Федор Тютчев: Тютчев в дневнике А. И. Тургенева, 1832

Публикуемые ниже фрагменты из дневников («журналов») Александра Ивановича Тургенева (1784—1845) пополняют весьма скудный фонд документальных материалов, относящихся к заграничному периоду биографии Тютчева. Здесь нет нужды подробно характеризовать весь комплекс тургеневских дневников, охватывающих — с перерывом — более сорока лет (1802—1845): этот уникальный исторический источник давно оценен исследователями¹, как и предсказывал П. А. Вяземский, по словам которого «в фолиантах переписки и журнала» Тургенева «будущий историк нашего времени, от первых годов царствования Александра Павловича до 1845 года, найдет, без сомнения, содержание и краски для политических, литературных и общественных картин прожитого периода»².

С. Н. Дурылин отнюдь не преувеличивал, утверждая, что «ни один русский писатель не мог бы похвалиться таким числом европейских знакомств, как А. И. Тургенев»³; но гораздо более обширным (практически необозримым) был круг тех соотечественников, с которыми Тургенев переписывался, приятельствовал или время от времени встречался в Петербурге и Риме, Париже и Вене. Тютчев до сих пор представлялся достаточно периферийной фигурой в этом кругу (немногочисленные сведения об его контактах с Тургеневым относятся преимущественно к 1840-м годам). Между тем, как явствует из публикуемых записей, взаимоотношения Тургенева и Тютчева, продолжавшиеся более десяти лет, носили весьма нетривиальный характер.

Знакомство состоялось 30 июля 1832 г. — на другой день после прибытия Тургенева в Мюнхен⁴. Любопытно, что русский путешественник, изъездивший едва ли не всю Германию, в столице Баварии оказался впервые. Подобно тому, как Веймар привлекал его возможностью общения с Гёте (с которым он беседовал в 1826 и 1829 гг.⁵), а Бонн — лекциями Б. Нибура и А. -В. Шлегеля, в Мюнхен давно звал Тургенева интерес к личности и философии Шеллинга (24 августа 1825 г., в день личного знакомства с Шеллингом, Тургенев записал в дневник: «Я не ожидал встретить в К<арл>сбаде первую теперь мыслящую голову в Германии»⁶).

Шеллинг был главной знаменитостью среди тех ученых, которые переселились в Мюнхен по приглашению короля Людвига I⁷, занявшего баварский престол в 1825 г. и вознамерившегося превратить свою столицу в «новые Афины» — средоточие наук и художеств. Нового баварского короля воспитали идеалы романтической эпохи: питомец Геттингенского университета (он учился одновременно с Александром Тургеневым и А. С. Кайсаровым), Людвиг продолжил образование в Италии, где сблизился с немецкими художниками «назарейской» группы. Вождя этой группы Людвиг одним из первых принял под свое монаршее покровительство, и вскоре соседство Петера Корнелиуса и Шеллинга как бы демонстрировало основательность культурных претензий баварского короля. «Царь-художник и царь-поэт, — писал проезжавший в 1834 г. через Мюнхен Вяземский, — <...> много занимается украшением города и обогащением его памятниками искусств древности и германской старины <...> Теперь город несколько похож на залу, в которой много богатой мебели и разных драгоценных вещей, кое-как и пока расставленных <...> Мюнхен может быть признан приготовительным курсом к Риму»⁸. (Ср. в письме Тургенева И. С. Аржевитинову от 27 апреля 1834 г.: «Мюнхен и для искусств — вторая Флоренция. Король настроил зданий для них, достойных Рима; собрал в них все, что накупил в течение жизни в Италии и здесь <...> Город отстраивается и увеличивается во все стороны: везде площади⁹; я бы назвал его площадным, если бы Миних теперь не был Афинами Германии»¹⁰«общественную жизнь мюнхенцев», у которых «в бо́льшем почете <...> немецкий Михель, нежели сын Латоны»^1*; Мюнхен украшают «великолепные сокровища искусства, старого и нового, в роскошных дворцах богатые библиотеки, наполненные книгами по всем отраслям знания <...> — а рядом реставрированные монахи завладевают вновь учрежденными монастырями, из которых ничего иного выйти не может, кроме мрака»¹¹. Король был ревностным католиком: Тургеневу, прежде не заезжавшему на территорию Баварии, сразу бросились в глаза «статуи святых», воздвигнутые «по дороге» в Мюнхен (ед. хр. 11, л. 76).

30 июля 1832 г. Тургенев отправился в университет на лекцию Шеллинга, который в летнем семестре читал курс «Философия откровения». «Слушал Шеллинга, — отметил Тургенев в дневнике, — и жалел, что подле меня не было Чаадаева¹²! Какое бы наслаждение доставил ему сей гений-христианин, возвратившийся на путь истины и теперь проповедующий Христа в высшей философии <...> Шеллинг узнал меня, подошел и сказал, что у многих обо мне справлялся, что писал ко мне с кем-то о чем-то; но я письма не получал. Звал меня к себе <...> Он, кроме двух или трех статей, ничего не писал с Карлсбада; занят слишком делами; поседел, но почти не состарился...» (ед. хр. 11, л. 78, 79). Немецкий философ, выказывавший в те годы симпатию к России и предрекавший ей «высокое назначение»¹³, вообще приветливо встречал русских гостей (П. В. Киреевский, явившийся к нему без всяких рекомендаций, был даже несколько обескуражен предупредительным приемом «здешнего Папы»¹⁴), но из всех русских посетителей Шеллинга только Тургенев стал его близким другом. «Такого человека, как вы, у меня здесь нет» — это признание философа, сделанное 31 июля 1832 г., когда он советовал Тургеневу задержаться в Мюнхене (ед. хр. 11, л. 84 об.; ср. ниже запись от 25 апреля 1834 г.), вполне соответствует доверительному тону их переписки¹⁵ и подтверждается строками из последнего известного нам письма Шеллинга Тургеневу (3 августа 1841 г.): «Нет слов, чтобы передать, как часто мне вас не хватало. Чем старше становишься, чем больше жизненный опыт и раздумья учат тебя, тем труднее найти человека, вместе с которым хотелось бы жить, а мы с вами в глубине души, в самом сокровенном, чувствуем одинаково»¹⁶.

В тот же день, 30 июля 1832 г., Тургенев прослушал две лекции (по зоологии и антропологии) профессора Г. Г. Шуберта, с которым успел в тот же день познакомиться в книжной лавке Котта («Я к нему с комплиментами — и скоро речь от одного предмета перешла к другому» — ед. хр. 11, л. 84)¹⁷. 1 августа русский путешественник побывал в гостях у Шуберта, где завязал отношения с И. Рингсайсом, профессором медицины, обладавшим обширными научными познаниями; тесные дружеские контакты с обоими этими учеными Тургенев возобновил в апреле 1834 г.

Третьим профессором, на лекции которого присутствовал Тургенев 30 июля, был И. Гёррес, читавший всеобщую историю. В те годы он трактовал свой предмет с ортодоксально католических позиций и к тому же страдал дефектами речи, однако его лекции имели успех в очень пестрой мюнхенской аудитории. В. П. Титов, посетивший мюнхенский университет в середине 1830-х годов, выразительно обрисовал манеры ведущих профессоров: «Преподавание Шеллинга отличается ясностию и резкостию почти французскою. Гёррес, напротив, читая или, лучше сказать, скандуя свои лекции, похож на пифию, качающуюся на своем треножнике и оживленную не духом, а каким-то чадом истины. Отличительная черта его — воображение сильное и неправильное. Большие мысли часто мелькают, но, как герои Оссиановы, в тумане, и невесть куда бредут и откуда»¹⁸. Впоследствии Тургенев познакомился с Гёрресом; в письме к брату Николаю Ивановичу от 16 апреля 1834 г. он охарактеризовал его как «совершенного паписта», но очень значительную личность (ед. хр. 313, л. 74 об.).

Все это — мюнхенская ученая элита¹⁹, формировавшая «духовную жизнь вечереющей ущербной романтики»²⁰, и держалась она если не совсем особняком, то все же на достаточной дистанции от прочей публики. На приватных профессорских вечерах, куда в августе 1832 г. и апреле 1834 г. приглашали Тургенева, практически не было сторонних лиц, и, в частности, никого из своих соотечественников он не встречал в этих домах.

— факт не удивительный, а, скорее, показательный. Дело в том, что материалы дневника Тургенева, согласуясь с воспоминаниями весьма осведомленного И. С. Гагарина, а также с контекстом тютчевских писем, описывающих его времяпровождение в Мюнхене²¹, заставляют скорректировать традиционное представление о Тютчеве как о друге Шеллинга и «непременном члене всех светских и несветских сборищ, где предъявлялся спрос на ум, образованность и талант».²² Известно, что эрудит и блестящий собеседник, Тютчев поначалу произвел яркое впечатление на мюнхенских профессоров (университет был переведен в баварскую столицу из Ландесгута в мае 1826 г., на следующий год переехал сюда Шеллинг), однако этому успеху до известной степени способствовал эффект неожиданности. В. П. Титов, через несколько лет обласканный в мюнхенском ученом мире, со знанием дела констатировал: «...мне у них пособили частию рекомендации, частию мое германское красноречие и дипломатическое звание: ибо на дипломата, который мешается судить о предметах отвлеченных, смотрят почти с таким же любопытством, как на японца, который бы принялся брать уроки вальса или французской кадрили»²³.

Напомним в этой связи, что все известные нам — более чем лестные — отзывы Шеллинга о Тютчеве относятся лишь к 1829 г.²⁴, т. е. к ранней стадии их взаимоотношений. Несомненно, что в последующие годы эти отношения изменились Встречаясь на прогулках, Шеллинг и Тютчев по-прежнему обсуждают широкий круг историко-философских тем (ср. запись от 11 апреля 1834 г.), но показательно, что ни в одной из многочисленных бесед с Тургеневым за все время его пребывания в Мюнхене философ даже не упоминает имя секретаря российской миссии. Возможно, что в 1830-е годы все сильнее давали себя знать разногласия в вопросе о пределах и компетенции философской науки, о которых позднее рассказывал К. Пфеффель²⁵, но здесь могли сыграть свою роль и другие обстоятельства, нам не известные (отметим также, что в записях Тургенева о его беседах с другими мюнхенскими профессорами также отсутствуют какие-либо высказывания их о Тютчеве).

С обсуждения лекции Шеллинга начался первый продолжительный разговор Тютчева и Тургенева (см. запись от 31 июля 1832 г.). По всей вероятности, собеседники не испытывали затруднений в выборе других тем, поскольку у них было немало общих знакомых. Прежде всего это Жуковский, которому Тургенев сообщил 3 августа 1832 г.: «Здесь Тютчев, одним из секретарей, и очень неглуп и с европейской образованностью, я два вечера провел у него. Он женат на вдове Петерсона...» (ед. хр. 4714а, л. 46). Назовем также А. И. Остермана-Толстого²⁶, И. И. Козлова, Д. Ф. Фикельмон и других знакомцев Тургенева — с ними (как, возможно, и с П. А. Вяземским) Тютчев завязал отношения летом 1830 г., во время своего отпуска²⁷ Речь должна была зайти и о давнем приятеле Тютчева А. Н. Муравьеве, чью книгу, привезенную Тургеневым, он взял в те же дни для прочтения (см. запись от 12 августа 1832 г. и прим. 8). Разговор мог коснуться и Пушкина: в конце июля 1832 г. во Франкфурте Тургенев познакомился с анонимной книгой А. Штейнмана «Письма из Берлина» («Briefe aus Berlin». Berlin, 1832), содержавшей полемический ответ автору стихотворения «Клеветникам России»; автором этой книги он счел Г. Гейне (ед. хр. 11, л. 71; ед. хр. 4714а, л. 46 об.).

Во время бесед с Тютчевым Тургенев, по-видимому, рассказывал о положении дел в России, а Тютчев — о тех членах мюнхенского кружка, с которыми его собеседник встретился в доме русского посланника, — о старшем секретаре миссии А. С. Крюденере, о его жене Амалии, известной красавице, с чьим именем семенное предание связывает самое сильное увлечение молодого Тютчева²⁸, и о многих других.

Весной 1834 г. Тургенев снова приехал в Мюнхен. 28 марта, на следующий день после приезда, он нанес визит Тютчевым. Судя по всему, в это время приемы здесь не устраивались (12 апреля у супругов родилась вторая дочь — Дарья; факт, не отмеченный в дневнике Тургенева). Тогдашний облик тютчевских вечеров восстанавливается из письма Вяземского, проезжавшего через Мюнхен в конце октября 1834 г.: «Вечером бываю у Тютчева, который женат на здешней вдовушке. У них собираются члены дипломатического корпуса и кое-кто из местных жителей. Чайник и две восковые свечи на столе и приятный разговор: вот стихии их маленького салона»²⁹. Круг же светских знакомств Тургенева теперь заметно расширился. В его дневнике постоянно встречаются имена родственников короля, местных и приезжих аристократов, иностранных дипломатов. 30 марта 1834 г. русский путешественник впервые увидел дочь Х. -Г. Пфеффеля, баварского посланника в Париже, — Эрнестину Дёрнберг (вдову барона Фридриха Дёрнберга), встреча с которой стала главным событием в этот период его жизни. В дополнение к публикуемым дневниковым записям, посвященным короткому роману Тургенева с будущей второй женой Тютчева, приведем отрывки из его неизданных писем брату и ближайшим друзьям. 26 апреля 1834 г. он писал Н. И. Тургеневу в Париж, куда в это время намеревалась ехать Э. Дёрнберг: «Признаюсь, что она очень зашибла сердце, но она не по мне, и мы, кажется, в жизни уже не сойдемся. Если случайно что услышишь о ней, то уведомь: она светская женщина и будет в большом кругу...» (ед. хр. 313, л. 80 об). Из письма ему же от 30 апреля: «Ты прав, что меня здесь, как и везде, охотно принимали, и я возвратился бы сюда охотно месяца на два; но уже не для вдовушки: после одного весьма дружеского свидания она вдруг ко мне переменилась, не говорит, не отвечает мне и завтра же уезжает в Париж. Я несколько и рад, что развязался, ибо, признаюсь, начинал очень к ней привязываться <...> Я достал литографию ее прекрасного портрета и везу с собою³⁰. Ты, может быть, и встретишь оригинал» (там же, л. 82). Разлука с мюнхенской знакомой, однако, заставила Тургенева иначе взглянуть на их отношения, о чем свидетельствует письмо Жуковскому и Вяземскому от 24 июня 1834 г., написанное уже из Москвы: «Скажу вам наконец на ухо: и мне наскучила жизнь одинокая. В последнее пребывание в Германии я едва не остался в ней по сериозному делу; но она Уехал в тот же день, как и она, сюда. Мое намерение не переменилось. Я должен возвратиться для нее в Германию, если она возвратится, или ехать в Париж, если она долго там пробудет. И сердце, и честь мне одно предписывают. Надеюсь на вашу дружбу: она не откроет моей сердечной тайны, разве там, где сие будет необходимо для моей пользы, для моей чести. Кому до́лжно, скажите; другим — ни слова» (ед. хр. 4714-б, л. 36—36 об.). Этим планам не суждено было осуществиться.

В Мюнхене Тургенев не скрывал свой повышенный интерес к «вдовушке». Несколько раз он заговаривал о ней и с Тютчевым, роман которого с Э. Дёрнберг не являлся для него тайной (см. запись от 19 апреля 1834 г.). Неизвестно, сколь продолжительные отношения связывали Тютчева и «вдовушку» к моменту приезда Тургенева (их знакомство состоялось, по-видимому, в феврале 1833 г.³¹, но одно несомненно: отношения эти носили далеко не идиллический характер. 30 апреля 1834 г. Тургенев записал: «он <Тютчев> имеет о ней понятие, кажется, справедливое, — но сам любит ее» (ср. собственное суждение автора дневника, записанное 12 апреля: «гр<афиня> д’Арко <...> — это мадонна Рафаэля, вдовушка — мадонна Мефистофеля»).

Сердечная смута, в которой пребывал Тургенев, не притупляла, но, скорее, даже обостряла вкус к ежедневным, привычным его занятиям — созерцанию природной и рукотворной красоты, интеллектуальным собеседованиям и, наконец, светской болтовне обо всем на свете. Как и в 1832 г., он наслаждается обществом Шеллинга; сообщив брату 14 апреля о своих «почти ежедневных» прогулках с немецким философом в Королевском саду, Тургенев прибавляет, что «иногда» к ним присоединяются «Тютчев и кое-кто из кампании» (ед. хр. 313, л. 70 об.). Столь же неутомимо, как и раньше, Тургенев регистрирует свои впечатления; оттого его дневник — единственный в своем роде источник, воссоздающий детали и атмосферу той жизни, которой жил в Мюнхене Тютчев. Практически со всеми лицами, упоминаемыми в публикуемых фрагментах дневника, Тютчев был связан личными отношениями, и почти все эпизоды, здесь отмеченные, были ему хорошо известны.

Тургенев далеко не всегда раскрывает содержание бесед, в которых принимал участие Тютчев (ср. характерную в этом отношении фразу из письма к Н. И. Тургеневу от 30 апреля 1834 г.: «Вчера у графини Кильмансег мы около часа спорили с Тютчевым, графиней Гих etc.» — ед. хр. 313, л. 82 об.), но даже эти краткие записи очерчивают весьма широкий круг обсуждавшихся проблем: философия Гегеля и труды Кузена, Россия и «отношения» с ней Тургенева, аристократия и деспотизм, католицизм и Реформация (см. образец тютчевского острословия на этот счет, приведенный в записи от 25 апреля). Бросается в глаза отсутствие собственно литературной тематики, но это легко объясняется тем, что Тютчев никогда не был склонен распространяться о подобной материи, а Тургенев, по всей вероятности, и не подозревал в нем поэта. Знаменательно, что тургеневские записи не зафиксировали ни одного более или менее развернутого высказывания Тютчева, которое с определенностью характеризовало бы его политические взгляды или религиозные убеждения. Он иронизирует, отпускает «mots», играет историческими параллелями, и только по этим косвенным репликам можно восстановить его глубоко, по-видимому, скептическое отношение к большинству существовавших политических и церковных институтов, а также к самым разным философским доктринам.

Чуть более месяца продолжался второй визит Тургенева в Мюнхен, за время которого он достаточно сблизился с Тютчевым. Новая их встреча (она произошла в Вене в феврале 1835 г.) была дружеской и ознаменовалась откровенной беседой о судьбе Э. Дёрнберг (см. запись от 27 февраля); в этот сюжет Тургенев не посвятил даже Жуковского, которому писал в тот же день — всего лишь о том, что ему «не удалось заехать в Миних и освежить ум соприкосновением морально-интеллектуальным с ним <Шеллингом> и с Шубертом <...> От Шеллинга привез мне весть умный Тютчев» (ед. хр. 4714, л. 203—204).

В декабре 1836 г. имя Тютчева снова возникает в дневнике Тургенева, получившего известие о серьезных перипетиях в жизни своих мюнхенских знакомых. У нас нет оснований сомневаться в достоверности того факта, о котором Тургенев узнал 17 декабря, и возможно, он некоторым образом связан с мотивами покушения на самоубийство Эл. Ф. Тютчевой, относящегося к весне 1836 г.³²

В конце мая 1837 г. Тютчевы, давно мечтавшие вырваться из Мюнхена, прибыли в Петербург (где Тургенев находился до конца июня). В это время они часто встречались. Эл. Ф. Тютчева, как будто не склонная посвящать посторонних в семейные невзгоды, откровенно жалуется Тургеневу на свое положение (см. запись от 15 июня; эта и подобные записи предельно лапидарны, и важные пункты разговора пока не поддаются расшифровке). С известной осторожностью можно предположить, что Тургенев спрашивал Тютчева и об их общей мюнхенской знакомой. Отметим любопытное обстоятельство: к этому времени Тургенев уже знал о публикации стихов Тютчева в пушкинском «Современнике» за 1836 г., равно как и о том, что его стихи первоначально предполагалось напечатать и в пятом, «посмертном» томе «Современника»³³.

Тем не менее в дневниках нет ни одного упоминания или намека на эту сферу деятельности Тютчева.

Пройдет еще пять лет, прежде чем судьба опять сведет старых знакомых. За это время Тютчев похоронил первую жену, стал мужем Э. Дёрнберг, и надо полагать, что при встрече с Тургеневым летом 1842 г. в Киссингене он не занимал собеседника подробностями своей семейной жизни. Зато, как встарь, они увлекались беседами о политике, о событиях недавнего прошлого (Тютчев стал одним из первых читателей записок Н. И. Тургенева); «с Тютчевым много болтаю», — извещал Тургенев Жуковского 28 июня 1842 г. (ед. хр. 4714г, л. 50 об.). Через полгода, в письме родителям из Мюнхена от 30 декабря, Тютчев между прочим интересовался: «В Москве ли еще Тургенев? Кланяйтесь ему от меня, пожалуйста, когда вы его встретите...»³⁴. Впрочем, даже Тютчев, хорошо знавший способность Тургенева оказаться на любом европейском перекрестке, был удивлен, встретив его в июне 1843 г. в Варшаве. После свидания с «неизбежным Тургеневым» Тютчев иронизирует в письме к жене от 23 июня: «Что за человек! или, вернее, что за почтовая лошадь! Чтобы скрыться от него, пришлось бы, пожалуй, уехать по меньшей мере в Китай...»³⁵.

Казалось, взаимоотношения этих людей приобретают все более рутинный характер: обязательность необязательных встреч, давно изведанные радости острой беседы... Однако заключительный этап их отношений был отмечен довольно острой коллизией.

19 мая 1844 г. Тургенев писал из парижского предместья Шанрозе Жуковскому: «Достань письмо, брошюру Тютчева без имени, к Кольбу, редактору аугсб<ургской> газеты³⁶, в ответ на статью его о России. Очень умно и хорошо писана. Я читал, но здесь нет <...> Только одно слово Кюстин, но вообще нападает на немцев, кои бранят Россию <...> Жаль только, что Тютчев уподобил Кюстина солнцу³⁷. Тютчев доказывает, что союз Германии с Россией был и будет всегда благотворен для первой и что войска наши всегда готовы на ее защиту» (ед. хр. 4714, л. 381; «Письмо д-ру Кольбу...» — второй публицистический опыт Тютчева, и на основании письма Тургенева можно уточнить время выхода в свет этой брошюры: она появилась не позже середины мая 1844 г.³⁸). На следующий день, 20 мая, Тургенев получил от Тютчева письмо, написанное из Парижа³⁹, где они и встретились через две недели (8 июня, приняв приглашение Тютчева, Тургенев пришел к нему в гости; так спустя десять лет после мюнхенского прощания он увиделся с Эрнестиной Дёрнберг — теперь уже Эрнестиной Тютчевой). Это была последняя встреча Тютчева с Тургеневым — больше свидеться им уже не довелось.

Судя по лаконичным записям в дневнике Тургенева, во время парижской встречи он не заговаривал с Тютчевым о его брошюре. Однако в это трудно поверить. «Письмо д-ру Кольбу...» продолжало занимать его внимание. 6 июля 1844 г. он писал Вяземскому из Киссингена: «Жаль, что нет здесь брошюры Тютчева <...> Мы с ним виделись в Париже. Умен и сведущ, и с пером»⁴⁰. 28 октября Тургенев извещал Вяземского: «Напишу после, когда оправлюсь от теперешней хандры-недуга, замечания на книжку Тютчева. Будет ли он продолжать вразумлять Европу на счет наш? Ему стоит только писать согласнее с его европейским образом мысли — и тогда он ближе будет к цели, которую себе предполагает»⁴¹.

Осенью 1845 г., уже по возвращении Тургенева в Россию, до него дошло известие, что Тютчев сочинил для государя докладную записку и получил за это крупное вознаграждение. 15 сентября 1845 г. Тургенев писал об этом (из Москвы) Вяземскому (в Петербург) в полной уверенности, что тот уже в курсе дела: «Скажи Тютчеву, чтобы он скорее возвращался на свежий воздух, да хоть в Турин. Понимаю его по несчастию, но извинить не могу: „Не о хлебе едином жив будет человек“. Грустно, очень грустно! Право, сердцем, а не умом. Пожалуйста, пойми, а не вини меня»⁴². Вяземский откликнулся недоуменным письмом: «Что ты там городишь вздор о Тютчеве? — писал он Тургеневу 29 сентября. — Что ты в нем понимаешь, но чего извинить не можешь, и зачем посылаешь его хоть в Турин? Все это кюстиновщина. Во-первых, нечего в нем извинять, потому что он пока служит из чести ⁴³ <...> Да и вообще, как тебе, умному человеку, не чувствовать, что именно в России, а не в Турине и даже не в Париже, для ума есть более простора и дела. Здесь каждый ум, каждая мысль имеют свое значение, как на почве более девственной и производительной»⁴⁴. 6 октября, сразу по получении этого письма, Тургенев кратко пояснил Вяземскому свою мысль: «А Т<ютче>в нехорошо делает, что пишет такие записки: в Москве — это смешная хомяковщина, а в аугсбургской газете она обращается в политические затеи, коих невежественная Европа все еще боится, и оттого — лишние войска у ней и у нас»⁴⁵. Через день, 8 октября, он высказался гораздо более развернуто: «Ты совсем не на то мне отвечаешь, за что я досадую на Т<ютчев>а. Он написал статью для государя (об общей политике) — грезы неосновательные и противные прежним его убеждениям — за полтора года, а эти грезы, переводятся в угрозы Европе <...> Ваше равнодушие к мнениям, от коих если не зарождаются, то умножаются рекрутские наборы, для меня <...> еще противнее, еще преступнее особливо в Т<ютчев>е, который мог быть полезен России только просвещенным умом своим, а не проектами восточными и, следовательно, антихристианскими. Скажи ему это, пожав потом за меня руку. И для него нехорошо, ибо здесь ближние его, между нами, сказали мне самому, что он за это получил 6000 рублей в год Wartgeld^2*»⁴⁶. В очередном своем письме Вяземский снова признавался в неведении: «Право, не знаю, о какой записке Тютчева ты говоришь, — писал он 13 октября. — Но во всяком случае не за то дали ему 6000 рублей, которых между прочим ему не давали. Покажу ему твое письмо. Могу тебя уверить, что он очень здраво, светло и независимо судит о европейской политике и о нашей. Во всяком случае, отчего восточные проекты должны неминуемо быть антиевропейскими, т. е. принимая слово Европа в смысле цивилизации»⁴⁷.

Нетрудно заметить, что Вяземский здесь не то, чтобы оспорил, — скорее, не подтвердил существование докладной записки Тютчева, адресованной императору. В политических мнениях он в ту пору вполне солидаризировался с Тютчевым (а с Тургеневым уже расходился), и, возможно, у него были веские резоны не открывать чужие секреты — по крайней мере до личного свидания со старинным другом. Но оно так и не состоялось: 4 декабря 1845 г. Тургенев скончался.

«записки» не рассматривался⁴⁸. Выскажем, однако, предположение, что Тургенев, если и не читал сам этот документ, то знал о его содержании из верного источника: в противном случае он вряд ли позволил бы себе столь резкие инвективы в адрес Тютчева. В этой связи обращает на себя внимание впервые публикуемая в настоящей книге запись в дневнике М. П. Погодина от 25 июня 1845 г.: «Тютчев привез свой мемуар»⁴⁹. Очень сомнительно, чтобы Тютчев привез Погодину «Письмо д-ру Кольбу...», опубликованное более чем за год до этого, поскольку же никаких других его работ в печати с тех пор не появлялось, естественно предположить, что речь идет о каком-то неопубликованном сочинении. Зная особенности характера Тютчева, очень трудно представить себе ситуацию, при которой он в одно и то же время — летом 1845 г. — закончил работу сразу над двумя статьями. Следовательно, у нас есть основания отождествить его «записку», поданную императору, и «мемуар», прочтенный Погодиным 25 июня 1845 г.

Возможно, что именно Погодин пересказал Тургеневу суть этого «мемуара» (они увиделись почти немедленно по приезде последнего в Москву⁵⁰«прежними убеждениями» автора «записки» и его новыми политическими «грезами», в ней изложенными (в частности, с «восточными проектами»), то это легко объяснимо: Тютчев — салонный говорун и Тютчев — политический писатель отнюдь не совпадали в суждениях и оценках. Вспомним хотя бы, как разнятся высказывания о книге Кюстина в беседе Тютчева с Варнгагеном фон Энзе (осень 1843 г.)⁵¹ и в его «Письме д-ру Кольбу...» (1844).

Будучи лишь отчасти посвящен в закулисную сторону деятельности Тютчева, Тургенев провел резкую грань между частным лицом, выступающим в печати с изложением своих взглядов, и добровольным советником правительства, пекущимся о его выгодах. Как мы знаем, именно в первой половине 1840-х годов Тютчев начал совмещать обе эти ипостаси — и получил предсмертное предостережение Тургенева.

Фрагменты из дневников Тургенева (1832, 1834, 1835, 1842, 1843, 1844) публикуются впервые по автографам: ИРЛИ, ф. 309, ед. хр. 11, 12, 300, 311, 319, 320. Фрагменты из дневника за 1836 г., напечатанные в пушкиноведческой монографии П. Е. Щеголева⁵² ⁵³, также воспроизводятся по автографам: ИРЛИ, ф. 309, ед. хр. 316.

¹ Студенческие дневники Тургенева за 1802—1804 гг. см.: , вып. 2. Фрагменты из дневников позднейших лет публиковались в работах ряда исследователей, например: А. Н. Веселовский. В. А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». Пг., 1918; П. Е. Щеголев— Л., 1928, с. 275—300; В. В. Пугачев. Из истории русской общественно-политической мысли начала XIX века. А. И. Тургенев до 1812 года. — «Уч. зап. Горьковского гос. ун-та». Серия историко-филологическая, вып. 57, 1962, с. 28—90; Он же. А. И. Тургенев в 1825—1826 годах. — Там же, вып. 58, 1963, с. 456—476; М. И. . Н. В. Гоголь в дневниках А. И. Тургенева. — РЛ, 1963, № 2, с. 138—143; Он же. Пушкин в дневниках А. И. Тургенева 1831—1834 гг. — РЛ 1, с. 125—134; Он же. От арзамасского братства к пушкинскому кругу писателей. Л., 1977. Единственный опыт публикации связного текста дневников за определенный период предпринят М. Гиллельсоном в кн.: Хроника русского.

² П. А. . <А. И. Тургенев>. — В кн.: П. А. Вяземский. Эстетика и литературная критика. М., 1984, с. 339.

³ С. . Русские писатели у Гёте в Веймаре. — ЛН, т. 4—6, с. 288.

⁴ Характер публикуемых ниже записей от 30 и 31 июля 1832 г. не оставляет сомнений в том, что Тютчев и Тургенев ранее никогда не встречались. Отметим, что Тютчев, о встрече с которым в Карлсбаде упомянуто в дневнике Тургенева 7 сентября 1825 г. (Хроника русского тогда в Карлсбаде (С. Г. Исаков. Новые материалы о жизни и творчестве Н. Н. Языкова дерптского периода. — «Уч. зап. Тартуского гос. университета», вып. 139, 1963, с. 404).

⁵ Хроника русского, с. 113—118, 210—212, 427; С. . Указ. ст., с. 287—323; К. В. Пигарев. Из архива Гёте. — «Изв. АН СССР. Отд. лит-ры и языка», 1957, т. XVI, вып. 2, с. 169—171.

⁷ К. Фишер. Шеллинг, его жизнь, сочинения и учение. СПб., 1905, с. 198—228; А. Гулыга. Шеллинг. М., 1984, с. 231—234.

⁸ <8 ноября> 1834 г. (Kauchtschischwili, p. 277—278). Вяземский имеет в виду поэтические опыты Людвига, получившие, в частности, одобрение Гёте (И. -М. Эккерман. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. М., 1981, с. 316). Послание Людвига «Российскому императору» (1828) было переведено Тютчевым в 1829 г. (ЛН—21, с. 179—181; Лирика, т. II, с. 78).

⁹ Н. И. Греч, посетивший столицу Баварии в 1837 г., отмечал: «Наслаждению изящным в Мюнхене способствует то обстоятельство, что город невелик, что произведения искусств не рассеяны в нем отдельными точками, как в столицах огромных, а возникают одно подле другого и вскоре сольются в прекрасное целое» (Н. Греч. Путевые письма из Англии, Германии и Франции, ч. 3. СПб., 1839, с. 45).

¹⁰ — с указанием только единицы хранения и цитируемого листа.

¹¹ Статья в лейпцигской газете «Blätter für litterarische Unterhaltung» (1827, № 54). — Цит. по ст.: Ю. Н. Тынянов. Тютчев и Гейне. — В кн.: Ю. Н. Тынянов«Путевых картинах» (Г. Гейне. Собр. соч. в 10 томах, т. 4. Л., 1957, с. 163 и след.). Ср. в письме П. В. Киреевского С. П. Шевыреву от 21 февраля/5 марта 1830 г. из Мюнхена: «Искусствами занимаются много, но, может быть, если бы все силы короля не были обращены в эту сторону, давно бы немецкая флегма потопила последнее бледное чувство прекрасного в кружке баварского пива» («Голос минувшего», 1914, № 7, с. 216).

¹² П. Я. Чаадаев также познакомился с Шеллингом в августе 1825 г. в Карлсбаде; Шеллинг в 1833 г. говорил о нем И. С. Гагарину «как о человеке наиболее замечательном из всех людей, которых он знал» («Oeuvres choisies de Pierre Tchaadaeff». Paris — Leipzig, 1862, p. 1—2). В дальнейшем, никогда не встречаясь, Шеллинг и Чаадаев изредка переписывались (П. Я. Чаадаев. Соч. и письма, т. 1—2. М., 1913—1914, по указателю; , вып. 6, с. 346—350; новейшую сводку данных см. в ст.: В. И. Сахаров. О бытовании шеллингианских идей в русской литературе. — В кн.: «Контекст. 1977». М., 1978, с. 217).

¹³ П. В. . О Шеллинге. — «Московский вестник», 1830, № 1, с. 115; см. также: Н. А. Мельгунов. Шеллинг. Из путевых записок. — «Отечественные записки», 1839, № 5, с. 126 (здесь описана встреча, состоявшаяся осенью 1836 г.). Аналогичное высказывание прозвучало и в беседе Шеллинга с В. Ф. Одоевским 26 нюни 1842 г. (см. в наст. кн.: А. Л. Осповат

¹⁴ Письмо П. В. Киреевского С. П. Шевыреву 21 февраля/5 марта 1830 г. — «Голос минувшего», 1914, № 7, с. 218. Ср. в письмах П. В. Киреевского И. В. Киреевскому 7/19 октября 1829 г. и матери 3/15 января и 23 августа/3 сентября 1830 г. — РА, 1905, кн. II, № 5, с. 124—125, 128—142.

¹⁵ Архив Тургеневых, вып. 6, с. 347—350 (там же см. о совместном пребывании супругов Шеллинг и Тургенева в Венеции в сентябре 1832 г. — с. 111, 114, 116). 2 августа 1832 г. Тургенев сообщил брату: «Здесь был на лекции у Шеллинга, и он в тот же день у меня, а вчера более двух часов гулял со мною. Его лекция была бы для Чаадаева весьма любопытна: die Philosophie der Offenbarung^3* der so wie Sie mich verstehen konnten^4*, — два раза сказал он мне» (ед. хр. 350, л. 142). См. также: К. М. Азадовский, А. Л. Осповат— «Вопросы философии», 1988, № 7.

¹⁶ Цит. по кн.: А. Гулыга. Шеллинг, с. 272. Ср. запись в дневнике Тургенева (2 августа 1845 г.) об их последней встрече: «К Шеллингу: встретил на лестнице: обнялся — обрадовался» (ед. хр. 300, л. 44 об.).

¹⁷ Готтхилф Генрих (1780—1860) — известный естествоиспытатель и философ; с 1827 г. профессор Мюнхенского университета, автор капитальных трудов: «История души» и «Символика сна». О реминисценциях из «Истории души» в лирике Тютчева см.: D. Čyževski. Tjutčev und die deutsche Romantik. — «Zeitschrift für die slawische Philologie», 1927. Bd. IV, Hf. 3/4, S. 308, 314—315, 318. 2 августа 1832 г. Тургенев, рассказав о дружеской встрече с Шеллингом (см. прим. 15), добавляет: «Другой полюбивший меня проф<ессор> Шуберт, натуралист-философ, и с удивительным добродушием. Я бываю у него на лекции и сегодня пью чай у него» (ед. хр. 350, л. 142). Сохранилось письмо Шуберта Тургеневу от 29 апреля 1834 г. (ЦГАЛИ, ф. 501, оп. 1, ед. хр. 222). Переводы из Шуберта, а также из упоминающихся ниже Й. Герреса и Ф. Баадера см. в кн.: «Эстетика немецких романтиков». Изд. подготовил А. В. Михайлов

¹⁸ Письмо В. П. Титова В. Ф. Одоевскому от 16 марта 1836 г. — Цит. по кн.: «Писатель и жизнь». М., 1978, с. 175 (публикация В. И. Сахарова); отрывки из этого письма напечатаны по другому автографу в кн.: П. Н. Сакулин—338. Йозеф Гёррес (1776—1848) — немецкий историк и католический публицист, профессор истории в Мюнхенском университете. 2 августа 1832 г. Тургенев писал брату: «... слышал и Гёрреса, отступника от либерализма. Что за фигура? Представь себе цареградского ярыжника, рыжего и небритого, и с глазами, поводящими с подозрением на всех: это Гёррес, импровизирующий какую-то мифологическую лекцию» (ед. хр. 350, л. 142). Ср. отзыв П. В. Киреевского о Гёрресе: «Нужна некоторая привычка <...> чтобы не терять значения слов за мысленным переводом его воя в звуки христианские. Но привыкнув несколько, забываешь его голос; он имеет большой дар импровизации и выражения, и язык даже поэтический» (письмо С. П. Шевыреву 21 февраля/5 марта 1830 г. — «Голос минувшего», 1914, № 7, с. 219). О Гёрресе см.: Ал. В. . Йозеф Гёррес. Эстетические и литературно-критические опыты романтического мыслителя. — В кн.: «Контекст. 1985». М., 1986, с. 147—175.

¹⁹ Очень заметной фигурой среди мюнхенских профессоров был Бенедикт Франц Баадер (1765—1841), натурфилософ и поклонник Я. Бёме. Убежденный мистик, он пользовался репутацией сомнительного ученого и даже «шарлатана» (ед. хр. 11, л. 107), хотя после разговора с Рингсайсом о Баадере Тургенев записал, что «Гегель, Шеллинг, Рингсэйзен <так!> почитают его как глубочайшего мыслителя» (там же, л. 108); ср. позднейший отзыв Шеллинга в передаче В. Ф. Одоевского: «Этот человек был в противоречии с самим собою; он имел несколько оригинальных мыслей и был интересен на первые две-три встречи, а потом повторял все одно и то же; между тем его общественная жизнь мало согласовалась с его учением...» — «В. Ф. Одоевский. Беседа с Шеллингом» (публикация М. И. Медового. — «Писатель и жизнь», с. 176; см. также: П. Н. Сакулин. Указ. соч., с. 386). Тургенев, познакомившийся с Баадером в августе 1832 г., уже не искал с ним встречи в апреле 1834 г. (на соответствующих страницах дневника это имя не встречается). Однако именно в это время личность и взгляды Баадера привлекали пристальное внимание некоторых московских литераторов и философов (см. в наст. кн.: А. Л. . Тютчев и статья Н. А. Мельгунова о Шеллинге, прим. 13).

²¹ «Тютчев в Мюнхене. (Из переписки И. С. Гагарина с А. Н. Бахметевой и И. С. Аксаковым)»; наст. том, кн. I, с. 502—516.

²⁴ Письма П. В. Киреевского И. В. Киреевскому от 12/24 сентября и 7/19 октября 1829 г., а также к родным в Москву от октября 1829 г. — РА 5, с. 121 и 125; «Московский вестник», 1830, ч. I, № 1, с. 119. Отметим, что на фоне дневниковых записей Тургенева и подробных рассказов П. В. Киреевского о своих визитах к немецкому философу (см. выше, прим. 14) явной натяжкой выглядит утверждение В. И. Сахарова: «В Мюнхене любомудров радушно встречал и препровождал к Шеллингу его ближайший русский знакомец — Федор Иванович Тютчев...» («Писатель и жизнь», с. 169; см. также: В. И. Сахаров. О бытовании шеллингианских идей в русской литературе, с. 216).

²⁵ См.: , с. 319 (на франц. яз.; русский перевод см. в наст. кн.: «К. Пфеффель о Тютчеве», с. 36—37). Ср. в этой связи суждения П. С. Попова (автора неопубликованной работы «Тютчев и Шеллинг»), приведенные в кн.: Пигарев, с. 58, прим. 35.

²⁶ А. И. Остерман-Толстой, родственник Тютчева, в 1822 г. доставивший его в Мюнхен, в это время путешествовал по Востоку (, вып. 6, с. 118—121); 9 августа 1832 г. Тургенев записал в дневник разговор с И. Рингсайсом: «...о гр<афе> Остермане, о его странностях, о любви его к Александру I» (ед. хр. 11, л. 110).

²⁷ Подробнее см.: А. Л. Осповат— «Изв. АН СССР. Серия лит-ры и языка», 1986, т. 45, № 4, с. 353—354.

²⁸ Летом 1833 г., приехав в Россию, она была обласкана императрицей и столичным светским обществом. «У нас здесь мюнхенская красавица Крюднерша, — сообщал П. А. Вяземский Тургеневу 15 июня 1833 г. — Она очень мила, жива и красива, но меня еще не задрала» (Остафьевский архив, т. III, с. 242). В ответном письме от 29 июля Тургенев припомнил обстоятельства их первой встречи: «С минхенской красавицей Криднер я пил чай у Потемкина; на другой день она родила, и оттого мне не удалось с ней познакомиться...» (, вып. 6, с. 276; ср. ниже: запись от 30 июля 1832 г.).

²⁹ Письмо П. А. Вяземского П. П. Вяземскому 27 октября/<8 ноября> 1834 г. — Цит. по кн.: Kauchtschischwili, р. 278. Ср.: П. А. . Записные книжки (1813—1848). М., 1963, с. 223—224. В 1834 г. Тургенев мог считать себя уже старым знакомцем Эл. Ф. Тютчевой, о которой годом ранее (29 июля 1833 г.) он писал Вяземскому из Женевы: «...рекомендую тебе <...> жену Тютчева, секретаря минх<енского посольства>, бывшую Петерсон. И она к вам сбиралась» (Архив Тургеневых

³⁰ Об этом портрете см. ниже — дневниковые записи от 26 и 29 апреля 1834 г.

³² См. в наст. томе, кн. I: — И. С. Гагарину, п. 2, Пигарев—91.

³³ А. Л. Осповат, Р. Д. Тименчик«Печальну повесть сохранить...» (Об авторе и читателях «Медного всадника»). М., 1987, с. 70—72.

³⁶ «Allgemeine Zeitung», и изданная анонимно в виде отдельной брошюры («Lettre à M-r le Docteur Gustave Kolb, rédacteur de la Gazette universelle». München, 1844); известна под названием «Россия и Германия».

³⁷ Тютчев писал о критиках книги маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году»: «Они представляются мне людьми, которые в избытке усердия в состоянии поспешно поднять свой зонтик, чтобы предохранить от дневного зноя вершину Монблана» (Ф. Тютчев. Россия и Германия. — Цит. по исправленному переводу с франц.: Пигарев

³⁸ До сих пор считалось, что брошюра увидела свет летом 1844 г. (Пигарев, с. 114).

⁴⁶ Там же, с. 326—327. По приезде в Москву Тургенев общался с родней Тютчева — Сушковыми (см. письмо Д. И. Сушковой Н. Н. Шереметевой 12 сентября 1845 г. — ГБЛ, ф. 340, 34.17, л. 5 об. — 6). Вероятно, слух о 6000 рублях, якобы полученных Тютчевым за его «записку» императору, — искаженный отголосок разговора о служебных перспективах Тютчева, происходившего у Сушковых во время его пребывания в Москве летом 1845 г. (Современники о Тютчеве, № 46).

⁴⁷ СН«Письме д-ру Кольбу...» (Остафьевский архив, т. IV, с. 333).

⁴⁸ Совершенно очевидно, что интересующий нас документ не имеет отношения к тому «проекту» Тютчева, который он обсуждал осенью 1843 г. с Бенкендорфом (см. его письмо родителям от 3 сентября 1843 г. — , с. 30).

⁴⁹ См. в наст. кн.: «Записи о Тютчеве в дневнике Погодина», 25 июня 1845 г.

⁵⁰ Письмо Тургенева Вяземскому 22 августа 1845 г. — Остафьевский архив

⁵² П. Е. Щеголев. Дуэль и смерть Пушкина. М. — Л., 1928, с. 275, 279—280.

Сноски

^1* Т. е. Аполлон — покровитель музыки и поэзии.

^2* вознаграждения (нем.).

^3* Философия откровения (нем.).

^4* нем.).

Тютчев в дневнике А. И. Тургенева, 1832—1844