Проект дипломатической депеши по поводу греческих дел, составленный Ф. И. Тютчевым в 1833 году

Проект дипломатической депеши по поводу греческих дел, составленный Ф. И. Тютчевым в 1833 году.

Биографы Тютчева — И. С. Аксаков и В. Я. Брюсов упоминают о поездке поэта в 1833 году, с дипломатическим поручением, из Мюнхена на Ионические острова.¹ Между тем, недавно найденные в Тютчевском семейном архиве, в сельце Муранове Дмитровского (ныне Сергиевского) уезда Московской губ., документы опровергают это утверждение и определенно доказывают, что Тютчев ездил, в конце лета 1833 г., с дипломатическими депешами, не на Ионические острова — Навплию.²

Приводим данные, из которых нами почерпнуты сведения об этом путешествии Тютчева в Грецию в 1833 г. Осенью 1898 года один из родных внуков поэта, находясь в Париже, познакомился там с известным историком иезуитом о. Петром Пирлингом, который сообщил ему, что среди хранящихся у него бумаг русского иезуита кн. И. С. Гагарина³ имеется значительное количество писем поэта Тютчева, а также собственноручные черновики его стихотворений, заметки и другие материалы, относящиеся, главным образом, к заграничному периоду жизни нашего поэта. В числе этих материалов оказался черновик французского письма князя Гагарина от 28 октября 1874 года, из Парижа, к А. Н. Бахметевой,⁴ в Москву, в котором он, благодаря г-жу Бахметеву за присылку ему экземпляра биографии Ф. И. Тютчева, составленной Аксаковым, делает некоторые поправки к приводимым Аксаковым данным, касающимся пребывания Тютчева в Мюнхене в 1830-х годах, и, между прочим, указывает на ошибочность утверждения автора о поездке Тютчева на Ионические о-ва в 1833 году. Вот русский перевод этой части письма кн. Гагарина:

«Я нашел также проект депеши, составленный нашим поэтом, которую мой дядя⁵ не захотел отправить, т. к. она показалась ему недостаточно серьезной, но так как она была, во всяком случае, очень забавна, то я сохранил подлинный черновик ее, копию которого Вы, в скором времени, получите. Эта депеша имеет отношение до путешествия, которое Тютчев только что совершил тогда, но не на Ионические о-ва, как говорит г. Аксаков, а в королевство Грецию, в Навплию (или Napoli, Romania), которая в то время была его столицей. Вот как это произошло. За несколько месяцев перед тем престол греческий был занят королем Оттоном, сыном баварского короля Людвига. За несовершеннолетием молодого короля, управляло Регентство, состоявшее из трех баварцев: графа Армансперга, г. Маурера и г. Гейдека. Петербургский кабинет был недоволен образом действий этого Регентства, и Император Николай пожаловался на него королю Людвигу, который, — если память мне не изменяет, — сделал замечание гр. Арманспергу и его коллегам. При этих-то обстоятельствах русский посланник в Мюнхене должен был отправить депеши своему коллеге в Навплию. Понадобился курьер, чтобы отвезти эти депеши. Я бы охотно принял это поручение, но мой дядя решил, что Тютчев, который был лично знаком с членами Регентства, лучше сумеет, в беседе с ними, объяснить им, что именно в их поведении давало повод к жалобам; поэтому он предложил Тютчеву совершить это путешествие, на что тот с удовольствием согласился. Ионические о-ва находились на его пути; но целью его поездки была все-таки Навплия, а не Корфу, состоявшее в то время под протекторатом Англии. Вы увидите, как, в своей депеше, Тютчев отделывает баварское Регентство».

Тут же, среди бумаг кн. И. С. Гагарина, находился и черновик самой депеши, написанной, несомненно, рукой Ф. И. Тютчева. Внук поэта, посетивший о. Пирлинга и ознакомившийся с бумагами кн. Гагарина, снял копию с его письма к А. Н. Бахметевой, отрывок из которого приведен выше, и привез ее в Россию, где она и хранилась в семейном архиве Тютчевых. Что же касается черновика депеши, равно как и некоторых других интересных документов, то копии с них он снять не успел, неожиданно ускорив свой отъезд из Парижа. Много лет спустя, а именно в конце 1924 года, при разборке Тютчевского архива, нашлась там и копия «проекта депеши» среди бумаг, принадлежавших дочери поэта А. Ф. Аксаковой, а после ее смерти доставшихся ее сестре камер-фрейлине Дарии Федоровне Тютчевой. Очень вероятно, что эта та самая копия, которую кн. Гагарин обещал, в письме от 28 октября 1874 года, прислать г-же Бахметевой. По всей вероятности, последняя, получив эту копию, передала ее затем А. Ф. Аксаковой или самому И. С. Аксакову. Копия «проекта депеши» написана фиолетовыми чернилами на 2½ листах синеватой почтовой бумаги обыкновенного формата. Почерк, повидимому, женский.

Считаем нелишним привести краткую историческую справку о положении Греции в момент посещения ее столицы Тютчевым, т. е. во второй половине 1833 года, дабы лучше уяснить себе то, о чем идет речь в его «проекте депеши».

Согласно договору, заключенному в Лондоне 7 мая 1832 г. между тремя державами-покровительницами — Россией, Англией и Францией — и баварским двором, греческий престол был предложен второму сыну короля Людвига I баварского — принцу Оттону (1815—1867).

регентство из трех баварцев: бывшего министра финансов Баварии графа Армансперга, профессора Мюнхенского университета Маурера и полковника Гейдека. 6 февраля 1833 г. король Оттон, в сопровождении членов регентства, вступил в Навплию. С самого начала своей деятельности это регентство возбудило неудовольствие Императора Николая I. Так, в состав первого греческого министерства, образованного регентством, не вошло ни одного представителя русской партии. Не было исполнено обещание баварского правительства, что принц Оттон, в случае избрания его греческим королем, примет православие. Король не принял отозванного из Греции русского адмирала Рикарда и ограничился тем, что через адъютанта пожелал ему счастливого пути. При приеме во дворце, русскому посланнику Катакази⁶ дали место ниже английского министра, позднее его аккредитованного, так что Катакази вынужден был удалиться из дворца и просил об его отозвании. Правительство упраздняло православные греческие монастыри и доходы их обращало в пользу казны. Регентство лишало должностей и подвергало преследованиям греческих вождей, сторонников русской партии. Так, в сентябре 1833 г. был арестован один из славнейших героев борьбы за освобождение Греции — старик Калокотрони, и с ним еще несколько лиц, известных своей преданностью России. Наконец, при назначении представителей Греции к иностранным дворам, регентство имело намерение назначить греческим посланником в Россию англичанина, генерала Черча⁷.

При таких то обстоятельствах отправился Тютчев в Грецию, везя дипломатические депеши от русского посланника в Мюнхене и имея, кроме того, по словам кн. И. С. Гагарина, поручение лично переговорить с членами регентства по поводу действий последнего, возбудивших неудовольствие русского Двора.

Приводим французский текст и русский перевод составленного им доклада (депеши) о греческих делах, который был признан русским посланником в Мюнхене «недостаточно серьезным» и потому не был сообщен им Петербургскому Кабинету.

PEOJET DE DÉPÊCHE RÉDIGÉ PAR M. TUTCHEF ET COPIÉ SUR LA

 
(décembre 1833—janvier 1834).

Les contes de fées nous montrent quelquefois un merveilleux berceau autour duquel viennent se réunir les génies-protecteurs du nouveau-né. Après qu’ils ont doté l’enfant privilégié de leurs plus heureuses influences, on ne manque jamais de voir arriver une fée malfaisante qui attache au berceau de l’enfant quelque charme funeste qui a pour effêt de détruire ou de gâter les dons brillants que des puissances amies venaient de lui prodiguer. Telle est, à peu près, l’histoire de la royauté grecque.

’ont couvée sous leur aile, ne l’aient dotée fort honorablement. Par quelle étrange fatalité était-il réservé au roi de Bavière de se charger, dans cette circonstance, du rôle de la fée malfaisante? Et certes, il ne s’en est que trop bien acquitté, en attachant au déstinées de la royale nouveaunée le maléfice de sa Régenceèce se souviendra longtemps des étrennes du roi de Bavière.

Voilà tantôt dix mois que la Régence est à l’oeuvre, et déjà elle a gâté pour plusieurs années d’avenir. Nous laissons pour le moment de côté son administration à l’intérieur et nous nous bornerons cette fois à examiner si, dans son action au dehors, elle a su justifier, par une tenue décente, son admission dans le cercle des gouvernements européens.

Ici, nous devons l’avouer, une difficulté nous arrête. Lorsque la Providence et les trois grandes cours eurent décidé que les Grecs auraient enfin un gouvernement national qui fût en parfaite intelligence avec le pays, et que le roi de Bavière leur envoya à cette fin trois hommes qui ne comprenaient pas leur langue, ce fut une chose convenue que la Grèce serait gouvernée par truchement, ce qui, à coté de quelques inconvénients, offrait au moins l’avantage aux gouvernants de pouvoir mettre sur le compte de la traduction les contresens et les bévues qu’ils pouvaient commetre; mais, malheureusement, on oublia d’user de la même précaution à l’égard de l’Europe, et cependant, à voir la conduite de la Régence Grecque dans ses rapports à l’extérieur, on sent parfois le besoin de recourir aux explications de quelque interprète initié dans tous les secrets de cette pensée si bizarre.

Gomment s’expliquer, en effet, la conduite d’un gouvernement qui, le dernier venu en Europe et ayant tout à gagner à se ménager de bons rapports avec les autres gouvernements, ne trouve pas de meilleur moyen pour y parvenir que de renverser de prime abord l’étiquette diplomatique admise par toutes les puissances européennes. Les stipulations du Congrès d’Aix-la-Chapelle avaient définitivement réglé la hiérarchie des agents diplomatiques en Europe. Toutes les cours, grandes et petites, y avaient adhéré. C’était devenu, en fait de diplomatie, le droit commun du monde civilisé. Belle raison pour la Régence Grecque de s’y soumettre! De quel droit exige-t-on d’elle qu’elle reconnaisse des arrangements sur lesquels on avait oublié de la consulter? En conséquence, la Régence Grecque les déclare comme non avenus en ce qui la concerne.

Cependant, cette saillie si originale d’indépendance ne fut pas heureuse. Elle eut pour effet d’interrompre presque les relations officielles de la mission Impériale de Russie avec la Cour de Nauplie, et elle devait d’autant plus indisposer le Cabinet de St. Pétersbourg que la mesure dont il s’agit, pour ne pas paraître entièrement inepte, ne saurait s’expliquer que par une intention d’hostilité contre le représentant de l’Empereur en Grèce. Chose bizarre à dire! A travers tous les obstacles de la domination musulmane et en dépit de ses efforts pour l’empêcher, la Russie pendant trois ciècles a su entretenir, sans altération, des rapports de la plus intime bienveillance avec la Grèce asservie. Et voilà que quelques mois auraient suffi au gouvernement national de la Grèce émancipée pour obtenir un résultat que trois siècles de la conquête étrangère n’avaient pu réaliser.

’aliéner de plus en plus la Russie pourrait avoir dicté à la Régence ses derniers choix diplomatiques? Voilà quelque chose d’extrêmement curieux. La Grèce est libre, elle est constituée. Les grandes puissances ont placé une couronne royale sur sa tête et l’on nommée leur soeur. La voilà cette nation, la plus vieille et la plus jeune nation de l’Europe! Il est temps pour elle de faire acte de présence dans le monde. La Grèce va envoyer ses messages à l’Europe. Certes s’il y a un moment solennel dans la vie d’une nation, c’est certainement celui-là. Mais parmi ces messages il en est un auquel la Grèce voudrait pouvoir imprimer un caractère encore plus angnste, encore plus national. C’est celui qu’elle adresse à cette puissance amie, qui seule au monde n’a jamais voulu croire à sa mort, n’a jamais désespéré de son salut, a su pendant des siècles d’attente garder sa place parmi les nations. N’est-ce pas un beau jour pour la Grèce que celui où, libre enfin, elle renouvellera à la face du Ciel et à haute voix cette alliance jurée à la Russie, sous le poids de la servitude mahométane? Eh bien, quel est celui de ses enfants auquel elle accordera l’honneur de ce message? Elle en a plusieurs d’illustres, et le monde entier sait leurs noms. Il pourrait, au besoin, les dire à la Régence, et elle n’aurait que l’embarras du choix. Mais la Régence est plus difficile que cela, en fait de dignité nationale. Tous ces Grecs que l’opinion lui signale ne lui suffisent pas. Qu’ont-ils de grec, après tout, que leur nom, leur sang, leur langue, leur religion? Il lui faut quelqu’un de plus grec que tout cela pour représenter dignement la Grèce auprès de la Russie, et ce Grec par excellence elle l’a trouvé: c’est un officier anglais! Il est vraiment fâcheux que la Régence se soit arrêtée en si beau chemin. La nomination qu’elle vient de faire concilie certainement bien des avantages, puisque du même coup elle insulte la Grèce et indispose la Russie. Mais on aurait pu se donner encore le mérite de l’économie: il n’y avait pour cela qu’à nommer au nouveau poste du général Church un des secrétaires de l’ambassade anglaise à Saint-Pétersbourg; on s’épargnerait par ce moyen la dépense des frais de voyage.

En attendant, le général Church va arriver à Munich. Sa vue rappelera-t-elle au roi de Bavière qu’il est le tuteur de son fils, et que cette qualité de tuteur lui impose des obligations de veiller? Peut-il en conscience laisser dilapider par des tiers que les traités ne connaissent pas, un dépôt que ces mêmes traités avaient confie à sa propre garde? Car enfin, il est possible que la Cour de St. Pétersbourg entende autrement que la Régence Grecque, les questions de dignité et de convenance et qu’elle refuse le général Church. Le cas échéant, sur qui, si ce n’est sur la tête fort innocente du roi Othon, rejaillira l’affront du refus? et est-il juste, après tout, que Mrs les régents, pour s’assurer le privilège de faire impunément des sottises, fassent de leur jeune souverain ce que jadis on appelait vulgairement en France — un enfant du fouet?

âcheux d’avoir à stimuler, au nom des traités, la sollicitude paternelle, mais il n’y a pas à balancer. Il faudrait, ce me semble, que le roi de Bavière sepersuadât que, si l’impossibilité de faire autrement, a du l’engager à abandonner à la direction exclusive de la Régence les affaires intérieures de la Grèce, par contre, il se devrait à lui-même, autant qu’à son fils, de se réserver la haute main dans ses relations politiques avec les gouvernements étrangers. Et à cette occasion un peu de fermeté ne serait, peut-être, pas déplacée pour obtenir du roi de Bavière qu’il use de toute son autorité sur la Régence pour l’obliger à révoquer la mesure relative à la préséance des ministres étrangers à la Cour de Nauplie. Car, quelles que soient les intentions du Cabinet Impérial par rapport à la Grèce, il ne saurait lui-être indifférent de se ménager, dans la plus grande latitude possible; aussi la mesure en question lui impose presque l’obligation de rappeler son envoyé.

Il y aurait encore une autre démarche à faire dans l’affaire grecque, et dont le succès ne pourrait être que fort agréable à l’Empereur: ce serait d’engager le roi Louis à prendre en pitié l’isolement absolu où se trouve livré son fils, et de placer auprès de lui un homme dont la société fût comme une tradition vivante des formes et des convenances européennes et servit, par conséquent, d’antidote aux influences du salon de Madame d’Armansperg. Je n’ai pas besoin de dire l’utilité dont un pareil personnage, bien choisi, pourrait être pour nos relations diplomatiques, et le correctif que nous pourrions trouver en lui par rapport à la Régence.

Перевод.

ПРОЕКТ ДЕПЕШИ, СОСТАВЛЕННЫЙ ТЮТЧЕВЫМ.

(Копия с собственноручного подлинника).

— январь 1834 г.

Волшебные сказки изображают иногда чудесную колыбель, вокруг которой собираются гении-покровители новорожденного. После того, как они одарят избранного младенца самыми благодетельными своими чарами, неминуемо является злая фея, навлекающая на колыбель ребенка какое-нибудь пагубное колдовство, имеющее свойством разрушать или портить те блестящие дары, коими только что осыпали его дружественные силы. Такова, приблизительно, история греческой монархии. Нельзя не признать, что три великие державы, взлелеявшие ее под своим крылом, снабдили ее вполне приличным приданым. По какой же странной, роковой случайности выпало на долю Баварского короля сыграть при этом роль злой феи? И право, он даже слишком хорошо выполнил эту роль, снабдив новорожденную королевскую власть пагубным даром своего Регентства! Надолго будет памятен Греции этот подарок «на зубок» от Баварского короля.

Прошло около 10-ти месяцев, как Регентство взялось за дело, и оно уже успело, на целые годы, испортить будущность Греции. Мы оставим пока в стороне его внутреннюю администрацию и ограничимся, на этот раз, обсуждением вопроса, сумело ли оно пристойным ведением внешней политики, оправдать свое вступление в круг европейских правительств.

полном согласии со страной, и Баварский король послал им с этой целью трех человек, не понимавших греческого языка, — тогда условились, что Греция будет управляться через переводчика. Такой порядок, наряду с некоторыми неудобствами, представлял, по крайней мере, то преимущество для правителей, что позволял им относить на счет неудачного перевода все нелепости и промахи, которые они могли совершить. Но, к несчастью, забыли принять ту же предосторожность по отношению к Европе; а между тем, наблюдая образ действий Греческого Регентства в его внешних сношениях, чувствуешь иной раз потребность прибегнуть к разъяснениям какого-нибудь истолкователя, посвященного во все тайны этого, столь странного, порядка мышления.

— будучи младшим в Европе, — казалось-бы, могло только выиграть от установления добрых отношений с другими правительствами и которое, между тем, не находит ничего лучшего для достижения этой цели, как нарушение, с первого же раза, дипломатического этикета, принятого всеми европейскими державами? Постановлениями Аахенского Конгресса была окончательно установлена иерархия дипломатических агентов в Европе. Все дворы, как большие, так и малые, приняли её. В деле дипломатии, этот порядок сделался общим для всего цивилизованного мира. Очень нужно Греческому Регентству этому порядку подчиняться ! По какому-де праву требуют от него признания таких соглашений, относительно которых забыли спросить его мнение? И вот Греческое Регентство заявляет, что эти соглашения для него не существуют.

Однако, это оригинальное проявление независимости оказалось неудачным. Результатом его явился почти полный разрыв официальных сношений между русской Императорской миссией и Навплийским двором; и С. -Петербургский Кабинет остался тем более недоволен этой выходкой, что ее нельзя иначе объяснить (если только не считать простой нелепостью), как преднамеренным выражением неприязни по отношению к представителю Императора в Греции.

Странное дело! в течение трех веков Россия сумела неизменно поддерживать с порабощенной Грецией самые искренние благожелательные отношения, несмотря на мусульманское владычество и на все, чинимые им, препятствия и усилия помешать этим отношениям. А для национального правительства освобожденной Греции нескольких месяцев оказалось достаточно, чтобы достигнуть результата, которого, в течение трех столетий, не могли добиться иноземные завоеватели. Чем иным, как не намерением еще более отвратить от себя Россию, могло быть руководимо Регентство в его последних дипломатических назначениях? Это, действительно, в высшей степени любопытно. Греция свободна, устроена. Великие державы возложили королевский венец на ее главу и признали ее своей сестрой. Вот она — эта нация, самая древняя и самая юная в Европе! Для нее настало время заявить миру о своем существовании. И посольства Греции явятся к Европейским дворам. Это, несомненно, один из наиболее торжественных моментов в жизни народа. Но среди ее посольств есть одно, которому Греция хотела бы придать еще более величественный, еще более национальный характер: это — посольство, отправляемое ею в ту дружественную страну, которая, одна во всем мире, не хотела верить ее смерти, которая никогда не отчаивалась в ее спасении, которая, в течение веков ожидания, сумела сохранить ей место среди прочих народов. Разве не прекраснейшим днем будет для Греции тот, когда она, наконец свободная, возобновит, перед лицом Неба и во всеуслышание, союз с Россией, клятвенно заключенный под гнетом магометанского рабства? И кому же из своих сынов вручит она честь этого посольства? У нее много славных имен, и весь мир знает их. Он мог бы сам, если нужно, назвать их Регентству, и тому осталось бы только произвести выбор... Но Регентство не так-то легко удовлетворить, когда дело идет о достоинстве нации. Все эти Греки, на которых указывает ему общественное мнение, не удовлетворяют его. В самом деле, что в них греческого, кроме их имен, их крови, их языка, их религии? Чтобы достойно представить Грецию перед Россией, Регентству требуется что-нибудь еще более греческое, чем все это; и такого «Грека по преимуществу» оно, наконец, находит: это — английский офицер. Право жаль, что Регентство не пошло дальше по этому славному пути. Только что состоявшееся назначение соединяет в себе, конечно, много преимуществ, т. к. одновременно наносит оскорбление Греции и возбуждает неудовольствие России; но к сему можно было бы прибавить еще и выгоду экономии: для этого стоило только назначить посланником, вместо генерала Черча, одного из секретарей английского посольства в С. -Петербурге; таким способом избежали бы путевых расходов.

Тем временем, должен приехать в Мюнхен. При виде его, вспомнит ли король Баварский, что он опекун своего сына, и что это звание опекуна налагает на него обязанность бодрствовать? Может ли он, по совести, позволить посторонним лицам, до которых международным трактатам нет дела, расточать тот вклад, который эти же трактаты отдали ему на хранение? Ведь, в конце-концов, возможно, что Петербургский двор понимает вопросы достоинства и приличия иначе, чем Греческое Регентство, и поэтому откажется принять генерала Черча. В таком случае, на кого же, как не на неповинную голову короля Оттона, падет весь позор отказа? И справедливо ли, наконец, что гг. регенты, ради сохранения за собой привилегии творить безнаказанно глупости, ставят своего молодого короля в положение «мальчишки для сечения», по старинному французскому вульгарному выражению.*

Конечно, не совсем удобно возбуждать отеческую заботливость во имя трактатов, но, в данном случае, не может быть места колебаниям. Надо, мне кажется, чтобы король Баварский убедился в том, что, если невозможность поступить иначе заставила его отдать внутренние дела Греции в исключительное ведение Регентства, то его обязанность, — как по отношению к самому себе, так и по отношению к своему сыну, — сохранить за собой верховное руководительство в деле политических сношений с иностранными правительствами. И в этом случае, было бы не лишним выказать немного настойчивости с целью добиться от короля Баварского, чтобы он употребил все свое влияние на Регентство, дабы заставить последнее отменить принятую им меру касательно порядка старшинства иностранных представителей при Навплийском дворе. Ибо, каковы бы ни были намерения Императорского Кабинета относительно Греции, он не может оставаться безучастным в вопросе наиполнейшего охранения своего достоинства; таким образом, упомянутая мера почти налагает на него обязанность отозвать своего посланника.

Следовало бы сделать еще одну попытку в греческих делах, успех которой мог бы быть только приятен Императору: именно, просить короля Людвига сжалиться над полным одиночеством, в котором пребывает его сын, и поместить возле него человека, общество которого являлось бы живой традицией европейских обычаев и приличий и служило бы, таким образом, противоядием влиянию салона г-жи фон-Армансперг. Я уже не говорю о том, насколько такое лицо, надлежаще выбранное

Ф. Тютчев.