, киска, есть люди, которых преследует мысль о смерти, меня же преследует, как угроза искупления, страх потерять тебя... вот почему разлука порой кажется мне такой ужасной, хоть кричи... А потом, конечно же, есть вещи, которые тебе никогда не следовало бы мне говорить и еще менее следовало бы так думать. Например, когда ты говоришь, что я прибегаю к разным хитростям и т. д. и т. п., это звучит смешно. Ах, если бы было так, насколько проще и легче было бы положение всех нас, и твое в особенности... Не знаю, только ли в прошлом любил я тебя, но очень ясно чувствую, что будущее без тебя меня бы ужаснуло. - А теперь поговорим о другом...
Читая твое письмо, я живо ощущал первое впечатление, которое Мюнхен произвел на тебя. Сейчас оно, наверное, уже притупилось, и призрак Прошлого спрятался до нового случая. Но знаешь, что меня теперь тревожит? Я боюсь, что мое отсутствие и присутствие твоего брата будут способствовать тому, что ты окунешься с головой в наши общие воспоминания1, а там доберешься до еще более давнего прошлого, к которому я уже не имею отношения. Поднималась ли ты по лестнице в доме г-жи Сетто?.. Гостиница «Черный Орел», где ты остановилась, вызывает у меня только одно воспоминание: что-то около двадцати лет назад я приходил в нее повидаться с Вяземскими, когда они были проездом в Мюнхене. На диване в комнате лежала молодая девушка, бедняжка ужасно кашляла. Это была их дочь, она потом умерла в Риме. А по Людвигштрассе мы в последний раз вместе прошли, помоему, в тот день, когда в окне увидели Снегиря...2 Что касается квартиры твоего брата, которая была тогда нашей, то самое яркое воспоминание связано для меня с утром того дня, когда я вернулся в Мюнхен из поездки в Россию. - Но к чему рыться в глубинах океана, отыскивая эти песчинки?
Ибо я ясно чувствую, что, если бы я был сейчас в Мюнхене, я бы охотно оставил в стороне все эти ныне слишком древние воспоминания и предался бы за столом у твоего брата, среди его домочадцев, воспоминаниям, гораздо более для меня живым, о наших обедах в Линдау, если только мы не вернулись бы в беседе к вечному Восточному вопросу3 все ожидали, что будет выпущен новый манифест в ответ на объявление турками войны, но, по-видимому, было решено, что это объявление войны будет рассматриваться как недействительное и что...
Но уже три часа ночи, и я хочу хоть ненадолго прилечь. Да хранит тебя Бог, милая киска.
Самый сердечный поклон твоему брату. Поцелуй от меня детей.
Р. S. У меня остаются полторы страницы, которые могли бы быть заполнены самыми новыми и самыми оригинальными соображениями по злободневному вопросу...4 Все они, конечно, прошли через мою голову, но, к сожалению, сейчас их там нет, и вместо них я ощущаю только досадную пустоту и усталость, которая еле дает мне возможность закончить эту нескладную фразу.
КОММЕНТАРИИ:
Печатается впервые на языке оригинала по автографу - РГБ. Ф. 308. К. 1. Ед. хр. 21. Л. 42-43 об.
Первая публикация - в русском переводе: Изд. 1984. С. 199-200.
1 Встреча Тютчева и бар. Эрн. фон Дёрнберг произошла в Мюнхене в феврале 1833 г.
2 См. письмо 167, примеч. 6.
3 Восточный вопрос - общепринятое название сложного комплекса проблем, связанных с ослаблением военной и политической мощи Османской империи, которое вполне определилось к середине XVIII в. Правительства великих европейских государств пристально следили за событиями, которые происходили на огромной территории империи - на Балканах, в Египте, в Северной Африке. На Османскую империю вередко смотрели как на «больного человека Европы» и так или иначе готоnились к ее разделу. Для России и ее дипломатии восточный вопрос в екатерининские времена означал утверждение в Северном Причерноморье и оказание помощи христианским и славянским подданным Порты. Ко времени Николая I в сфере реальной дипломатии и внешней политики восточный вопрос сводился к выяснению того, под чьим влиянием находится султанское правительство. Главными оппонентами России в восточном вопросе были Англия и Франция.
Тютчевcкий подход к восточному вопросу был преимущественно историософский. В «Записке», которую можно отнести к 1845 г., говорилось: «Есть и другой вопрос, столь же важный, который обыкновенно называют восточным вопросом: это вопрос об Империи. Здесь не идет речь о дипломатии; слишком хорошо известно, что Россия, как никакая иная держава, всегда будет соблюдать заключенные ею договоры, пока существует теперешний порядок вещей. Но договоры и дипломатия в конечном итоге упорядочивают лишь повседневные вопросы. Постоянные вопросы, вечные отношения может разрешить только история. И что же говорит нам история?
Она говорит нам, что православный Восток, весь этот огромный мир, возвышенный греческим крестом, един в своем основополагающем начале и тесно связан во всех своих частях, живет своей собственной жизнью, самобытной и неразрушимой. Физически он может быть разделен, нравственно же он всегда будет единым и неделимым. Порою он испытывал латинское господство, веками претерпевал нашествие азиатских племен, но никогда не подчинялся ни тому, ни другому. <…> В самом деле, что бы ни делали, что бы ни воображали, если Россия останется самой собою, ее император необходимо и будет единственным законным государем православного Востока, к тому же осуществляющим свою верховную власть в той форме, которую сочтет подходящей. Делайте же что хотите, но повторяю еще раз: пока вам не удалось уничтожить Россию, вы никогда не сумеете воспрепятствовать действию этой власти.
раздела».
4 Обращает на себя внимание поразительный факт: события Крымской войны, столкновение России с ведущими западноевропейскими государствами, которые до некоторой степени предсказал Тютчев, не побудили его к возвращению к политической публицистике, интерес к которой он исчерпал к 1850 г.