«Железные дороги – это чудесная вещь»
В стихах великого русского поэта Федора Ивановича Тютчева мы не встретим упоминаний о железной дороге. Совершенно другая картина в его письмах к жене Эрнестине Федоровне.
Первое впечатление Тютчева от встречи с «чугункой» было, как часто случалось тогда, отрицательным и напоминало впечатления современного человека от воскресной поездки в пригородной электричке. 30 августа 1840 года он принял участие в специальном рейсе, организованном баварской железнодорожной компанией в ознаменование первой годовщины открытия сообщения между Мюнхеном и Аугсбургом. Поездка была, очевидно, бесплатной и оттого имела массу негативных сторон, хорошо известных тем, кто когда-либо принимал участие в бесплатных рекламных акциях.
Вот как рассказывал об этом жене Тютчев: «Поистине беспорядок, анархию, глупость, царящие в этом учреждении (железнодорожной компании. – А. В.), трудно себе представить. Очевидно, провидение, хранящее детей и пьяниц, покровительствует и этому предприятию... 4 – 5 тысяч человек в полнейшей тьме, у большой дороги, ожидали поезда с тем, чтобы броситься в него, как только он появится, и вынуждены были брать вагоны приступом... Вопли, толкотня, опасность упасть под колеса, какой-то дьявольский фейерверк, пущенный неизвестно для чьей забавы... все это заставило меня пережить несколько мгновений, когда я искренне порадовался твоему отсутствию. Давка была такая, что маленькая горбунья, которую я тащил на буксире, чуть было не потеряла свой горб».
по расписанию, впечатление его о «чугунке» изменилось. «Надо согласиться, что пар – великий чародей, порою движение так стремительно, так поглощающе, пространство так преодолено, сведено на нет, что трудно не поддаться чувству некоторой гордости. Приехав в Дрезден, я смог в тот же вечер пойти в театр и пошел не столько ради собственного удовольствия, сколько чтобы воздать должное железной дороге» (21 сентября 1841-го). Добавлю, что «стремительное движение» составляло всего 4 мили в час, а преодоленное пространство (от Лейпцига до Дрездена) – 16 миль. Но тогда, как видите, и это казалось чудом.
В 1843 году, вернувшись в Россию, Тютчев прокатился и по единственной в ту пору у нас железной дороге – Царскосельской. 26 августа он писал: «А вчера на большом балу в 7 верстах от города, где мне пришлось остаться до четырех утра, благодаря железной дороге я опять увидел хорошенькую и привлекательную графиню Кутузову, графиню Кутайсову...» Из отрывка этого следует, что первый рейс на Царскосельской дороге был довольно ранним – в 4 часа утра, а вот последний, возможно, отменили, за что поэт и «благодарит» железную дорогу.
Письма Тютчева дают нам редкую возможность узнать, как первое поколение железнодорожных пассажиров относилось к старому виду транспорта – конному. Федор Иванович первую половину жизни странствовал в каретах и дилижансах, но никакой ностальгии по ним не испытывал, хотя и считался либералами врагом прогресса. 22 июля 1847-го: «Железная дорога кончается в Эйзенахе, в 24 милях от Франкфурта. Пришлось сесть в дилижанс – и, Боже мой, какой дилижанс! – и это после железной-то дороги! Это как речь Том-Гаве (косноязычный сослуживец Тютчева по миссии в Турине. – А. В.) после речи Тьера. Мерзкий дилижанс, что и говорить! 24 мили мы ехали целых двадцать часов». Дилижанс, таким образом, передвигался со скоростью 1,2 мили в час. Это меньше скорости пешехода! Немудрено, что движение 4 мили в час казалось поэту стремительным!
Вероятно, поэтому выше в этом же письме он пишет: «Ах, не надо поносить железных дорог! Это чудесная вещь, особенно теперь, когда их сеть всюду связывается и расширяется». Но уже из следующей фразы Тютчева ясно, что не только комфорт привлекал его в «чугунке». «На меня они (железные дороги. – А. В.) особенно благотворно действуют, потому что они успокаивают мое воображение касательно самого моего страшного врага – пространства, ненавистного пространства, которое на обычных дорогах топит и погружает в небытие и тело наше, и душу».
Что же касается собственно удобств, то к ним, как известно, люди привыкают быстро и столь же быстро начинают находить недостатки. Вот и Тютчев собрался было отправить карету жены из Германии в Россию по железной дороге, да быстро понял: грузовые тарифы кусаются! «За карету, как твоя, железная дорога, например, берет полтора прусских экю за немецкую милю, причем владельцу кареты не разрешается помещаться в экипаже, поэтому мы решили оную карету отправить по Рейну до Роттердама, где ее погрузят на грузовое судно; таким образом, ее перевозка по воде обойдется самое большее в сотню флоринов, в то время как везти ее с собой обошлось бы втрое дороже» (17/29 августа 1847-го). Сам же Тютчев намерен преспокойно отправиться железной дорогой: «... я сяду в поезд в 40 милях от Франкфурта, и он повезет меня, не считая небольшого перерыва, вплоть до самой Варшавы». Из Варшавы Тютчев доедет в карете до Петербурга и в Кронштадте получит свою карету, которая приплывет пароходом из Роттердама. Оба маршрута (свой и кареты) непрактичный Федор Иванович без труда рассчитал по немецкому путеводителю, где указывались не только расписание движения поездов, пароходов, почтовых и пассажирских карет, но и цена мест в них, и тарифы на перевозку грузов. А у нас и по сию пору не существует таких сводных путеводителей!
Грязь и беспорядок, увиденные им по нашу сторону границы, не являлись для него поводом, чтобы порицать свою Родину в целом. И это вовсе не пресловутый «слепой патриотизм», который, по мнению одного покойного шестидесятника, есть даже у кошки. Уникальность Тютчева-мыслителя в том, что в нем с ранних лет было заложено глубокое историческое понимание России. Побывав после долгих лет разлуки с Родиной на богослужении в Кремлевском соборе, Тютчев с волнением пишет 26 августа 1843 года: «... в этом русско-византийском мире, где жизнь и обрядность сливаются и который столь древен, что даже сам Рим сравнительно с ним представляется нововведением, во всем этом для тех, у кого есть наитие в подобного рода вещах, открывается величие несравненной поэзии, такое величие, что оно покоряет самую отчаянную враждебность.
Тютчеву довелось увидеть превращение России в великую железнодорожную державу. Всего через десять лет после того, как Федор Иванович восхищался скоростью 4 мили в час на немецких железных дорогах, скорость движения на только что построенной, прямой, как стрела, Николаевской дороге, соединившей Петербург и Москву, была уже примерно 26,5 мили в час, а путь в 400 миль занимал всего 15 часов, то есть не намного меньше, чем сейчас! Тютчев был свидетелем того, как отправлялся первый поезд в Москву. 14 августа 1851 года он писал: «В настоящее время здесь все умы заняты отъездом Двора по железной дороге. 18-го числа императрица приедет на железную дорогу и будет ночевать в своем вагоне; это очень удобный и изящный апартамент о четырех комнатах; поезд уйдет завтра часа в 3 – 4 утра, а в Москве должен быть в тот же день в 6 – 7 вечера. Тут уместнее, чем когда-либо, сказать: доброго пути!»
Андрей ВОРОНЦОВ.