Гагарин И. С. - Бахметевой А. Н., 23 октября/4 ноября 1874 г.

2. И. С. ГАГАРИН — А. Н. БАХМЕТЕВОЙ

Париж. <23 октября>/4 ноября 1874

Если бы в Мюнхене мне сказали, что со временем Тютчев будет в петербургских салонах исполнять роль некоего православного графа де Местра¹, что он станет ревнителем восточной церкви, славянофилом и приверженцем русификации, я был бы необыкновенно поражен. Правда, если бы мне в то время сказали, что впоследствии я сделаюсь католиком, священником и иезуитом, я удивился бы не меньше. Но не касаясь вопроса об этой столь необычайной перемене, совершившейся во взглядах Тютчева, я ограничиваюсь заявлением, что в ту пору, когда я его знал, он был совсем иным. Его религией была религия Горация; не могу найти другого определения, мне довольно трудно поверить, что он не остался при этой религии в Петербурге так же, как и в Мюнхене. К тому же есть немало общего между латинским поэтом и русским; я говорю не о стихах того или другого, а о характерах двух людей, об их образе мыслей, об их поведении. Во всех этих отношениях Тютчев мог бы также напомнить Лафонтена, но между ним и баснописцем есть глубокие различия, и я продолжаю указывать на Горация.

Было бы серьезной ошибкой воображать, что Тютчев, который прожил двадцать два года в Мюнхене, все это время был погружен в германскую стихию. Несомненно, он прочитал изрядное количество немецких писателей, в течение нескольких месяцев часто виделся с Гейне², иногда беседовал с Шеллингом³, но по обществу, среди которого жил, по чтению, которое его занимало, и по всем навыкам своего ума он был более подвержен французским влияниям, чем германским⁴. Близость Италии и Франции живо ощущалась в столице Баварии, и, не говоря о дипломатическом корпусе, который отличался более или менее космополитическим характером и составлял то общество, которое мы главным образом посещали, в самом баварском обществе существовали французские и итальянские элементы, которые, не нарушая немецкого благодушия, весьма способствовали устранению всякой чопорности и сообщали мюнхенским гостиным необычайное изящество и привлекательность. Разговоры всегда велись по-французски. Здесь были осведомлены обо всем, что печаталось в Париже, особенно читали парижские газеты, а германской прессой, германской литературой, германскими делами все это общество интересовалось очень мало. Впрочем, в этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что германские дела в то время (1833—1835) почти целиком сводились к борьбе между полицией и студентами.

Тютчев читал много и умел читать, т. е. умел выбирать свое чтение и извлекать из него пользу, но думаю, что не ошибусь, если скажу, что особенно он увлекался чтением «Globe» последних лет Реставрации. Как сейчас вижу эти тома в 4-ую долю листа, в картонных обложках почти черного цвета, с легкими мраморными или пестрыми разводами. Он обращал на них мое внимание, давал читать, и сам время от времени к ним возвращался.

Вы слишком молоды и потому не могли знать «Globe». В этой газете участвовали весьма талантливые люди, которые в эпоху Реставрации возглавляли оппозицию в области философии и литературы, а после Июльской революции почти все они заняли важные места и стали направлять общественное мнение⁵. Именно в «Globe» появилась знаменитая статья под заглавием «Как кончаются догматы»⁶. Здесь возвещалось, что смерть христианства последует в ближайшее время, и вообще дух газеты был отнюдь не христианский. Не скажу, что «Globe» была для Тютчева евангелием или требником, но, когда я его знавал, он всецело примыкал к ее направлению.

После этого вам понятно, что я не мог произнести слов, которые, основываясь на свидетельстве г-на Самарина, приписывает мне г-н Аксаков на 87 столбце⁷. Могу это доказать. По словам г-на Самарина, я приехал тогда из Мюнхена и произнес эту фразу при нем, а также при г-не Хомякове на одном из тех вечеров, где предавались весьма долгим и страстным препирательствам. Я же возвратился из Мюнхена в 1835 г., а в эту пору г-н Самарин еще не посещал этих собраний. Никак не могу вспомнить, не сказал ли я что-нибудь подобное впоследствии, например, в 1842 г., по поводу какого-нибудь довода Хомякова против католической церкви, но это не невозможно. Только слова мои имели совсем иной смысл. Я не подозревал — и никто не подозревал тогда, что Тютчев может стать славянофилом и славянофилом ортодоксальным. Когда г-н Хомяков привел какой-то довод против католической церкви, я мог подумать, что Тютчев, который вовсе не был католиком, воспринял бы этот довод и воспользовался им; я мог допустить, что Тютчев и г-н Хомяков одинаково нерасположены к католической церкви, но из этого нельзя вывести заключение, что я допускал в Тютчеве какое бы то ни было предрасположение к теориям и учениям г-на Хомякова⁸. Могу лишь повторить это — в мюнхенском Тютчеве ничто не предвещало петербургского Тютчева, — такого, каким его рисует биограф. В настоящую минуту я вовсе не ставлю вопроса, действительно ли мысли Тютчева в Петербурге были такими, как нам их представляют, — я лишь настаиваю на том, что в Мюнхене они были совсем иными. Из этого можно заключить, что обращение его было тем более разительно и тем более свидетельствует в пользу учений, обаянию которых он подчинился. Я только настаиваю на том, что в Мюнхене он был весьма далек от всех этих идей.

Надеюсь, что в следующий раз смогу послать вам копии писем Тютчева⁹. Пользуюсь случаем сказать вам еще раз, что радостно иметь противников, которых любишь и уважаешь, и что я благодарю вас за то, что вы мне доставили эту радость.

Поклонитесь от меня г-ну Бахметеву.

Примечания

¹ Гагарин, как и некоторые другие современники поэта, воспринимал тютчевское пророчество вселенского единовластия русского императора по аналогии с теократическими идеями Ж. де Местра (Пигарев, с. 127—128). О Тютчеве и Ж. де Местре см. в наст. кн.: «Карл Пфеффель о Тютчеве», прим. 2.

² О знакомстве Тютчева с Гейне в 1828 г. см. п. 1, прим. 7.

³ Об отношении Шеллинга к Тютчеву см. во вступ. статье к публикации «Тютчев в дневниках А. И. Тургенева» (наст. кн.).

⁴ «Карл Пфеффель о Тютчеве» — наст. кн.), тем не менее несомненно, что воздействие немецкой литературы и философии на Тютчева было не менее значительно (см.: «Тютчев в дневнике М. П. Погодина» — наст. том, кн. II; D. ževski. Tjutčev und die deutsche Romantik. — «Zeitschrift für slawische Philologie», 1927, Bd. IV, Hf. 3/4, S. 299—323; Л. В. Пумпянский. Поэзия Ф. И. Тютчева. — , с. 27—29, 51, 56—57; H. Rote. «Nicht was ihr meint ist die Natur». Tjutčev und das Junge Deutschland. — «Studien zu Literatur und Aufklärung in Osteuropa». Giessen, 1978. S. 319—325).

⁵ Литературно-философская и политическая газета «Le Globe» (Париж, 1824—1832; основатель — Пьер Леру) накануне Июльской революции была одним из самых авторитетных органов оппозиции. Об этой газете и ее русских читателях см.: Б. В. Томашевский—1831 гг. — В кн.: «Письма Пушкина к Елизавете Михайловне Хитрово. 1827—1832». Л., 1927, с. 341—343.

⁶ Автор статьи «Как кончаются догматы» («Le Globe», 1825, 24 mai) — Т. С. Жуффруа (1796—1842) — известный философ и психолог, ученик и последователь В. Кузена.

⁷ 22 июля 1873 г. Ю. Ф. Самарин писал И. С. Аксакову, что в 1836 г. «на вечере у Свербеевых после долгого прения» Гагарин, приехавший из Мюнхена, обратился к нему со словами: «Je crois entendre Tutcheff! Le malheureux, comme il va donner tête baissée dans ces extravagances»* («Изв. АН СССР. Серия лит-ры и языка». 1973, т. XXXII, вып. 6, с. 538; публ. К. В. ). Аксаков справедливо приурочил эту реплику, неточно им процитированную, к началу 1840-х годов (Аксаков 1874, стлб. 87), так как знал, что Самарин начал посещать московские салоны в феврале 1840 г. (см. предисловие Аксакова к письмам Хомякова Самарину. — А. С. Хомяков«недавно»; именно эта хронологическая неувязка и смутила последнего. Достоверность же самого высказывания Гагарина подтверждается свидетельством Бахметевой: «Это было скорее всего в 1842 или 1843 г., т. к. только тогда я имела удовольствие вас видеть, — писала она Гагарину 2/14 ноября 1874 г. — Самарин, если вы припоминаете, тогда провел часть зимы в деревне, работая над диссертацией <...> но, приезжая в Москву, он всякий раз принимал очень живое участие в спорах, которые происходили между двумя лагерями <...> Я все время слышала, как цитировали эту фразу, приписывая ее вам, и, может быть, именно в этой связи я единственный раз слышала упоминание имени Тютчева» (ГПБ, ф. 326, № 305, л. 60). Вероятно, Гагарин произнес свою реплику зимой 1842—1843 гг., так как именно в эту зиму Самарин писал в Измалкове вторую часть своей диссертации (Б. Э. Нольде. Юрий Самарин и его время. Париж, 1926, с. 28), а Гагарин тогда был в последний раз в Москве.

⁸  декларациями.

⁹ См. в п. 3, прим. 3.