Тютчев Ф. И. - Аксакову И. С., 10 мая 1867 г.

Аксакову И. С., 10 мая 1867

124. И. С. АКСАКОВУ 10 мая 1867 г. Петербург

Петербург. 10 мая 1867

Мы теперь в полном славянском или даже всеславянском разгаре^1*. До сих пор все обстоит благополучно. Гости наши, очевидно, ничего подобного себе не воображали. Они не только поражены, но тронуты и умилены общим, можно сказ<ать>, народным приемом и угощением. Теория пана Духинского оказывается вполне несостоятельною^2*.

Из здешних <газет>^[40] вы узна́ете почти все, но вот чего в них нет. — Когда Трепов^3* спрашивал государя, в какой мере допускать заявления в честь славян, ему было отвечено: чем умнее, тем лучше. — Когда гр. Толстой, министр просвещения, просил разрешения принять приглашение на обед, даваемый славянам^4*, ему было сказано: ты должен быть на этом обеде… Сам Толстой дает им обед у себя, разделив их на две категории^5*, за неимением места. Государь, говорят, примет их^6* — или, по крайней мере, некоторых из них. — Все это довольно хорошие признаки. Но вы знаете, у нас во всем преобладает метеорология. Сегодняшняя хорошая погода нисколько не ручается за завтрешний день… Там, где нет сознательной мысли, там не может быть и последовательности… Но вот что при первой же встрече, при первом соприкосновении дало себя электрически почувствовать: это отсутствие общего языка. Этот многовековый факт разразился каким-то неожиданным, внезапным, всепотрясающим откровением — всем как-то стало страшно неловко — тою неловкостию, которую чувствовали, вероятно, на другой день после столпотворения Вавилонского. Вот где ключ позиции — и им-то надо завладеть во что бы ни стало… Надеюсь, что у вас, в Москве, все усилия будут устремлены именно на это… Это для Славянского дела, для славян вообще, будет вторым даром слова, без коего они, в отношении друг к другу, сами становятся настоящими немцами и, к довершению позора, выходят из этой немоты не иначе, как усвоением языка так называемых немцев. Увидим, сознание этого страшного вопиющего зла будет ли довольно глубоко, чтобы оказаться производительным, плодотворным. Вся будущность зависит от этого. С нашей стороны в содействии недостатка не будет, лишь бы они предъявили положительный запрос.

<ать>, чтобы изо всего этого вышел какой-нибудь толк, надобно, чтобы они воротились от нас проникнутые до мозгу сознанием, что они — дроби, а Россия — знаменатель, и только подведением под этот знаменатель может осуществиться сложение этих дробей.

Посылаемые при сем стихи могли бы быть прочитаны при тосте в память Ганки^7*.

Примечания

Печатается по автографу — РГАЛИ. Ф. 10. Оп. 2. Ед. хр. 25. Л. 22–23 об.

Первая публикация — отрывок: Пигарев. С. 157; полностью: ЛН-1. С. 296–297.

^1* 8-15 мая 1867 г. в Петербурге проходили празднества в честь участников Славянского съезда (см. письмо 116, примеч. 6^*).

^2* Тютчев противопоставляет антинаучной, политически тенденциозной теории польского этнографа Ф. Духинского о «туранском» (наряду с монголами) происхождении великороссов ту демонстрацию славянского единства, которая имела место на «первом празднике Всеславянства» (так он назвал Славянский съезд).

^3* Ф. Ф. Трепов был в это время обер-полицеймейстером Петербурга.

^4* «Славянам» («Привет вам задушевный, братья…»).

^5* Министр народного просвещения гр. Д. А. Толстой дал два обеда в честь славянских гостей — 12 и 13 мая. На обеде 12 мая присутствовал Тютчев.

^6* Славянская депутация представлялась Александру II 14 мая.

^7* Автограф посланных стихов среди писем Тютчева к Аксакову отсутствует. По-видимому, это была новая редакция стихотворения, посвященного чешскому писателю и ученому, ревностному стороннику сближения Чехии с Россией — Вацлаву Ганке («К Ганке»). В дни Славянского съезда Тютчев внес в это стихотворение ряд изменений и дополнил его тремя новыми строфами, в которых связывал съезд с памятью Ганки. Этим стихотворением открывался сборник «Братьям-славянам» (М., май 1867), изданный по случаю приезда славянской делегации в Москву.

[40] Пропуск в автографе; восстанавливается по смыслу.